Представления о времени

А вот другое его высказывание: «Время есть не что иное, как число движения по отношению к предыдущему и последующему. Таким образом, время не есть движение [само по себе], но [является им постольку], поскольку движение заключает в себе число» (Физика IV 11, 219 b 1-4). Времени отказано в самостоятельном существовании, оно лишь «некоторое свойство движения» (о ypovoq шбо<; ті xivrjosox;) (Физика VIII 1, 251 b 25).

Примером того, что стоики тоже связывали время с движением, служит следующий фрагмент: «...сущность времени — движение» [17, SVF II 514]; или: «Время — случайное свойство движения» [18, р. 166: fr. 23]. Но рядом с этими определениями стоит другое, свидетельствующее о соотнесенности времени и пространства: «...время — протяженность движения космоса» [18, р. 165: fr. 22.7] . Вместе с тем Хрисипп пытался постичь время как состоящее из конечных квантов, а не из протяженных моментов, ибо настоящее — момент «теперь» — для стоиков предельно малая, но конечная порция времени, «дифференциал времени». «Однако никогда, — пишет С. Самбур- ский, — ни Аристотель, ни кто-либо другой из древнегреческих мыслителей, кроме стоиков, четко не формулировал вопрос, подчеркивая связь времени и дистанции, проходимой телом, посредством такой физической величины, как скорость» [152, р. 151]. В самом деле, сохранился по крайней мере один фрагмент, доказывающий правоту исследователя: «Время — это интервал движения, в отношении которого мера быстроты и медлительности всегда может быть подсчитана» [17, SVF II 509]. Во фр. 512 по изданию И.Арнима Филон Александрийский сообщает о том, что стоики говорили: «Мир — это отец времени». Таким образом, они полагали, что, во-первых, время и мир тесно связаны (чем-то вроде родственных корней, а следовательно, и природу имеют общую), во-вторых, скорее всего и возникпо-то время уже после рождения мира (по другой версии — одновременно), в-третьих же, время имеет историю, некоторый момент возникновения в прошлом. Такого рода рассуждения о времени напоминают мысли Платона. Но уже древние отмечали, что сами определения времени, даваемые стоиками, отличаются от определений других философов. Так, по Аристотелю, время — это мера и число движения, по Спевсиппу — количество движения, стоики же (и это повторяется в разных фрагментах) определяли время е помощью существительного бкхотцра (= intervallum — «промежуток», или «мера протяженности» либо движения, либо движущегося мира).

Это определение объяснимо в контексте представления стоиков о пространственно-временном континууме как качественном своеобразии мира. Стоики не просто связывали время с любым движением, движением как таковым (акХшс,) [17, SVF II 510, II 516], но самой его сущностью считали движение [17, SVF II 513]. Поскольку же сущность, по их представлениям, меняется, можно говорить о наличии в стоической концепции идеи становления времени, что подтверждается рядом фрагментов [17, SVF I 93, SVF II 482, 515]. Аристотель тоже связывал время с движением, но признавал непрерывность движения во време-ни, а не самого времени. Непрерывным же время делает непрерывное движение тела, непрерывность которого обу-словлена движением тела по кругу (О возникновении и уничтожении II 10, 337 а 20 сл.). Таким образом, Аристотель в духе античной традиции признает цикличность времени. В другом месте Аристотель утверждает, что и само время непрерывно подобно движению: «Время — или то же самое, что движение, или некоторое свойство движения». Таким свойством Аристотель считал число движения по отношению либо к предшествующему, либо к последующему, но он отвергал отождествление времени и движения (Физика IV 11, 219 b 1-4). И хотя время как феномен накрепко связано с движением, нигде у Аристотеля четко не звучит мысль о таком свойстве времени, как его течение. Конечно, Аристотель не отвергал течение времени, подобно Пармениду, но о самостоятельном становлении его он тоже определенно не говорил. В отличие от Платона Аристотель утверждает, что время вечно: оно «не может возникнуть или уничтожиться: ведь если нет времени, то не может быть и “раньше” и “после”» (Метафизика XII 6, 1071 b 5). Как явствует из приведенного фрагмента, Аристотель вовсе не отказывается от порядкового отношения «раньше, чем», тем самым фиксируя упорядочиваю-щее свойство времени, вступая, однако, в противоречие с самим собой, поскольку идею движения по кругу невозможно примирить с этой способностью времени упорядочивать события.

