ПРОЛОГ К ПОЭМЕ
Как известно, поэма Парменида состоит из трех частей: «Пролога», «Пути истины» и «Пути мнения». «Пролог» повествует о путешествии юноши-«куроса» в обитель Богини, которая и сообщает ему истину о мире («мир истины») и в то же время повествует о мнениях смертных («мир мнения»).
Перед исследователем уже при обращении к первой части поэмы возникает ряд вопросов : кто такой путешествующий юноша, можно ли идентифицировать безымянную Богиню «Пролога» с богиней Дике, какими фрагментами ограничить «Пролог» и т.д.Обратимся к тексту поэмы, чтобы очертить предметную область исследования. Переводов Парменида на русский язык достаточно много: А.О. Маковельского, М.А. Дынника, А.Ф. Лосева, М.Л. Гаспа- рова, А.В. Лебедева. Если сравнить имеющиеся переводы на русский с содержащимися в наиболее значительных работах последнего времени на иностранных языках, то можно сделать вывод, что одного, самодостаточного, перевода сделать не удается, да и вряд ли удастся. Это попросту невозможно, спор идет по деталям, и филологическая аргументация играет здесь не всегда ведущую роль. При истолковании того или иного понятия или фрагмента в целом приходится редуцировать их содержание к культурным реалиям, а это выводит за рамки чисто филологического подхода. Поэтому дадим вначале общий пересказ «Пролога».
Кобылицы, несущие меня, насколько простирается мой дух(thumos) Быстрей понеслись, вступая на путь многославный Божества(daimones), через всё проводящего приобщенного К знанию.
Этим путем я мчался, ведь бег многоумпых коней Нес мою колесницу, девы же путь возглавляли.
Ось, разогревшись в ступице, запела, подобно свирели, (Два круга с обеих сторон движенье ее ускоряли, Искусно отточенных) спешили Девы Солнца, покинув жилище Ночи, К свету, откинув с голов покрывало, Но вот предстали ворота на пути между Ночьюи Днем. Вверху притолока, внизу крепкий каменный порог, А между ними эфирный простор, замыкаются огромными Створками.
Держит ключи от них многоразяшая Дике. К ней с ласковыми словами(logoi) обратились девы И убедительным доводом речи упросили ее перед ними Сдвинуть с ворот засов. Открылось
Зияние безмерия в створах, повернулись медные стержни,
В гнездах укрепленные слева и справа
Скрепами и острием. А между ними
По широкой дороге девы направили колесницу и лошадей.
И меня благосклонно приняла Богиня(Thea), и рукою,
За руку взяв, слово(epos) ко мне обратила:
«Юноша, сопутствуемый бессмертными девами, под чьей охраной
Лошади эти домчали тебя в наш дом,
Радуйся, ибо не злая судьба тебе начертала
Этот путь (столь далек он от троп человеческих),
А Фемис идике(dike). И должно(chreo) тебе узнать
И завершенной Истины(Aletheies) твердое сердце
И мнения(doxas) смертных, которым нет истинной веры(pistisalethes),
Все это узнаешь ты, и так же то, как мнения эти
Необходимо остаются мнением одно через другое».
Имеющиеся переводы приведенного отрывка поражают. Чего только стоит такой поэтический перл: «Пылающая ось издавала в ступицах скрежет втулки». В переводе Лебедева есть вещи и более серьезные, когда он говорит о путешествии как о «стремительном полете по Вселенной»[338]. Такой перевод содержит интерпретацию основного содержания «Пролога» в духе шаманизма.
Иной раз даются прямо противоположные переводы. Например, в переводе Гаспарова читаем: «Те кобылицы, что носят меня, куда духпожелает». Маковельский же переводит: «Кобылицы, которые (обычно) несут меня, поскольку простирается мое желание (на этот раз увлекали меня помимо моей воли)...» Учитывая данное обстоятельство, не приходится удивляться темтрудностям, которые возникают уже при первом истолковании поэмы. С филологической точки зрения споры обещают быть нескончаемыми, а с историко-философской тем более. Все же перевод Гаспарова представляется наиболее правильным и соответствующим принятой филологической практике.
У Парменида сообщается о путешествии юноши (посвящаемого—kouros) из мира тьмы в мир света.
