5* Предложение
«Сначала труд, а затем и вместе с ним членораздельная речь»[31], —- так писал Энгельс. В первом томе (гл. XIV, параграф 2) было показано, что чувство ритма у человека родилось через посредство песен при трудовых процессах, из криков при совместном труде, которые в своей простейшей форме являются двусторонним сигналом, координирующим мускульные усилия группы работников.
Теперь следует рассмотреть вопрос о том, возможно ли обнаружить элементы трудового процесса в структуре членораздельной речи.Для производства, как и для любой другой формы сотрудничества, характерно, что действия отдельных работников составляют части целого — трудового процесса, который, следовательно, может осуществляться только тогда, когда работники поддерживают соответствующие отношения друг с другом. Это справедливо даже там, где взятый в отдельности процесс может быть осуществлен одним работником, ибо в таких случаях нужная степень квалификации достигается лишь путем разделения труда, которое является более широкой формой кооперации. Таким образом, в производстве воздействие человека на природу не является простым и непосредственным, но опосредованным его отношениями с товарищами по работе. Этот принцип был объяснен Марксом:
«В производстве люди воздействуют не только на природу, но и друг на друга. Они не могут производить, не соединяясь известным образом для совместной деятельности и для взаимного обмена своей деятельностью. Чтобы производить, люди вступают в определенные связи и отношения, и только через посредство этих общественных связей и отношений существует их отношение к природе, имеет место производство»[32].
Эти отношения поддерживаются посредством второй сигнальной системы, которая, как мы отметили, отличается от первой сигнальной системы именно тем, что взаимодействие между отдельным организмом и природным окружением опосредовано общественными отношениями.
Далее, характерной чертой производства является использование орудий. Снова процитируем Маркса:
«Средство труда есть вещь или комплекс вещей, которые рабочий помещает между собою и предметом труда и которые служат для него в качестве проводника его воздействий на этот предмет. Он пользуется механическими, физическими, химическими свойствами вещей для того, чтобы в соответствии со своей целью заставить их действовать в качестве орудия его власти»[33]. Орудие есть предмет природы, который человек взял у природы и сознательно придал ему форму, позволяющую человеческим рукам действовать этим предметом как искусственной рукой для более эффективного воздействия на окружающую среду.
«Таким путем предмет, данный самой природой, становится органом его деятельности, органом, который он присоединяет к органам своего тела, удлиняя таким образом, вопреки библии, естественные размеры последнего»[34]. Поэтому в производстве не только трудовой процесс как целый комплекс общественных отношений, опосредованных речью, но и участие каждого работника в нем, его индивидуальное воздействие на природу также не являются прямыми, будучи опосредованы орудиями, изготовление и использование которых предполагает массу знаний, а накопление последних достигается лишь через посредство общественных отношений.
Согласно этому, мы можем сказать, что между речью и производством существует внутренняя связь, указывающая на их общее происхождение, относящееся к тому моменту, когда отношение человека к природе стало общественным и перестало быть только естественным. Производство сделало человека человеком.
Маркс установил три элемента процесса труда: во-первых, труд, личная деятельность работника, во-вторых, предмет труда, которым в простейшей форме являются земля и ее естественные продукты, и, в-третьих, средства труда1. Рассмотрим, какая связь, если таковая имеется, может быть обнаружена между этим процессом и структурой простого предложения.
Языки мира настолько сбивают с толку своим разнообразием, что некоторые филологи отчаялись найти ключ к происхождению речи.
Объяснение же этого состоит в том, что существенные составные части языка сформировались задолго до появления самого древнего из наших лингвистических памятников. Человечеству уже около миллиона лет; самому раннему письменному документу менее шести тысяч лет, а громадное большинство языков известно нам лишь в продолжение небольшой части этого периода. Все изменения, происшедшие в языке, которые мы можем проследить, были следствием изменений в общественных отношениях, а не возникновения общества как такового. Чтобы осветить происхождение языка, мы должны сконцентрировать свое внимание на тех основных чертах, которые общи всем языкам.Правила грамматики являлись предметом долгих споров между филологами, причем ценность большей части этих споров снижалась тенденцией наделять правила, свойственные определенному языку или группе языков (обычно родственной филологу), абсолютной значимостью. В частности, многие европейские ученые прошлого столетия рассматривали строй греческого и латинского языков в качестве универсального образца, или нормы, по которой оценивали и судили другие языки, объявляя последние незрелыми или упадочными. В последние годы, однако, благодаря развитию сравнительного языкознания было сделано многое, чтобы расчистить почву для решения вопроса.
Из восьми частей речи, различаемых классическими учеными- грамматиками, только две ныне рассматриваются как основные — имя существительное и глагол2. Кроме них, имеются лишь междометия и морфемы, которые, строго говоря, даже и не слова. Начнем с последних.