Но одних определений времени недостаточно для формирования наших представлений о стоической темпо-ральной концепции. Некоторые высказывания древних авторов, раскрывающие особенности времени в стоическом понимании, позволяют существенно дополнить вы-шеупомянутые определения. Что же стоики говорили о свойствах времени? Здесь, как и в других случаях, критика со стороны соперников позволяет выявить нюансы их представлений о времени, уточнить истинное мнение фи-лософов. В «Платоновских вопросах» Плутарха [17, SVF II 515] содержится традиционный упрек в адрес стоиков. Речь вновь идет о незаслуженно униженном понятии «сущность». Стоики, дескать, не учли «сущность и значение времени» (wjv 6’ oiioiav auzov к:ai тг/v Swapiv). В связи с этим заслуживает внимания и упоминание о привходящем, т.е. о том, что относится к случайным признакам, поскольку стоики, по утверждению Плутарха, именно посредством акциденций (ало оирРеРцкотос;), а не через сущности, они сывают время. По-видимому, этим последним обстоятелі. ством и следует объяснять смысл существенного отличия отмечавшегося традицией, стоических определений врс мени от определений других мыслителей. Стоиков как будто объявляли феноменологами, что, впрочем, сближали их со скептиками и соответствовало общей интеллектуал ь ной атмосфере эллинистической эпохи. Но, помимо тот что стоиков и в самом деле интересовала качественная сторона бытия, их рассуждения — вопреки мнениям тра диции — не менее глубоки и касались того, что предшест венники и современники именовали сущностью. Просто речь у них шла о качественно другой сущности, а именно о пространственно-временном континууме. Секст Эмпирик сообщает, что, согласно стоикам, «время — некоторый предмет, мыслимый как [существующее] само по себе» (Против ученых X 2, 215). Получается, что время существует как нечто реальное. Вместе с тем Секст Эмпирик поместил «время» стоиков в разряд бестелесных предметов. Ясно, что речь идет о представлении стоиками времени как объективной реальности, хотя и такой, которую можно мыслить, но и существующей помимо сознания субъекта, поскольку далее скептик приводит высказывание Эпикура, согласно которому время — скорее нечто обусловленное восприятием субъекта.

Вышеприведенные определения времени дополняются еще некоторыми характеристиками, имеющими отношение к пространственно-временному континууму и способными пролить свет на определение стоиками времени как чего-то бестелесного. По сообщению Стобея (фр. 509 по изданию И. Арнима), все движется и пребывает (є/vai), сообразуясь с временем (кш ката piv xov xpovov). Эта точка зрения — о соответствии времени всего того, что происходит в мире, — сформировалась уже в эпоху Зенона; у Клеанфа мы встречаем вариант данной идеи — мысль о том, что все к мире происходит в строго определенный момент времени, в надлежащее время [17, SVF 1 497]. То есть время, некогда возникнув, стало некоторым образцом, парадигмой существования всего сущего. Здесь, как мы видим, проводится связь времени с бытием и глагол употребляется «древний», использовавшийся еще Парменидом, поскольку речь идет о том, что существует от века, а это сам мир и время, которые, как сиамские близнецы, неразъединимы. Далее Стобей свидетельствует: «Никакое время целиком не проявляется в [настоящем] (оьбсц естототш), поскольку деление всего непрерывного (owexovrcov) уходит в бесконечность (ест єїд алгдроу)». Поэтому «никакое время не завершено в становлении» (pqGr.va кат’ ajtapxiopov eveoxavai). Итак, время непрерывно, оно бесконечно делимо и не имеет конца (предела) в настоящем. Более того, разговор о настоящем некорректен. Если в представлении стоиков любой момент времени, в том числе и «теперь», бесконечно делим, то, согласно Аристотелю, «теперь» есть «неделимый элемент времени» [17, SVF II 509; ср.: Физика IV 10, 218 а 5; IV 13, 222 а 10; VI 3, 233 b 30 — 234 а 20]. Эта бесконечная делимость времени обосновывается стоиками также тем, что момент «теперь» принадлежит отчасти прошлому, а отчасти будущему. Создается впечатление, что «настоящего» нет, что противоречит фр. 518 того же Плутарха. Впрочем, некоторые исследователи полагают, что это не значит, будто в таком понимании «настоящее полностью исчезает, так как время -— постоянный объект бесконечной делимости: “сейчас”, будучи бесконечно делимо, на каждой очередной ступени деления будет стабильно воспроизводить прошедшее, будущее и очередное “сейчас”, которое, в свою очередь, будет являться объектом очередного деления» [112, с.