Повествование идет от первого лица, kouros, с которым себя и отождествляет поэт. В этом смысле поэма передает опыт внутреннего переживания того, кто совершил это необычное путешествие. Так что два исходных понятия, kouros(юноша, посвященный) иhodos(путь), нацеливают наше внимание на внутреннее познание, самопознание, чем и является, собственно говоря, основание фабулы— путешествие поэта по пути Солнца. Так что вообще возникает вопрос— не является ли описание пути к Солнцу иносказанием внутреннего опыта поэта? Как позже покажет Платон, только в свете Солнца и открывается истина(aletheia), «несокрытое», то, что стало открытым. Вельцк считает возможным говорить о наличии в поэме Парменида своеобразной, примитивной процедуры «эпохе». Если учитывать, что в поэме Парменида мы имеем дело с началом европейского проекта онтологии, то поставленный вопрос может иметь принципиальное значение.Поэта, который в самоописании называет себяkouros(юношей), несут кобылицы, настолько, насколько простирается его дух(thymos). Юноша путешествует, и автор поэмы тем самым погружает исследование в ноэматическую область. Именно в простирающемся пространстве мысли, когда юноша вступает на «путь многославный» (иногда подчеркивают софийные характеристики пути— многовещий) Божества, открываются смыслы Вселенной. С переводом Лебедева, когда речь идет о «многовестном пути божества» в начальной части «Пролога», вполне можно согласиться. Божество, diamonii, — это не второстепенное божество в политеистической иерархии природных божеств, а скорее, внутренний голос наподобие того, который слышал в себе Сократ.
Этим путем, который ведет посвященного к знанию, и мчится юноша, «бег многоумных коней» влечет колесницу, а возглавляют путь Девы. Речь идет о Девах Солнца, которые не только указывают путь к свету и справедливости, но и обращаются к богине справедливости Дике с ласковыми, «льстивыми словами»(logoi) и «убедительным доводом». Они просят и убеждают ее открыть ворота. Просьба на уровне льстивых слов, убеждение на уровне разумного довода.
И когда богиня сдвигает засов, открывается другой мир. Здесь-то и залегают начала Вселенной, здесь-то и зияет безмерный Хаос, здесь находятся врата с железным засовом, которые и открывает Дике в ответ на обращение Дев.Преодолев этот путь, юноша оказывается принятым Богиней. В первых словах Богини содержится противопоставление судьбы, причем злой судьбы, и того пути, столь «далекого от человеческих троп», на котором юноша оказался спутником бессмертных Дев, под
чьим водительством лошади и домчали его, а сам путь— это путь Фемис иdike. В этом случае речь идет не о богине Дике, а о правовых обычаях, принятых нормах и прочих правовых нормативах. Именно на этом пути юноше и надлежит узнать неизменную (завершенную) истину и мнения смертных.
Колесница— лишь средство путешествия, простирающегося в соответствии с сердцем(thymos), которое тот же Френкель интерпретирует как волевое начало. По сути дела, тюмос характеризует предметную направленность сознания, а слова и мысли предполагают рефлексивное к нему отношение. Как мы уже отмечали, слова могут выступать и выступают как льстивое обращение, а не обязательно как носитель истины. Такимобразом, восхождение к истине— это декларируемое автором откровение, но в данном случае это откровение тождественно логическому прозрению, убеждению и нахождению смысла. Особые затруднения, конечно, вызывает терминdiamon. Можно ли сказать, что это Муза, на путь которой вступает автор и которая проводит его через все преграды к знаниям? В этом отношении «Пролог» перекликается с вводной частью поэмы Гесиода «Теогония», повествующей о встрече поэта с музами. От лица муз Гесиод и ведет повествование, велик соблазн отождествить с ним (что иногда и просходит) kourosПарменида.
Пролог поэмы породил самые противоречивые истолкования. Например, Секст Эмпирик утверждал следующее: «В этих стихах под несущими его кобылицами Парменид понимает неразумные стремления и влечения своей души, под ездой по многославному пути богини— теорию, основанную на философском разуме, каковой разум, наподобие водящей богини, указывает путь к познанию всех вещей.
Поддевами, идущими впереди него, он понимает чувственные восприятия... Ощущения зрения он назвал девами Гелиадами; чертоги же ночи они покинули, бросившись к свету, потому что без света не бывает использования зрительных ощущений. Ато, что они пришли к много- карающей Правде, которая обладает обоюдными ключами, — это означает размышление(dianoia), обладающее непоколебимыми постижениями вещей»[339]. Хотя надо сказать, что пролог к поэме Парменида трактуется и в плане мистического откровения, и даже в плане чисто природного описания дороги в Элею.Мы хотели бы обратить внимание на давно ставшую классической работу Германа Френкеля, в которой он подчеркивает, что движение или путь, который изображается в поэме, «есть ход Парменидовой
мысли, а непросто путь, движение колесницы, сопровождаемой дочерьми Солнца»[340]. Иначе говоря, речь идет о духовном путешествии, мысленный процесс описывается так, как это делается обычно в греческом эпосе, когда декларируется, совершается и осуществляется движение к истине, а сама истина оказывается неизменной. Вспомним хотя бы обращение Гомера:
Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына...
