10. Неопределенность и высшая категория «нечто» (то ті)

Историк философии, сталкивающийся с проблемой семантики понятий, имеет дело с особым модусом языка — той неуловимой гранью, которая отделяет исконное значение слова и его исторические модуляции от слова, выступающего в качестве научного понятия. В настоящее время природа таких языковых знаков, как неопределенные местоимения, в достаточной степени еще не разъяснена и не проведены необходимые сравнительно-исторические исследования.

Бытующие точки зрения противоречивы. Так, существует традиция референтной интерпретации показателей неопределенности: М. Гросс, А.Кулиоли, авторы «Грамматики Пор-Рояля». Последние утверждают, что благодаря неопределенным выражениям «слова перестают быть привязанными к чистым идеям и соотносятся с миром объектов» [58, с. 268]. Другую интерпретацию предложил Ш.Балли. В его терминологии «нечто» как неопределенное местоимение оказывается «виртуальным понятием» и, будучи таковым, есть наиболее общее понятие, не связанное с конкретным представлением чего-либо.

Ю.С.Степанов, критикуя Б.Рассела за смешение поня-тий «значение» и «референция», отмечает, что «особый морфологический показатель неопределенной референции — это частица -ся», и указывает как на связь этого типа референции с понятием пространства, так и на то об-стоятельство, что «бытийные или экзистенциальные предложения вообще связаны с понятием пространства и — в меньшей степени — времени» [109, с. 232].

Эллинистические философы искали что-то устойчивое в непостоянном мире — и искали также в языке, но пошли по пути поиска понятий и терминов, действительно адекватных изменчивости явлений, поскольку считали неточными те понятия и термины, которыми оперировала предшествующая философская мысль. Устойчивость и определенность — основные характеристики мира Платона и Аристотеля. Логика Аристотеля годилась для статического описания вполне определенного объекта. Неустойчивость, изменчивость, неопределенность — вот сфера мысли и поле подтверждений логики стоиков.

Обнаруживается, что свойства и состояния предметов и явлений окружающего мира лишь относительно (точнее, по видимости) самостоятельны, на самом же деле всегда находятся в каком-либо отношении друг к другу. Учение Стон принципиально отличалось от того способа рассуждений, который был характерен для ее предшественников. Платон был погружен в размышления о возможности выражения в понятиях определенного круга предметов, ибо его занимала проблема установления объема понятия; это — онтологическая задача. Аристотель, создавая силлогистику (наиболее древнюю в западной традиции логическую систему дедукции), изучал суждения субъектнопредикативной структуры, но, вычленяя родовидовые связи в исследуемых объектах, он по-прежнему оставался в рамках онтологической проблематики, ибо упорно рас сматривал один-единственный вопрос — о сущем. Древ ние комментаторы отмечали; «Существуют три наиболее общих имени — как то, что объемлет все сущее; у Платона это — Единое (”Ev), у Аристотеля — Бытие (то ov), у стой ков — Нечто (то ті')» [17, SVF II 333].

Наиболее общим понятием стоики считали «нечто».

Своеобразие «нечто» состоит в том, что, представляя собой в поле мысли континуальное понятие, оно вместе с тем призвано указать в некотором совокупном множестве на некоторый дискретный объект. Однако смысл этого выражения может быть прояснен, если его рассматривать не как референцию к некоторому множеству объектов, а как выявление значения, которое можно описать словосочетанием «быть существующим, будучи не существующим», в терминологии стоиков — «как бы существующее». Речь идет об особом соглашении, принятом стоиками для описания определенного класса предметов (бестелесных).

Для реконструкции концепции Стой, характера и структуры стоических рассуждений, а также для интерпретации самого понятия «нечто» — в плане решения более широкой задачи о возможности понимания механизма истории мысли как особой реальности — может быть ис-пользован прием сравнения. Так, опыт истории синтаксиса показывает, что первоначально слова любого высказывания в значительной мере соответствовали первообразу, не выражая при этом отношений между вещами. Они существовали «как бы в одной плоскости, без перспективы» [96, с.25]. В этом первозданном (первоначальном) опыте языкового общения как будто подчеркивалась самостоятельность вещей, их обособленность от всего внешнего. В них не было еще различения, а если оно и фиксировалось, то требовало присутствия иного (как в понимании Платона). Подобная обособленность вещей выражалась иногда с помощью двух одинаковых падежей. Это — одномерный мир и линейная, сфокусированная на идее подобия структура мысли и языкового выражения. На смену такому линейному примыканию и уподоблению форм пришло иерархическое их исполнение, выражавшееся в соподчинении разнообразных форм. Вырисовывалась структура многомерного по существу мира. Сама внутренняя организация высказываний совершенствовалась, а вместе с ней и организация мысли. Мысль, как и язык, становилась структурной, многоуровневой. Появление сложной мысли связано с письменными языками, и даже на ранних этапах развития языка соположение — как особый вид соединения простых пред ложений в сложные высказывания — было призвано раскрыть их внутреннюю смысловую связь, обнаруживая присутствие нескольких мыслей. Уже соположение, осуществляя связь простых предложений, выражало отношения между вещами окружающего мира. Мир все менее представлялся простым нагромождением вещей, утрачивал плоскостной характер, приобретал структуру и описывался усложненными средствами языка. Если мы обратимся к сочинениям Платона, то заметим, что Бытие — это не что иное, как простое пребывание вещей в мире, прообразы (модели) которых — идеи. Уподобление вещей идеям в учении Платона сравнимо с явлениями уподобления и примыкания как самыми архаичными из существовавших в языке способов выражения связи между словами — связи, подражающей взаимному отношению предметов окружающего мира. Усложненная мысль и формы ее выражения ищут связей между вещами в непонятно устроенном мире. Аристотель предложил первую попытку классификации вещей и системы логического описания вещного мира. Вещи, формы, идеи соположены друг другу. В связи с этим вновь возникает вопрос о соотношении бытия и пространства.