Но вопрос не так прост, и здесь возникают следующие затруднения. Во-первых, это трудности, связанные с делением времени на настоящее, прошлое и будущее. Как согласовать мнение Плутарха о том, что стоики время «теперь» считали частицей будущего и — одновременно — прошедшего, а судя по фр. 509 (Стобей), время не имеет предела даже в настоящем, и свидетельство Диогена Лаэртского, утверждающего, что бесконечны только прошедшее и будущее, а настоящее имеет предел (фр. 520) Можно предположить, что у Диогена речь идет о пределе II логическом смысле, ибо настоящее на любой стадии деле ния вновь сводится к самому себе. Момент «теперь», ПОЛ.І гает А. А. Столяров, существует здесь только в восприятии субъекта, который представляет настоящий момент к;и. некую длительность. Но хотя время «вообще» бестелесно (как абстракция), процессы и явления, существующие но времени и определяемые через него, телесны. Данность ВО времени как условие возможности констатирующего во/ приятия есть, таким образом, необходимое условие истин ности-ложности высказываний: истинное может быть ис тинным лишь применительно к определенной пространс I венно-временной ситуации, но не «вообще» (вневременное дано лишь как «общий смысл»). Мы же полагаем, основы ваясь на сообщении Диогена, что стоики в данном случае имели в виду не что иное, как события. С логической том ки зрения события (а не само время) далее неделимы в/> временном отношении, ибо событие не имеет протяженности во времени, для него нет понятий «раньше» и «позже» и оно актуально в настоящем. Такое объяснение представляется наиболее приемлемым, поскольку само время, по единодушному свидетельству большинства авторов, стой ки все же считали бесконечно делимым. Более того, отрывки из трудов Стобея и особенно Плутарха свидетельст вуют о существовании у стоиков такого представления о времени, которое можно обозначить (с помощью современной терминологии) как представление о бесконечном событийном ряде «метамоментов». Время в своем течении проходит через метамоменты, а именно: в каждый фиксированный момент становления существует только единственное метанастоящее (и в этом онтологическом смысле настоящее имеет предел), в которое включены моменты прошлого и будущего. Такое понимание подтверждается существованием в лексиконе стоиков специальной терминологии. Например, «настоящее время» они определяли как «настоящее длительное» (гхесхыс, ларатсткос;) — именно из-за его свойства распространяться и на прошлое, и на будущее [17, SVF II 165]. Характерно, что термин 7гаратапк6<; использовался Секстом Эмпириком для обозначения прошедшего длительного времени, т. е. импер-фекта. Так стоики описывали континуальность времени, которому соответствует и все существующее. Содержится здесь также намек на структурность времени: настоящее включает в себя часть прошлого и будущего. Современные лингвисты отмечают, что наибольшей сложностью для дейктической ориентации обозначаемой ситуации относи-тельно момента речи характеризуется настоящее время. И хотя именно формы настоящего времени служат для обозначения происходящего в момент речи, «границы грамматического настоящего могут, так сказать, выходить из поля зрения и даже вообще исчезать. Поэтому невозможно представить себе существование на временной оси каких- либо “точек”, отделяющих “отрезок” настоящего времени от “отрезков” прошедшего и будущего» [65, с. 132]. Отмечается и способность форм настоящего времени обозначать ситуации любой степени обобщенности — факт, который мог привлечь внимание стоиков. При этом в данных формах фиксируется специфика процессуальное™, а именно: действие представляется в динамике его протекания во времени [47, с. 118] . Здесь же возникает вопрос о соотношении понятий «время» и «возможность» в связи с проблемой будущих событий. Стоическое определение «возможности» как того, что может произойти, хотя никогда и не произойдет в будущем, Плутарх противопоставляет нижеследующему утверждению Диодора Кроноса, которое соответствует и мнению Аристотеля [17, SVF II 202; ср.: Метафизика IX 4, 1047 b 4 сл.]. Очевидно, что стоики не ставили возможность в зависимость от оппозиции «истина-ложь» (точка зрения Диодора), а последнюю не рас сматривали применительно к пространственно-временном ситуации. Главное для них — сам факт осуществления возможных событий в будущем, их существование или несуществование. Так выражалась идея вариативности бу дущего.

Второе затруднение связано с вопросом о бестелес ности времени. Высказывания античных философов весі, ма показательны. Прокл, например, в «Комментариях к “Тимею” Платона» утверждал, что стоики понимали время как «нечто мыслимое», что уподобляло его полному «ни что», на том основании, что оно «лишено силы, бестелес но, не сущее (оіж ovra), пребывает (мрютарєш) только и голой мысли (ev «nvoimg фГАяц)» [17, SVF II 521]. В связи с данной полемикой возникает вопрос: как же соотносится время как бестелесное «нечто» с «мысленными конструктами» ? Представляется, что разъяснить этот вопрос можеі следующее. Понятие «время» связано с формированием концепции о действительности сферы бестелесного и стремлением стоиков придать данной концепции строгую логическую форму. В контексте рассуждений о времени как о чем-то бестелесном находятся, как мы полагаем, и мысли стоиков о «границах тел» (в рамках их концепции континуума) и о возможности перехода через эти границы «Границы тел существуют (ucpeoxdvai) лишь в понятии» [17, SVF II 488]. Данное высказывание скорее всего принадлежит Хрисиппу: здесь он, видимо, пытался терминологически обозначить особый статус бестелесного бытия Смысл такого представления стоиков может быть разъяснен с помощью семантического анализа глаголов, привлекаемых ими для обозначения времен. Стоики, по словам Стобея, полагали, что «существует (бларусп>) только настоящее [термин использовал историк Полибий для обо значения текущих дел — та сгиуєстйшхта], прошедшее же и будущее не существуют (OL% ьларуглу), а лишь существова-ли (ьфєотдкєуаі)» и что «только настоящее существует» [17, SVF II 518]. Два разных глагола (upumipi и илар'/ю) употреблены здесь для обозначения настоящего и прошло- го-будущего [17, SVF II 519].