Парменид же, как мы видим, ведет повествование от собственного лица, иdiamoniiперсонифицирует его внутреннее состояние, его внутренний голос. Даймоний персонифицирует некую область долженствования, в какую попадает всякий вступающий на путь познания. Он пер9онифицирует тождество внутреннего и внешнего, должного и сущего, о чем намекал Гераклит, заявляя: «этос человека— его даймоний».
Тогда что же говорить о Богине, к которой и приводят его Девы и которая и сообщает юноше истину? В этом случае употребляется терминThea. Это— Богиня, которая уже обращается к нему не с лукавыми логосами, а с истинным словом(epos). Богиня находится в другом измерении, в измерении истины, которая открывается в световом пространстве. И если поэта по пути истины ведут (предводительствуют, «гегемонствуют») Девы Солнца, то не является ли истина тем, что открывается в свете солнца? Это и есть тот мир несокрытого, где обитает Богиня.
Истина является ее монополией, далее в тексте следует монолог Богини. Менее всего речь Богини является декларацией, хотя она обращается с воззванием, словом, наподобие оратора в народном собрании. Но Богиня и не призывает, она, скорее, сообщает нечто обязательное, необходимое.Дж. Бернал, характеризуя условия развития античной теории, пишет: «Значение, которое придавалось мастерству слова, привело к возникновению большой литературы и ораторского искусства, однако в то же время недостатком его было отвлечение мышления от изучения вещей и обращения с ними»[341]. Хотя, признает Бернал, такойабстрактно-всеобщий подход имел и нечто положительное. Вера в то, что Вселенная чисто рациональна и что она во всех деталях может быть выведена чисто логически, исходя из первичных принципов, способствовала на первоначальном этапе развитию греческой науки, освобождению людей от предрассудков»[342].
Логическая аргументация занимала все большую роль в античной философии, и обстановка греческих полисов этому способствовала, да и сам характер греков, их непрестанное стремление к славе и верховенству, общественному признанию способствовали рационализации массового и индивидуального сознания. Ораторские состязания, борьба партий и группировок не только сформировали рациональный фон, но и стимулировали само развитие философии, поскольку оказывали на нее то рационализирующее воздействие, о котором писал не только Бернал. В то же время социально-антропологические и культурные явления полисной социальности выполняли роль не только фона, но и условий, обстоятельств, способствовавших, или, наоборот, замедлявших развитие философской мысли.
Попытки греческих философов объяснить мир-космос нацеливаются на пояснение, на воспитание и просвещение граждан и опираются на осмысление и преодоление всего накапливаемого в процессе полисного развития негативного опыта, вытекающего из признания социальной равноодаренности граждан, чей жизненный мир оставался ограниченным силой привычки и традиционных сказаний, через призму которых и воспринимался ими объективный мир. В то же время вряд ли можно полагать, чтообращение к «просвещенческой практике» и первоначальная постановка вопросов— что такое истина, что такое справедливость и т.д., были возможны, хотя бы и на житейском уровне, вне контекста общефилософских проблем.
Другое дело, что в любом случае разрушался привычный мир мифологических представлений и образов. Что, собственно, мы и могли наблюдать, обращаясь к Ксенофану, первому «просветителю» среди досократиков. Конечно, вопрос о роли мифологических образов в античной философии может приобрести самостоятельное значение. На наш взгляд, частью этой более общей проблемы и является вопрос о роли и значении «Пролога» в поэме Парменида. Весьма привлекательна мысль, которая в свое время была высказана Чанышевым, о том, что «Пролог» Парменида содержит явное самоотрицание мифологии. Этим обстоятельством, между прочим, может быть объяснена устойчивая рефлексивная установка поэмы Парменида.