Чарльз Кан, который исходит из постулата о том, что «все мышление определяется некоторым пространством структуры языка, в котором мы выражаем свои мысли» п что «это наиболее свойственно греческой философской мысли», полагает: бытие у древнегреческих философов всегда имеет локативную коннотацию [144, р. 245]. «Если бытие и место и не тождественны, — пишет Ч.Кан, — то во всяком случае они логически эквивалентны». Таковы представления о бытии от Эмпедокла до Платона и даже у Парменида, «представляющего наиболее метафизическую концепцию досократической мысли» [144, р. 258].

Мысль стоиков опиралась на идею многого как элементов целого, ибо они пытались ответить на вопрос, а что вообще существует. Кроме того, стоики уходят от традиционного понятия «сущность», которое подспудно постулировалось понятием (и термином) ТО OV («то, что есть»), что и отражено в изложении Сенеки. По замечанию Ори- гена, сущность стоики понимали как первовещество, обладающее качествами изменчивости и делимости [17, SVF II 318]. Вторая особенность подхода стоиков отчетливо выявляется при сопоставлении с позицией Платона, которую представил Сенека. Речь идет об ориентации Платона на «мысль» при определении «наиболее общего» (generaliter est), ибо первый род, по Платону, — это «мыслимое» (cogitabile est). Стоики же наряду с «мыслимым» фиксируют еще и «воображение», а вместе с ним — «вообра-жаемое». Так получилось, что у них появился этот более высокий род «нечто», который они, по словам Секста Эм-пирика, называли «самым общим из всего» (Три книги Пирроновых положений II 86). Тогда схема категорий у стоиков приобретает следующий вид:

Рис. Стоическая схема категорий

Синтетический подход стоиков обнаруживается уже в учении о превращениях веществ. Так, одно переходит в нечто другое «не только посредством разделения, но и через слияние» [17, SVF II 317]. Концепция стоиков требовала признания ценности полноты восприятия, не разъединения частного (индивидуального) и целостного (общего), а их объединения. Отсюда и выявление уникальности воображения как способности охватить образ в его целостности. Вместе с тем это общее предполагает индивидуальное, поскольку представлено воображением.

Стоики старались не употреблять термин то ETVац предпочитая форму множественного числа га охта («сущие» — от то ох) при обозначении бытия (сущего). Очевидно, что они не считали то ох высшим родом сущего. Понятие «нечто» выходит за рамки «бытия» («сущего») и при этом снимает отрицательную модальность «ничто», ведь сфера воображения и воображаемого — очень странная сфера, которую стоики обозначали словами «существует и то, что не существует». Отметим, что М. Хайдеггер в лекции 1929 г. «Что такое метафизика?» определил последнюю как «вопрошание сверх сущего, за его пределы... В вопросе о Ничто такой выход за сущее в целом имеет место» . Говоря так, полагаем, М. Хайдеггер прежде всего имел в виду Платона. Поэтому в высшей степени значимо отмеченное нами в 7-м разделе определение Платоном «хоры» как образа, позволяющего представить то, что не имеет измерения. Сам этот образ отличается подвижностью и потому крайне неопределенен. Это и есть то, что выходит за пределы сущего. Сфера воображаемого стоиков имеет явную аналогию с представленной Платоном «хорой» — тем более что и в том и в другом случае речь идет о преодолении границ и выходе в пространство неопределенности.

Модус существования элиминирует «ничто», превращая его в «нечто». Итак, есть три модуса существования: то, что несомненно существует (проявляясь в телах); то, что как бы существует (бестелесное); и то, что, не существуя, как-то все-таки существует (воображение).