Стоики признавали, что и прошлое, и будущее объективно существуют, но особым способом: т. е. бытие разделено на области, существующие в разных смыслах. Так стоики разрешали противоречие, заключающееся в невозможности определенного ответа на вопрос, существуют ли прошлое и будущее в действительности. Что касается настоящего, то оно «растворяется» в прошлом и будущем и, таким образом, как бы ускользает. Время, будучи обречено на бесконечное деление, состоит из мельчайших отрезков, о которых нельзя сказать, что они принадлежат настоящему, но лишь абсолютным прошлому или будущему, т. е. или уже не существуют, или еще не существуют. Глагол ифштгщг использовался и для обозначения исчезнувшей реальности вообще. Так, имея в виду умершего человека, стоики говорили: «Дион больше не существует» [17, SVF II 202а]. Единственное, что свойственно чему-то сущему в прошлом и могущему исчезнуть в будущем: настоящему моменту, человеку или любому объекту, — это их существование или несуществование (ауилоошта) [17, SVF II 330]. Таким образом, практика использования вышеупомя-нутых глаголов применительно к времени показывает, что стоики открыли понятие «существование» в связи с разра-боткой проблемы возможности в контексте адекватности предсказания будущих событий. Но что же это за смыслы существования настоящего, прошлого и будущего, чем в действительности подкреплено у стоиков предположение о существовании этих смыслов? Стоиков интересовали свойства и отношения объектов, с которыми что-либо происходит, т.е. предикаты. Они говорили не просто о прошедшем, будущем или настоящем времени как таковом, а о существовании, т.е. о бытии событий прошлого, настоящего и будущего. Факт помещения стоиками времени в разряд «ничто», о чем свидетельствует Прокл, являющийся слишком авторитетным мыслителем, чтобы игнорировать это его утверждение, по-видимому, может быть объяснен недостаточностью, с точки зрения стоиков, определения времени только как чего-то бестелесного и свидетельствует о том, что стоики понимали: разговор о времени означает оперирование некоторыми абстрактными совокупностями. Поэтому время как имеющее отношение к чему-то незримо-неосязаемому, незавершенному и в перспективе лишь возможному в дискурсах Стой отнесено к особой сфере — не-сущего. Поэтому неслучаен и пример с предикатами, которые существуют (u7iapyciv) только в качестве акциденций (сицрсрцкота), т. е. привходящим образом, а именно: «прогуливаться» существует, только когда я гуляю, когда же лежу — не существует. Этот пример — иллюстрация не только наличной ситуации, но и самой возможности наблюдаемости некоторого события, происходящего в реальном пространстве. В реальном пространстве настоящего локализуются конкретные предикаты объектов, чего нельзя сказать о предикатах безвозвратно ушедшего прошлого и о наборе возможных предикатов будущего, сопряженных с ситуацией выбора, ненаблюдаемых в силу их несуществования в «физическом мире» и принадлежности к сфере абстракций. Исчезновение событий означает утрату существовавших ранее предикатов. Проблема свойства времени, связанного с разделением событий на настоящие, прошлые и будущие, рассматривается в современной логике с учетом теории множеств [37, с. 14-17]. Таким образом, при употреблении глагола wtdpxeiv речь идет о конкретном существовании, о существовании, проявляющемся в действительности, а не о существовании в возможности как существовании вообще, в абстрактном смысле. Прошедшее и будущее принадлежат особой плоскости бытия, которая характеризуется как «существование». Здесь мы как будто сталкиваемся у стоиков с антиисторической точкой зрения, смысл которой в том, что исторический процесс не содержит момента информативности. Он уже завершен и не мог совершиться иначе. Он уже не развернется. Историк, таким образом, снимает неопределенность. Однако стоиков интересовала именно информативность, последняя же всегда соотносится с будущим. Именно поэтому момент «теперь» относится и к будущему. В этом месте проблема времени смыкается с проблемой причинности, что еще раз доказывает постоянное присутствие в системе Стой определенного контекста: обсуждение одного раздела (проблемы) предполагает обращение к другому, что и обеспечивает системность учения, взаимосвязь его частей. Противоречивые свидетельства древних авторов касательно стоических представлений о времени единодушны в одном: высказывания стоиков являют собой нечто особенное, отличное от речений других философов. Эта непохожесть и обусловила расхождения и противоречия сообщений и интерпретаций. В отличие от Аристотеля, давшего лишь формальные определения времени, и попутно упомянув о его свойствах вообще, причем только в связи с проблемой движения, стоики больший акцент— в контексте всей их концепции — поставили на свойства времени и их проявления в конкретной (или воз-можной) действительности. Кроме того, высказывания стоиков касались разных сторон проблемы времени. Так, можно выделить три основных аспекта, свойственных стоической концепции времени. Во-первых, стоики мыслили время как объективную реальность, и в этом смысле, по свидетельству традиции, некоторые из них вменяли ему свойство телесности. Во-вторых, и это наиболее свойственная стоикам точка зрения, время помещалось ими в разряд бестелесных предметов — как то, что существует в восприятии субъекта. В-третьих, время мыслилось как ни то и ни другое: т. е. то, что имеет призрачное существование, либо когда-то существовало, либо существует только в возможности, будучи мысленной абстракцией того, чего нет в действительности, как полное «ничто»; именно этот, третий аспект и имел в виду Прокл (фр. 521). Рассуждения ранних стоиков свидетельствуют о работе над логическим обоснованием понятия времени, так что можно говорить о наличии у них стройной темпоральной концепции.

