Сократ, Клитофонт
Сократ. Некто сказал нам недавно, что Клитофонт, сын Аристонима, в своих беседах с Лисием порицал т общение с Сократом и, наоборот, чрезмерно превозносил общество Фрасимаха
Клитофонт.
Тот, кто это сказал, Сократ, неверно передал тебе мои слова, касающиеся тебя и обращенные к Лисию. Ибо некоторые твои свойства я не одобрял, другим же, наоборот, воздавал хвалу. Но так как ясно, что ты бросаешь мне упрек, делая в то же время вид, что это ничуть тебя не заботит, я бы охотно объяснился с тобой сам, благо мы тут одни, дабы ты разуверился в моем дурном к тебе отношении. В данный момент ты, быть может, неверно все понимаешь и, кажется, более раздражен против меня, чем следует, но если ты дашь мне высказаться откровенно, я, взяв слово, объяснюсь с величайшей радостью.Сократ. Было бы постыдно с моей стороны не принять твое предложение, КОЛЬ скоро ТЫ стремишься быть 407 мне полезным. Ведь ясно, что, узнав, чем я плох и чем хорош, я стану по мере сил избегать одного и настойчиво развивать в себе другое.
Клитофонт. Так слушай же. Общаясь с тобой, мой Сократ, я часто бывал поражен, слушая тебя, и мне казалось, что в сравнении с прочими ты говоришь прекраснее всех, когда, порицая людей, как бы вещаешь, возвышая голос подобно богу из машины в трагедии 2: «Куда идете вы, люди? Вам неведомо, что вы не делаете ничего нужного, и единственная ваша забота о деньгах — чтобы иметь их как можно больше; а для своих сыновей, которым вы в будущем передадите свое имущество, вы даже не ищете учителей справедливости, кои научили бы их правильно им распорядиться,— ь если, конечно, справедливости можно выучиться; если же ее могут в себе упражпять и воспитывать те, кто тщательно тем и другим занимается, вы в этом отно- шении даже не позаботились прежде всего о себе самих. Видя, что сами вы и ваши дети достаточно обучились с грамоте, а также мусическим и гимнастическим искусствам (вы ведь считаете это самым совершенным воспитанием), но что вы и они крайне невежественны во всем том, что касается имущества, как могли вы не презирать это нынешнее воспитание и не искать тех, кто освободили бы вас от такой неотесанности? Ведь именно из-за подобной небрежности и легкомыслия, а вовсе не из-за несоразмерности стихотворной стоны брат поднимает с полной безудержностью руку на брата, государство — на государство, и, воюя друг с другом, они доходят до а крайности в своих действиях и страданиях 3.
Вы же утверждаете, что несправедливые люди несправедливы не по невежеству и невоспитанности, но по доброй воле, а с другой стороны, осмеливаетесь говорить, что несправедливость позорна и ненавистна богам. Так почему же вы добровольно избираете себе подобное зло? Да потому, отвечаете вы, что все люди подчиняются наслаждениям. Но ведь это — невольное побуждение, в то время как победа над ним в нашей власти, не правда ли? Таким образом, наше рассуждение показывает, что несправедливость во всех отношениях бывает невольной в и каждому человеку, а также всем государствам без исключения следует и в частной жизни и в общественной обращать на нее больше внимания, чем доселе».Нередко, мой Сократ, я слышу от тебя подобные речи и всегда тобою весьма восхищаюсь и хвалю тебя необычайно. То же самое бывает со мной, когда ты вслед за тем добавляешь, что те, кто упражняют тело, но пренебрегают своей душой, совершают нечто подобное вышесказанному, ибо усердствуют в отношении подчиненного [начала] и не заботятся о руководящем. Одобряю я тебя и тогда, когда ты говоришь, что, если кто не умеет пользоваться какой-либо вещью, надо оставить ее в покое; и если кто не умеет пользоваться своими глазами, ушами или же всем своим телом, такому человеку лучше не видеть и не слышать, да и вообще никак 408 не пользоваться своим телом, чем искать для него хоть какое-то применение. То же самое ты говоришь и о мастерстве: тот, кто не умеет пользоваться своей лирой, наверняка не умеет пользоваться и лирой соседа, а тот, кто не знает, как пользоваться чужими лирами, не умеет пользоваться и своею; все это относится и к любым другим инструментам или вещам 4. И прекрасным заверше-
ниєм этой твоей речи бывают слова, гласящие, что тому, кто не умеет пользоваться своей душой, необходимо дать ей покой, да и гораздо лучше ему не жить, чем жить, делая все по-своему 5. Если же такому человеку суждено жить, то ему лучше пребывать всю жизнь рабом, чем свободным, передав кормило своего сознания, подобно кормилу судна, другому — тому, кто изучил искусство управления людьми, которое ты, мой Сократ, часто именуешь политикой 6, а также судебным искусством и справедливостью, каково оно и есть на самом деле.