Междометия характеризуются тем фактом, что им нет места в морфологическом или синтаксическом строе языка, а некоторые из них находятся также и вне фонетической системы. Это нечленораздельные крики. Те, которые являются чисто эмоциональными, как, например, крики, вызванные болью, не отличаются в принципе от криков животных. Эти крики принадлежат к первой сигнальной системе. Они представляют собой сырой материал, из которого был создан язык.
Многие из них имеют активную функцию, подобно «ш-ш-ш», употребляемому в качестве призыва к молчанию ; и, точно так, как «ш-ш-ш» можно заменить словами, например, «тихо!» („quiet!”) или «молчи!» („silence!”), таким же образом это междометие превратилось в слово «тише» („hush”).
Другими словами подобного же происхождения являются : boo ; pop ; tick ; quack ; tick-tack ; quack- quack ; pooh-pooh; ding-dong; see-saw (на русском языке этому соответствуют следующие значения: произнести неодобрительное восклицание ; хлопнуть (имеется в виду звук); тикать; крякать ; часы; утка ; относиться с пренебрежением к чему-нибудь; приспособление в часах, выбивающее каждую четверть ; двигаться взад и вперед. — Ред.) и т. д.Как показывают эти примеры, многие междометия являются звукоподражательными, то есть имитируют звуки природы, и многим междометиям свойственно удвоение. Далее, они в особенности присущи младенческому лепету и языкам первобытных народов. Это не случайно. Точно так же как развитие зародыша обнаруживает последовательность, соответствующую последовательным фазам в эволюции видов, так, язык детей воспроизводит некоторые черты первобытного языка[35].
Ранние филологи были правы, распознав в звукоподражании обильный источник строительного материала для слов, но по большей части они не смогли понять, что средством, при помощи которого этот материал превращался в речь, был труд. Удвоение, которое мы только что отметили как характерную черту междометий, коренится глубоко в строе индоевропейских языков, а в действительности всех языков[36], и выполняет элементарную функцию. Ребенку легче произнести и запомнить двусложное слово, составленное из двух идентичных или сходных звуков, чем односложное, потому что первое является ритмичным; а присущее человеку чувство ритма, как мы видели, можно проследить в глубь веков вплоть до трудового крика, типичная форма которого — двусложная. Находясь на грани членораздельной речи, междометие сохранило два признака, которые указывают на происхождение речи.
Обратимся теперь к морфемам. Если междометие выполняет совершенно конкретную функцию, вовсе не грамматическую, то морфема вполне абстрактна — это лишь грамматический инструмент. В выражении „John’s father” («отец Джона», суффикс «s» явля ется морфемой, которая выражает синтаксическое отношение.
В выражении же „father of John” («отец Джона») имеется элемент „of"1. Это „of” принято считать словом, однако оно выполняет ту же функцию, что и суффикс, и в равной мере лишено конкретного значения. И то и другое — морфемы.Английское „I am”, латинское „sum”, греческое „єі/и” имеют общее окончание „т” (или В английском языке это остаток,
лишенный смысла, но в латинском и греческом он был еще активным в качестве морфемы, обозначавшей первое лицо единственного числа глагола, а первоначально оно было идентично местоимению „те”. Вероятно, большинство морфем произошло таким путем, то есть путем агглютинации и поглощения самостоятельных слов2. Такие конструкции являются общими для всех языков и их можно еще проследить также в нашем собственном английском языке: „like a man” («похожая на мужчину»), „man-like”, («мужеподобная»), „manly” («мужеподобная»). Очень ясен этот процесс в китайском языке, в котором большинство морфем, или «пустых слов», как их называют, используются в равной мере и в качестве «полных слов». К примеру, слово ,,kei” служит в зависимости от контекста, либо глаголом — английское „give”, либо морфемой — английское „to” или „for” (соответствующие русские значения: «давать», «к», «для». — Ред.). «Полное слово» превращается в морфему, будучи «опорожнено» от своего конкретного значения.
Надо, однако, отметить, что морфемы, являясь производными от целых слов, по необходимости относятся к более высокой ступени в развитии речи. Предложения могут составляться без них, причем синтаксические отношения указываются самим расположением слов: „Sheep eat grass” («Овцы едят траву». В разных языках предложения строятся по-разному, но во всех языках органической единицей является предложение. Расстановка слов в предложениях как раз и составляет членораздельную речь.
Имеется два типа простых предложений — именные и глагольные. Именные составляются в английском языке из двух грамматических имен, соединенных связкой: „The stream is full” («Ручей есть полноводный».) Глагольное предложение состоит из грамматического имени, а также глагола или двух грамматических имен, связанных глаголом: „The stream rises”, „The stream floods the field” («Ручей разливается», «Ручей затопляет поле»).