Логический взгляд на время свойственен и Посидонию, но как выдающийся физик и математик он пытался постичь физический смысл времени. В этом плане Посидоний развил и конкретизировал концепцию Ранней Стон. Так, Арий Дидим сообщает нам о его трактовке времени следующее: «Согласно Посидонию, одно существует в отношении ко всему беспредельному, как все время в его совокупности; другое же — по отношению к чему-либо, как время минувшее и будущее: ведь каждое из них определяется только по отношению к настоящему. Время же определяется вот каким образом: протяженность (Зкхотцца) движения или мерило быстроты и наибольшей медленности...» [32, р. 103: fr. 98]. Посидоний уточнил «древние» формулировки Стой, признавая не просто беспредельность, но и универсальность времени, отмечая как абсолютный, так и относительный смысл данного понятия. По- видимому, именно у Посидония появляется идея скорости движения, поскольку еще в одном из фрагментов он говорит о времени в связи со скоростью [32, р. 194: fr. 217.4]. Термин бнхотгща был использован историком Полибием в римскую эпоху именно в значении «промежуток времени», несомненно, под влиянием стоических идей, восприемником которых он, как известно, являлся. Каузальный характер объяснения событий в его «Истории» требовал особого внимания к проблеме времени. Для Полибия время очевидным образом связывается уже не с движением вообще или движением космоса, а с историческими событиями, имеющими метки «до» и «после». Эта причастность событийного ряда времени впоследствии будет подчеркнута и Посидонием, который отметит факт направленности событийно-временного континуума: «События направляются (кабштатш) течением времени» [32, р. 153: fr. 165]; или: «События обуздываются (яошєтаї) временем» [32, р. 150: fr. 165.71. Время понималось Посидонием как физическая величина, но у него можно зафиксировать и моменты психологиче ской интерпретации времени.

