() ПЕРВОМ БЛЛГЕ |
Закончив седьмую главу и приступив к восьмой, он говорит: «Всякому, каким-то образом причастному к благу, предшествует первое благо». Что значит «предшествует»? [Это значит], что [всякое причастное] является таковым даже но отношению к сверхсущему, ибо благодаря причастности ему все обретает благость.
«Которое является не чем иным, как благом». Что это такое? Восприми изречение, что нет ничего, кроме блага. Ибо, что бы ни сделать предметом познания, все произведено вместе с природой и соответствующей ей возможностью, и, если есть какое-либо сущее, оно благо лишь но причастности к благу. Но оно не есть благо само по себе, ибо благо в себе не есть не что иное, как благо само по себе. Все же другое, лишь причастностью к благу обретшее благость, вначале является чем-то другим, будучи соединено с природой, и лишь потом обретает благость. Плаго же, стоящее превыше всякой природы, превыше всего без всякого сопряжения. Из этого ясно, что всякое сущее вожделеет к благу и влекомо к нему. Но всякое вожделеющее стремится за предметом вожделения, и всякое возлюбившее — за возлюбленным, как за потусторонним и высшим по отношению к нему.
Но «если оно является частью сущего, или сущее и благо — одно и то же, то сущее не будет уже желать блага и не возлюбит его, ибо оно само будет благом». Слушай, что он говорит. Как это выявлено выше, возжелавшее является иным, чем предмет желания, и возлюбившее — иным, чем предмет любви, что видно из того, как возлюбившее стремится за предметом любви, а возжелавшее — за предметом желания. И вообще всякое преследуемое является иным чем преследующее, и последнее следует за [своим предметом] не для того, чтобы [затем] избегнуть его, а затем, чтобы получить от пего [нечто] и причаститься ему, и обрести благо от его блага, ибо всякое возлюбившее стремится за предметом своей любви для причащения его благу и облагораживания, даже если предмет этот будет идолом и тенью бытия.
Это потому, что, заблуждаясь в делах, все- таки все но природе следует за благом, [т. е.] или за самим благом, или за образом блага, или за идолом и тенью блага. И нет такого сущего, которое не стремилось бы за благом, как бы отрекшись от своей сущности и покинувши ее, и всецело предавшись ему, как бы отрицая свое существование.Но откуда у душ, у разумов и даже у самого оформленного неба эта сила, разберем мимоходом и это.
Сперва рассмотрим, что такое благо или что такое благость. Благо является дорогой и преддверием к благости, как доказал Сократ в «Федре», ибо благостью он называет первый источник и порождающее начало единиц, стоящее превыше разумов солнце. Он полагает благо высшей истиной, источником и считает его сверхпростым предметом любви и жажды истинно сущего. Но он отличает благо от благости и дает ему дифференцированную но ступеням меру. Высшей же ступенью блага он утверждает само единое и благость. Поэтому он говорит: «всякое естество и благо — в стройности и украшении».
Но первое составленное и первое украшение являются строем и сущностью истинно сущего. Ибо это высшее украшение украшено и убрано единым благодаря тому, что сверхсущее создало высшие сущие и первые монады. Но где первое составление и первое сочетание, там и первая красота и благо, как это говорится в том же «Федре». Давай выразим это в аттических словах: «Ти тон онтон аристон, и тон ноуменон каллистон?»
В этом высказывании спрашивается: «Что из сущих является наилучшим, что из умопостигаемого является прекраснейшим?» 39 Так он изумляется и удивляется как бы в трепете, красоте первого космоса, где первые цветы гармонии и первые музыкальные лады изысканного мастера начали порождать разумные роды, которые целью своего возвратного движения и предметом своей любви имеют иревысшее над всем высшим единое и первую благость. Но Сократ воздает должное и высшему, непостигаемому и говорит, что оно дает возможность вожделеть к себе и уделяет свои качества всякому вожделеющему и желающему его, как бы внушает ему мысль о том, чтобы овладеть им и обрести его, напаивает сущие нектаром, укрепляя их акме амброзией 40 И оно не оставляет вожделеющих совершенно непричастными себе, дабы они, отчаявшись, не отказались от предмета своих желаний.
С другой стороны, оно не дает познать непознаваемую ни для кого сверхсущность и сверхсуществование свое, дабы не сделать досягаемой свою бескачественпую качественность. Сократ говорит: душа и разум характеризуются тем, что, познав то, к чему устремлено их желание, и овладев его смыслом, как бы преодолевают его и стараются познать что-то другое.
Но познание этой высшей мысли объединяет двоякое: во-первых, [благо] отдает от своей качественности высшего и возбуждает в стремящемся желание к предмету стремления. Но в то же время оно остается непознаваемым для пытающихся его познать, как говорил известный богослов: «Ме евете ме о теос ананкаси, тексен де апеколюсен». Смысл этого в следующем: «Необходимость любви к богу принуждает меня быть повивальной бабкой, но рождать мне не дает» 41, т. е. всякая повивальная бабка хлопочет о рождении создания и приготовляет к этому. При этом он добавляет: «Мне не дано рождать». Внемли, ибо всякое рождение является порождением рождаемого, подобно тому как разум рождает умопостигаемое, а душа — душевное. Но не так обстоит дело с созерцанием того единого — солнца, ибо оно желает родить познанное и произвести осуществившееся, но тому созерцанию это не под силу. Поэтому поразительно, что, с одной стороны, оно не дает вожделеющему остыть, заставляя его [все время желать] помочь рождению, ибо повивальной бабкой здесь выступает
~ 42
асхетои ** желание, с другой же — оно не может родить нечто умопостигаемое, потому еще больше углубляется в созерцание, и жаждет жажды, и страдает по страданию, и желает желания. Вот что мимоходом с благоговением сказано нами о божественном предмете любви.
Далее: «Иным является благо, которому причастно сущее». Это составленное из частей, а не простое благо, ибо различны благость, пребывающая в сущих, и благость сама по себе, ибо от самого блага, от первичного блага получают сущие и становятся благими, так как, когда они обретают единение своих свойств, это для них благо, ибо единое и благо тождественны.
И куда бы ни направляло единое свои потоки единства, всюду делает оно военринимателей едиными и благими. Это потому, что первое благо есть не что иное, как благо. Это относится ко всему умопостигаемому, будь то разум или душа, или природа, или протяженное, которое есть небо. Все они благодаря единице — едины и составлены из частей, и соотносятся между собой. И поскольку они, получая своими частями единое, делаются благими, постольку они обретают и благость. Ибо доказано, что тождественны единое и благость, и, поскольку что-то становится единым, оно становится благим, а поскольку оно становится благим, становится единым.Но «если нечто иное прибавишь к благу, то умалишь благо». Ибо, что бы ни прибавить к единому, не будешь иметь безукоризненного единого. То же самое в отношении прибавления к благу: если даже [это прибавление] будет силою или светом, или чем-нибудь подобным им, ты все же умалишь благо, ибо оно выше всего, а все это — последующее [но отношению к нему] и принадлежащее к сущему, а не к сверхсущему.