На эти и весьма многие им подобные слова, прекрасно тобою сказанные,— например, о том, что добродетель можно изучить 7 и что более всего на свете следует обращать внимание на себя самого,— вряд ли я когда-либо тебе возражал и, думаю, никогда не буду возражать в будущем, ибо я считаю их необычайно убедительными и полезнейшими: ты ведь словно пробуждаешь нас, спящих. И, внимательно следя за тем, что я мог бы услышать от тебя сверх этого, я стал расспрашивать — но сначала не тебя, мой Сократ, а твоих сверстников, единомышленников и друзей (уж не знаю, как еще полагается именовать ваши взаимоотношения8). Среди них я первым долгом вопрошал тех, кто, по-видимому, пользовался у тебя определенным уважением, и выведывал, какое рассуждение должно следовать после тех твоих слов, предлагая рассмотрение в твоем духе:«Достойнейшие мужи! — говорил я.— Как вы воспринимаете теперь обращенное к нам Сократово побуждение к добродетели? Является ли оно единственным в своем роде, не допускающим возражений и требующим для себя абсолютного признания, и должно ли стать делом всей нашей жизни обращение на путь добродетели тех, кто еще не обращен, а также и тех, кто к ней уже приобщился? Или нам надо спросить Сократа и самих себя: если мы согласимся, что человеку надлежит упражнять свою добродетель,— что же дальше? С какого конца должны мы, в лад с нашим словом, приняться за изучение справедливости? Иначе ведь выйдет подобно тому, как если бы кто-нибудь сперва побуждал нас упражнять свое тело (ибо видел бы, как мы, подобно детям, забыли о том, что существуют гимнастика и врачевание), а уж после стал бы нас порицать — стыдно, мол, изо всех сил радеть о винограде, пшенице и ячмене и обо всем другом, что мы выращиваем и приобретаем
ради здоровья тела, а в то же самое время не придумать никакого способа или искусства, помогающего телу стать по возможности крепким, хотя эти способы и существуют. И вот, если бы мы спросили того, кто бы нас 409 подобным образом увещевал: «Ты утверждаешь, что существуют такого рода искусства?» — быть может, он ответил бы нам, что ими являются гимнастика и врачевание.