В римский период развития учения Стой отчетливо прослеживается усиление этого психологизма в понимании времени. Так, Сенека, повторяя традиционные эпитеты, свойственные определениям времени, даваемым представителями Ранней Стой, существенно дополняет картину новыми, чисто римскими черточками: «Беспредельна быстротечность времени (Infmita est velocitas temporis), что более всего очевидно, когда оглядываешься назад» [21, р. 128: ер. 49]. Уже не прошлое сравнивается с настоящим, как то было у Посидония, интересовавшегося логическим аспектом времени, а настоящее с прошедшим. Другие высказывания Сенеки своей яркой метафоричностью дополняют приведенное выше, придавая психологическую окраску представлениям о времени. Объясняя, почему настоящее отражается в прошлом и именно прошлое есть мерило настоящего, Сенека утверждает: «Минувшее пребывает в одном месте, равно обозримое, единое и недвижное, и все падает в его глубину» [9, с. 82: письмо 49.3]. Актуализируя психологический момент восприятия прошлого, Сенека представляет его в качестве единого недвижимого монолита, бездны, безвозвратно все поглощающей. Там, в про-шлом, не за что зацепиться, поэтому взгляд всегда «прикован к настоящему», а время выступает в роли великого обманщика, «ибо быстротечность времени обманывает всякого преданного настоящему (ad praesentia intentos fall it), ускользая в своей быстроте, к тому же мимолетность стремительного бега усмиряет» [21, р. 128: ер. 49.2]. Скорость времени постигается в отношении к прошедшему не логическим путем, а именно в психологическом переживании. Но время Сенеки метафорично, поэтому прошлое ассоциируется с чувством страха и выступает в образе врага, ибо опасность приходит из этой «бездны, разверстой вдали»: время подобно «врагу, наседающему с тыла». Образность «Писем» Сенеки, придающая им посредством метафор художественный характер, не мешает выявить характерное для Сенеки понимание времени, хотя по насыщенности психологизмом его следует назвать скорее восприятием или ощущением. Своеобразно истолкование Сенекой настоящего времени: оно связывается со сроком человеческой жизни. Хотя оно и конечно, но имеет продолжительность, ведь всегда можно выделить некий фиксированный промежуток времени, разделить его на отрезки: настоя щее — бесконечно мало, «но и это бесконечно малое при рода разделила, словно некое длинное поприще: часи, его — детство, другая часть — отрочество, третья - юность, далее — некий спад от юности к старости и, нако нец, сама старость. Вот сколько ступеней уместила она на таком малом пространстве!» [9, с. 82: письмо 49.3]. Имен но таковое завершение получила идея предела настоящего. Настоящее хоть и конечно, но достаточно вместительно, длительность его ощутима настолько, что ее можно разде лить на «осязаемые» отрезки. Эта «околдованность» призраком настоящего проявляется в том, что темпоральные представления сопряжены с экзистенциальными пережи ваниями. Что делать в ситуации, когда «смерть гонится зп мною, убегает от меня жизнь» [9, с. 83: письмо 49.9]? Как ни тесны пределы «моего» времени, его можно, а значит, и необходимо расширить. Для этого надо лишь правильно поступить с собственной жизнью, а это уже проблема выбора в контексте концепции блага: благо не в том, чтобы жизнь была долгой, а в том, как ею распорядиться, ибо нередко случается, что живущий долго живет очень мало. (' этой точкой зрения как будто контрастирует высказывание А. Камю: «Моя свобода имеет смысл лишь относительно своей ограниченной участи, в таком случае я должен сказать, что важно не прожить жизнь как можно лучше, а прожить как можно больше. Ценностные суждения вытеснены суждениями, констатирующими раз и навсегда», но на самом деле оно воспроизводит мысль Сенеки, поскольку выражает сущность стоического мировосприятия. «Ошибочно думать, — продолжает А. Камю, — будто количество опыта зависит от обстоятельств нашей жизни, тогда как оно зависит исключительно от нас самих» . Таким образом, идея «времени как движения», «времени как длительности», «времени как событийного ряда» заменяется у Сенеки идеей «времени как жизни человека». Время тем дольше длится, чем насыщеннее, осмысленнее и благолепнее человеческая жизнь. В чем же благо? Используя выражения А. Камю, можно сказать, что смысл состоит в том, чтобы внести в жизнь дисциплину, внести содержание в собственное существование, разъяснить очевидности, уклоняющиеся от истин разума, — и тем самым противостоять миру. Актуализируется не количественный, а качественный аспект жизни, что делает ее тождественной самому времени. Каждый момент времени проживается. Время — это жизнь.

Марк Аврелий подытожил взгляды школы стоиков относительно времени, внеся в трактовку последнего новые оттенки, разнообразив и расширив тем самым само понятие времени. Идея движения как основного свойства вре-мени, преобладающая в Ранней Стое, получает неожиданное развитие. Впервые звучит мысль о таком фундаментальном свойстве времени, как его течение: «Что есть, и из чего составлено, и сколько времени, возникнув, будет длиться то, что в данный момент воздействует на мое воображение?» (ті ваті каї єк tivcov стукєкрітаї каі nooov Xpovov лєфикс лараріуеіу тоСто то irjv фаутаохау рої wv лоюСу...) [22, р. 22: fr. III 11.3]. Более четко выражена идея направленности времени, отмеченная в связи с таким его свойством, как способность к исчезновению: «Оно исчезнет (оі’хпоєші) и не вернется, как, впрочем, исчезнешь и ты (oiyf|cr;)» [22, р. 11: fr. II 4.2]. Понятие времени используется Марком Аврелием при описании жизни человека: «Очерчен тебе [т. е. твоей жизни] предел времени» (ород Іоті сої 7tepvycypapp?vog too ypovou) [ibid.]. Его представление о времени кажется порой противоречивым, но оно всегда связано с идеей непостоянства, предельной измен-чивости мира. Все объясняется непрерывностью движения, все происходит благодаря нему — 6ia, vrjv toviktjv Kivrjotv [22, p. 54: fr. VI 38]. Космос не просто движется в соответствии с временем, он постоянно меняется. К чему же, восклицает Марк Аврелий, можно относиться всерьез «при такой текучести и сущности, и времени, и движения, и всего движимого» (тооо.ту/ QVOEI vrjq те о г-спад кои то С ypovou