Даже это различие является отчасти произвольной. Небольшое изменение, введение связки, поставит два последних предложения в один ряд с первым: „The stream is rising”, „The stream is flooding the field” «Ручей есть разливающийся», «Ручей есть затопляющий поле»). В других языках такой вариант невозможен. В некоторых все же, например таких, как греческий, именное предложение в его простейшей форме не имеет связки: „Full the stream” («Полноводный ручей»). Это показывает, что связка не является необходимой; она является лишь морфемой[37]. Если мы хотим свести эти предложения к их существенным элементам, нам необходимо избавиться от всех морфем: „stream full”, „stream rise”, „stream flood field”. Подобные выражения вполне понятны в английском языке, и они представляют собой нормальную форму простого предложения во многих языках, таких, как китайский.На этой стадии, с отказом от морфем, даже различие между грамматическим именем и глаголом начинает исчезать. В языках с небольшим количеством флексий или совсем без них, таких, как английский и китайский, грамматические имена могут употребляться как глаголы, а глаголы — как грамматические имена : „to stream past”, „paid in full”, „to get a rise”, „in flood”, „thei field well”[38]. (Слово „stream”, употребленное здесь в качестве глагола, является также именем существительным ; „paid” — причастие прошедшего времени от глагола „рау” ; слово „rise”, являющееся здесь существительным, в первом значении является обычно глаголом ; „flood” употребляется как в качестве имени существительного, так и в качестве глагола ; „field” — обычно имя существительное, здесь же играет роль глагола. — Ред.) Даже в языках, столь богатых флексиями, как латинский и греческий, звательный падеж единственного числа грамматических имен и повелительная форма глагола единственного числа лишены флексий, то есть не имеют морфем. Почему же обе эти формы остаются в рудиментарном состоянии? Их формы рудиментарны, потому что рудиментарна их функция. По своему происхождению они были междометиями — одна призыв к вниманию, а другая призыв к действию.
Остается предложение из двух членов, связанных либо просто тем, что они стоят рядом, либо третьим членом ; и эти два типа предложения соответствуют двум типам музыкальной формы — бинарной и тернарной (см. т. I, стр. 451—452). Различие между глагольным и именным предложениями сводится к тому, что если в первом наше внимание концентрируется на действии или процессе, то во втором — на состоянии или результате. Идея изменения присуща обоим, но во втором она скорее подразумевается, чем выражается.
Разумеется, верно, что мы обычно употребляем простые предложения, в которых всякая идея изменения исключается: „The earth is round” («Земля круглая»). Но это абстрактные и поэтому вовсе не примитивные понятия. Имеется достаточно примеров, показывающих, что абстрактному исторически предшествовало конкретное, которое, более того, вновь и вновь утверждает само себя. Даже в английском языке такие абстрактные идеи, как rest (покой), dependence (зависимость), expectation (ожидание), obedience (послушание), virtue (добродетель), wicked (порочный), heawy (тяжелый), round (круглый), несут внешние признаки своего конкретного происхождения: to rest (покоиться) значит сопротивляться движению, to hang on (зависеть) — повиснуть, to expect (ожидать) — высматривать, to obey (слушаться) — прислушиваться кого-то, virtue — мужественность, wicked — заколдованный, heawy — трудно поднять, round — подобный колесу. В тасманийских языках нет слов для обозначения таких простых качеств, как круглый и твер-^ дый; эти понятия передаются ссылкой на конкретные предметы — «подобный луне», «подобный камню», — сопровождаемой соответствующими жестами[39].
Мы приближаемся к выводу из нашего рассуждения. Прежде всего производство есть кооперация в использовании орудий, которые служат проводниками, передающими деятельность работников предмету их труда :
«Итак, в процессе труда деятельность человека при помощи средства труда производит заранее намеченное изменение предмета труда. Процесс угасает в продукте. Продукт процесса труда есть потребительная стоимость, вещество природы, приспособленное к человеческим потребностям посредством изменения формы. Труд соединился с предметом труда. Труд запечатлен в предмете, а предмет обработан»[40].
Во-вторых, точно так же, как орудия производства находятся между работником и предметом его труда, будучи проводниками его деятельности, так и речь находится между ним и его товарищами по труду как средство общения, обеспечивая тот взаимный обмен деятельностью, без которого производство не моgt;кет иметь места. Следовательно, можно предположить, что, как отражение внешнего мира, приобретенное через общественное производство, и как органическая единица членораздельной речи, предложение, в своих элементарных формах состойїцее из двух членов, один из которых соединен с другим, или из трех членов (причем третий член является посредником в передаче действия первого члена на второй), воплощает в своей структуре три элемента трудового процесса — личную деятельность работника, предмет его труда и орудия его труда.