«Ну а для добродетели души какое существует искусство? Скажи». Тот, кто слывет в этом самым сильным из них, сказал мне в ответ: «Искусство это — справедливость, как ты сам слышал от Сократа, и не что иное». На это я возразил: «Не называй мне пустое имя, ь но объясни следующее. Врачевание правильно считается искусством, но у него есть два назначения: одно — создавать постоянно новых врачей кроме уже существующих, другое — здоровье. Второе из них — то, что мы называем здоровьем,— уже не искусство, но плод поучающего и изучаемого искусства. Точно таким же образом в плотничьем искусстве дом — это произведение, а плотничество — наука 9. Подобно этому одной из задач искусства справедливости пусть будет создание честных людей, как все другие искусства создают мастеров 10; ну а второй его задачей — произведением, кое может создать для нас человек справедливый,— что мы назовем? с Молви». Как я припоминаю, он ответил, что это — нечто подходящее, другой сказал — должное, третий — полезное, четвертый — целесообразное. Но я, возвращаясь назад, возразил: «Ведь и в любом из перечисленных искусств существуют эти понятия — делать правильно, целесообразно, приносить пользу и так далее, но все эти искусства различают то особенное, к чему устремлено каждое из них. Например, плотничье искусство скажет, что надо, чтобы хорошо, прекрасно, должным образом создавались деревянные предметы, которые сами по себе d вовсе не являются искусством. Вот и определи таким же образом предмет справедливости». В конце концов кто- то из твоих друзей, мой Сократ, слывший самым красноречивым, ответил мне, будто особый предмет справедливости, принадлежащий только ей,— это установление дружбы в государствах. На следующий вопрос он отвечал, что дружба является благом и ни в коей мере не может считаться злом, в то время как любовь между детьми или животными, именуемую нами тем же словом, он в ответ на повторный вопрос не призньл дружбой: по его мнению, такого рода отношения чаще при- носят вред, чем пользу. Избегая возражения, он утвер- е ждал, что это вообще не дружба и те, кто дают таким отношениям это имя, лгут. По его мнению, ясно как день, что истинная и действительная дружба — это единомыслие п. А в ответ на вопрос, считает ли он единомыслие единством мнений или знанием, он высказался пренебрежительно о первом: мол, доказано, что среди людей часто возникает вредоносное единство мнений, дружба же, как он признал, является во всех отношениях благом и проявлением справедливости; таким образом, он утверждал, что единомыслие — это знание, а не мнение . И так как после этого мы зашли с нашим рассуждением в тупик, присутствующие сумели его упрекнуть и сказали ему, что рассуждение, обежав круг, т вернулось к тому, с чего оно было начато. «И врачевание,— говорили они,— это некое единомыслие, и все остальные искусства, и можно вполне объяснить, какова их цель. А вот что касается справедливости, или единомыслия, как ты это именуешь, то от нас ускользнуло, к чему устремлено это искусство, и осталось неясным, что можно считать его произведением».Вот об этом-то, мой Сократ, я спросил наконец тебя самого, и ты отвечал мне, что справедливость — это умение вредить врагам и делать добро друзьям 13. А по- ь том выяснилось, что справедливые люди никогда никому не наносят вреда, ведь все, что они делают, направлено к вящей пользе. И на этом-то я твердо стоял не единожды и не дважды, но в течение долгого времени, не желая больше донимать тебя расспросами. Я решил, что ты лучше всех из людей умеешь обращать других к заботе о добродетели, но при этом одно из двух: либо ты умеешь только это и более ничего, как случается и во всех остальных искусствах — например когда человек, но будучи кормчим, тщится сочинить похвалу этому искусству и сказать, что оно в большом у людей почете, с то же самое относится и к другим видам мастерства. Быть может, кто-нибудь сделает тебе такой же упрек в отношении справедливости — мол, не будучи особым знатоком справедливости, ты именно поэтому и поешь ей хвалу. Но я не такого мнения: я считаю, что либо ты не разбираешься в этом предмете, либо не хочешь меня к нему приобщить и.
Потому-то в своем затруднении я и думаю отправиться к Фрасимаху или еще к кому- либо — как сумею. Ведь даже коли бы ты пожелал наконец прекратить подобного рода увещевания (когда, d
к примеру, ты убеждал бы меня, имея в виду гимнастику, пренебрегать своим телом и тут же вслед за этим стал бы, увещевая, говорить, какого ухода по своей природе требует мое тело), и в этом случае произошло бы то же самое. Допустим, что Клитофонт считает смехотворным, проявляя заботу обо всем остальном, пренебрегать душою, ради которой мы и прилагаем все осталь- • ные старания; считай, что то же самое я по порядку сказал тебе и обо всем том, что из этого вытекает и о чем я сейчас рассуждал. Я прошу тебя никогда и ни в коем случае не поступать иначе, дабы не случилось, как сейчас, что в одном отношении я хвалю тебя перед Ли- сием и перед прочими, а в другом порицаю. Пусть я никогда не скажу, что для человека, еще не убежденного, тебе нет цены, но для того, кто уже убежден, ты едва ли не становишься камнем преткновения на его пути к счастью совершенной добродетели.