каі xrijq кіуг|оєо)<; каі xd>v KivoBpivcov...) [22, p. 40: fr. V 10.5]? Вместе с тем сущность жизни человека и время, отмеренное ему, не совпадают: «Время — мгновение, сущ ность [человеческой жизни] — текуча (ёшооа)» [22, р. 16: fr. II 17]. Это представление о текучести времени сочетает ся с идеей его неизменности. Время (в абсолютном смысле) движется по кругу, а вследствие этого — и все сущест вующее: все, что пребывает в этом круговороте

(атакикАобргл’а), от века одно и то же (ороєїбт/) [22, р. 15: fr. II 14.5]. Позиция наблюдателя в таком пространственно- временном континууме роли не играет — так, «тот, кто видел настоящее, видел все» (о ха vuv Ibwv navxa імракєу) [22, p. 54: fr. VI 37]. Здесь преобладает момент отношения личности к миру как целому и космос как бы обретает пределы, вдруг ставшие доступными взгляду наблюдателя. По-видимому, это реминисценция платоновского понимания: «Душа объемлет своим взором все время» [6, с. 140: фр. VII 35]. Вообще «существует только настоящее» (то yap napov еоті povov), только его и можно лишиться (отсршкаоОаі) [22, р. 15: fr. II 14.5]. Но само это настоящее — лишь мгновение (отгурц) вечности. Марк Аврелий повторяет идею ранних стоиков о бесконечности прошедшего и будущего: «Рядом с нами безмерная бездна про-шедшего и грядущего, в которой все исчезает» [6, с. 94: фр. V 23.2], но фраза эта приобретает характерный для римского философа психологический оттенок. Высказывания о мимолетности как самого времени, так и человеческого существования встречаются у Аврелия во множестве [22, fr. II 4.2; IX 14; XI 16.2; XI 18]. Практические советы обусловлены именно таким, со-временным видением времени: «Очерти настоящее времени» (Пєріурацюу то eveaxwq то и xpovao) [22, р. 63: fr. VII 2]. В связи с осмыслением прошлого и будущего в их отношении к настоящему возникает образ событийного ритма, совпадающего с временной проекцией: «Прошлое и будущее — в ритме происходящего в момент “теперь”» (тои ёибЦОи xd)V VUV yivopsvcov) [22, р. 66: fr. VII 49.2]. Эта идея ритмизации всего мироздания и проецирования времени на настоящее гармонирует с идеей цикличности. Здесь, как и в концепции Сенеки, внимание приковано к настоящему: «Огра-ничь [букв, “очерти”] “настоящее” всего времени» (яєріурафоу то CVEGXWC, то С ypovoo) [22, p. 63: fr. VII 29]. Поэтому и познание имеет отношение только к нему: «Познай происходящее» (I ’vo'jpioov то ooppafvov) [22, р. 63: fr. VII 29; р. 244: fr. XII 3.4].

Мир постоянно обновляется, потому и актуален совет побороть страх перед новым — символом будущего. Возврата к прошлому нет: «Однажды изменившееся уже не возникнет вновь в течение беспредельного времени (iv Тф алєірф xpovco)» [22, p. 223: fr. X 31.3]. Интересны высказы-вания Марка Аврелия о времени и причинности: ...спа ка! tov ypovov лхрюршоу, ogov nXelczov офштаобаї пороке тоСто то idmq Jtoiov («...затем обозначь границы времени, настолько, насколько наиболее продолжительно оно [причинное начало] сможет просуществовать (офютаобсп) естественным образом при таком качественном своеобразии [т.е. в отсутствие материального начала]») [22, р. 88: fr. IX 25]. О качествах здесь говорится только в связи с причинностью и временем. В «Размышлениях» Марка Аврелия время не столько рационально постигается, сколько переживается. Чтобы понять смысл собственного существования, надо почувствовать (8с? ...cuoGcoGai), частью какого мира и истечением какого мирового устроителя ты явля-ешься (опестцд) [22, р. 11: fr. II 4.2].

В концепции Стон обнаруживается структурное представление бесконечно становящегося времени, проходящего через «метамоменты». Стоики о времени говорят в связи с событиями, постулируя качественное отличие существования событий прошлого и будущего от бытия событий настоящего, свойство, о котором Аристотель не упоминает вовсе. Наконец, здесь высвечивается идея неопределенности будущих событий, самой вариативности будущего (того, что в современной науке называется его «нефиксиро- ванностью») [37, с. 23].