Чанышев обращает внимание на то, что «одна из традиционых богинь античной мифологии— богиня Дике— советует побороть в себесилу привычки, привязаность к чужим мнениям, воздержаться от праздной болтовни и от поверхностного разглядывания вещей и обратиться к разуму как своему единственному руководителю. Точнее говоря, богиня даже не советует, но повелевает Пармениду: «Я тебепри-
казываю обсудить это» [В6], подчеркивая, что заданную ему задачу он должен рассудить разумом(logoi)»[343].
Действительно, «Пролог» поэмы, несмотря на явные мифологические образы и даже на некоторый мистический пафос, провозглашает откровенно рационалистические цели. Если уж Ксенофана считают первым греческим рационалистом и просветителем, то «Пролог» парменидовской поэмы— явный манифест рационализма, предписывающий человеку распроститься с привычным миром (прежде всего традиционных образов и представлений) и не считать его за подлинность. Речь в этом случае идет не только о вещах сугубо житейских. Этот мир— это весь обширный мир традиций и поэтических сказаний, тот мир образов, который составлял тайну мироздания и когда-то являлся ядром инициационных мифов. Эти мифы погружали юношу, посвящаемого богу, в тайны бытия и превращали его в служителя истины.
Теперь же в условиях крушения мифа истина, построенная на основе доказательства, осознается как единственно достойный вид веры, «верная истина». Значит, могут быть и ложные истины, покоящиеся на ложной вере в привычных, вымышленных богов. Не случайно юношу сопровождают бессмертные Девы, как то и происходит с каждым мужем, который используетподдержку богов. Не случайно тайны бытия и его рождения залегают в «бесконечном зиянии». Здесь располагаются, как и у Гесиода, корни Вселенной. Здесь находятся ворота между ночью и днем, здесь границы света и тьмы, как физической, так и познавательной реальности. А держит ключ от этих ворот Дике. Ее-то и пытаются уговорить Девы, но не только лукавыми словесами, но и убедительным доводом речи. Впрочем, в истории греческого интеллекта они неразрывны: Одиссей, например, этот «интеллектуальный герой», всегда «упаковывает» свой замысел в обойму льстивых и ложных слов. Не отсюда ли проистекает убеждение, что слова даны человеку лишь для того, чтобы скрыть свои мысли?
Водораздел между одним и другим пролегает в том, что мнениям смертных нет истинной веры(pistisaletheia). Здесь должна сказать свое решающее слово Дике. Только после того, как Дике отворяет ворота, юношу встречает безымянная Богиня. Богиня указывает на верный путь, и обнаруживается, что это путь разума, то, что можно помыслить. Именно на этом пути Богиня высказывает положение, которое может рассматриваться как тавтология, а именно: «Есть лишь то, что есть, и нет ничего того, чего нет». Однако это и есть путь Убеж-
дения, которое следует Истине. А второй путь непригоден для познания: «Не-есть, инеобходимоHe-быть». Здесь мы встречаем и аргументацию в пользу невозможности второго пути, суть которой состоит в том, что невозможно ни знать о том, чего нет, ни сказать об этом.
Хочешь, тебе я скажу, ты же выслушай слово(mython) Мое,
Какие пути изысканья можно помыслить. Есть лишь то, что Есть и нет того, чего Нет (что Не-есть).
Это есть путь Убежденья (он Истине следует). Путь же второй— Не-есть, и необходимо Не-быть. Путь этот непригоден для познанья, Ибо ни знать невозможно о том, чего нет, Ни высказать.
Свидетельства саморазрушения мифологии присутствуют в данном отрывке; основные положения, которые позволяют оставаться на пути истины, излагаются как истинный миф в противоположность произвольным вымыслам, но теперь указывается также источник произвола: признание того, что Не-есть, существующим. Таким образом, уже в «Прологе» поэмы содержится весь последующий круг вопросов поэмы: о соотношении двух миров— подлинного и неподлинного; о роли Дике; о существующем и несуществующем.
Правда, еще рано проводить их анализ. И все же «Пролог» позволяет говорить о том, что эти миры— результат следования определенному пути познания и доказательства или же его отсутствия, что является верным по отношению к мнениям смертных, т.е. речь идет не о моделированиикартины мироздания (что было характерно для философов милетской школы), а о характеристике путей познания (и самосознания), о его объективных критериях и о достигаемых на этом пути результатах. Завершая характеристику «Пролога», надо отметить, что вводная часть поэмы Парменида представляет собой цельный, связный текст как в языковом, так и в смысловом отношениях. Более того, из него проистекает свойственное всей поэме композиционное единство, поскольку «Пролог» есть не что иное, как введение в «мир истины», повествование о путешествии поэта из области мнения в область знания.