Рассмотрев общие основы физического учения Стой, обратимся к теме категорий. Категории в учении Стой никак не соотнесены с понятием «бытие», что позволяет исследователям усомниться, существовала ли вообще стоическая онтология [111, с. 102].

По свидетельству источников, для обозначения категорий стоики употребляли термин лрыта yEVT| (высшие роды). Известны четыре категории: субстрат (то

U7EOK?l|X?VOV), КЭЧеСТВО (то TtOlOV [uTCOKEipEVOv]), КЭЧеСТВО само по себе (то лыс, syov [noiov u7roKclpcvov]), качество по отношению к чему-либо (то лрос; т! лох; ’dyov [noiov unoKEipsvov]). Суть построения категорий заключается в их связи друг с другом за счет того, что каждая последующая раскрывает предыдущую. Ничего подобного ра-нее Античность не знала! Отсутствие аутентичных текстов, которые бы позволили восстановить первоначальный вариант схемы категорий, требует обращения к более поздней традиции, нередко критического свойства. Вместе с тем каждый комментатор интерпретировал стоические категории в духе собственной философии. Так, Плотин критиковал учение о категориях с точки зрения онтологии именно потому, что сам исходил из таких понятий, как «бытие», «сущность», «субстанция», и негодовал на стоиков за неправильное понимание и употребление этих понятий. Некоторые исследователи философии Стой, например издатель фрагментов Стой И. Арним, продолжили эту плотиновскую традицию и понимали рассуждение Стой о категориях как учение о первых родах всего сущего (TWV OVTCOV). Л. Штайн предположил, что категории — это предикаты сущего, в духе Аристотеля .

В современной науке значение придается семантическому моменту и категории рассматриваются как предикаты: «Речь идет о “родах” того, что может высказываться в сущем» [111, с. 98]. Еще одна, достаточно остроумная точка зрения, связанная с попыткой определить роль категорий в учении Стой, сводится к рассмотрению их в качестве «универсальной методологической схемы, применявшейся при анализе любых проблем логики, физики или этики» [111, с. 101]. Данная гипотеза обосновывается тем, что категории привлекались с целью анализа бестелесного. В самом деле, Аэций, Стобей, Симпликий и Плутарх, касаясь темы бестелесного, как она представлена у стоиков, затра-гивают и проблему пустоты, места, пространства и беспре-дельного, по-видимому, в связи с попыткой уяснить различие бестелесного и телесного, определить саму сферу бес-телесного, объем этого понятия, а также в связи с необхо-димостью отвечать оппонентам. Безусловно, сами стоики испытывали затруднения в попытках точного определения объема понятия «бестелесное», уж совсем непонятного их современникам. Есть свидетельства о том, что список бес-телесного был длиннее, чем принято считать. Например, по сообщению Стобея, Хрисипп помещал в разряд бестелесного поверхности и очертания (пределы) [17, SVF И 482]. Известно, что бестелесное включается в объем понятия «идеи» (iwoo’ірмта), сущность которых состоит в отсутствии денотата. Поэтому о них говорят: «Нечто как бы сущее» ((Ьсташ ті ov) [17, SVF I 65; 21, ер. 58]. А. А.Столяров называет попытку понимания категорий стоиков в качестве универсальной методологической схемы «не совсем безосновательной гипотезой» [111, с. 101]. Ученый приводит пример такой тематизации категорий: 1) существует ли «нечто»; 2) каково оно (как безусловная сущность); 3) каково «нечто», будучи обусловлено внутренним состоянием; 4) каково «нечто» как определенное внешними условиями существования. Предполагается, что с помощью этой схемы могли анализироваться проблемы всех разделов учения Стой .

В связи с вышесказанным заслуживает внимания мнение М. Уайта об использовании стоиками аналитического метода и недостаточности сведений источников об этом. «Хотелось бы знать, — пишет он, — каким путем и как в деталях стоики развивали свою версию аналитического метода». С этих позиций он называет потерю сочинений Хрисиппа «величайшей трагедией в истории философии» [155, S. 318] . Такого же мнения придерживается и П.Адо .

Строго говоря, предполагать здесь сознательное применение стоиками схемы категорий, исходя из имеющегося материала, сложно [17, SVF I 95, SVF II 331, SVF II 482, SVF II 509, SVF II 535, SVF II 539]. И если верно мнение о том, что каждая последующая категория раскрывает предыдущую [111, с. 98] , то в чем смысл этого раскрытия? Мы полагаем, что тайна стоических категорий сокрыта в понятии «нечто», по утверждению самих стоиков, представляющем собой наиболее общее понятие, возвышающееся над всеми другими.