Стало быть, «нечто» есть более общее понятие, чем «сущее». В своей критике «нечто» стоиков Александр Аф- родизийский ориентируется на учение о «бытии» Аристотеля, а именно на положение, что «сущее и единое — одно и то же», и на его фразу «бытие приписывается всему тому, что обозначается через формы категориального высказывания», поскольку у Аристотеля «бытие» сказывается о понятиях (Метафизика IV 2, 1003 b 20; V 7, 1017 а 20]. Довод Александра: «сущее» не есть у стоиков род для всего— например, идеи или формы мысли (та ewo-rjpaxa) выпадают из сферы «нечто» в стоической схеме, так как о них сказывается и единое. По его утверждению, «нечто» должно быть родом для единого по аналогии с «сущим» Аристотеля [17, SVF II 329]. Однако «нечто» у стоиков не есть «сущее». Более того, стоики различали «сущее» (неизменное) (то ov) И «существующее» (текущее) (о ОфЕОТО?) [17, SVF II 319]. Но «существующее» — это то, что представлено не только в телах, хотя явным образом именно в них: это все модусы, указанные в таблице. О том же свидетельствует и термин о сфеотос, производные которого применялись стоиками именно к сферам «бестелесного» и «ничто». Здесь мы вынуждены не согласиться с А.А.Столяровым, полагающим, что термин «ничто» «может обозначать лишь то, что не только не “существует”, но и ни-коим образом не представимо (“не-нечто”)» [112, с. 183]. Оно как раз представимо, будучи воображаемым, но не мыслимо строго логически и не имеет конкретных денотатов. По этому последнему признаку мы и поместили его в сферу «ничто», хотя m swoijpaxa как конструкты мысли, строго говоря, должны принадлежать сфере «бестелесного». Обозначение Плутархом времени, предикатов, высказываний и др. как «ничто» можно объяснить отсутствием полной ясности в этом вопросе [17, SVF II 335]. Но сам по себе факт отождествления им «не-сущего» с «ничто» любопытен, поскольку свидетельствует о проти- вопоставлении «ничто» «сущему» и выявляет значение «существования» в концепции Стой.

У ранних стоиков, судя по всему, термин % ілгосшоїс («подпорка», «ипостась») еще не используется в значении «существование». Этот термин встречается в разделе учения, посвященном вопросам устройства мира. Например, Зенон употребляет однокоренное слово йяоотаЭ//,г| («осадок», «основа», «устой») для обозначения сущности такого элемента, как земля, который образуется в процессе космогенеза из воды (Хаоса) именно в качестве осадка [17, SVF I 105]. Здесь можно заметить влияние предшественников. Так, Аристотель в «Метеорологике» (Метеорологи- ка II 8, 368 b 10) использует слово % ёлоотаоц для обозначения напора воды при наводнениях. Хрисипп, возможно, употреблял данный термин при обозначении «содержания», говоря о понятии «пустота» (так по крайней мере излагает Клеомед) [17, SVF II 541]. Марк Аврелий позже резюмирует основное содержание мыслей ранних стоиков, содержащихся в вопросе «а что, собственно, есть?», следующим образом: «То, что есть, — это творческие потенции (Sovapsig yovipoog) существований (wioaxaaecov), из-менений и чередований» [22, fr. IX 1]. Данный фрагмент показывает, что у Марка Аврелия четко фиксируются понятие и термин «существование» (у шоагаок, — «ипостась») [22, р. 11: fr. II 4.2; р. 88: fr. IX 1.25; р. 95: fr. X 5]. То же самое можно сказать о Сексте Эмпирике. Данный термин в значении «существование» употреблял и Иоанн Филопон [26, fr. 63.18, 85.9]. Таким образом, наблюдался постепенный переход в эллинистически-римский период античной философии от понятия «бытие» к понятию «существование». Смысл этого перехода в соотнесении понятия «существование» с понятием «нечто» может быть разъяснен с точки зрения локативной коннотации. Шарль Балли, например, писал о «существовании» следующее: «Понятие существования — это крайняя грань “неопределенной” локализации. Чистое понятие существования противоречит нашему разуму. Выражения, означающие “существование”, восходят к пространственным понятиям в разных языках: франц. il у a un Dieu “(здесь) есть Бог” (у = лат. hie “здесь”), нем. das Dasein Gottes “присутствие Бога” (da — “здесь”), etwas ist vorhanden “что-то существует” (букв. — “перед руками”), exister “существовать” восходит к лат. ex (s)istere “показываться, появляться”, etait = лат. stabat “стоял”» [39, с.90]. Добавим сюда и греческое unocmciq — «стоять под чем-либо». Отличие предиката «существовать» от «быть» обусловлено его динамизмом и проецированием как в прошлое, так и в будущее.

Итак, на место сущности, бытия стоики поставили существование, наиболее пригодное понятие для мира, не отличающегося субстанциальной однородностью: вещество (ujioKeipevov) на разных уровнях имеет различную плотность. Понятие «существование» оказалось наиболее созвучным душе современной философии. Г. Башляр очень точно определяет его сущность: «Существование — не монотонная функция, оно не может всегда и везде звучать на одной ноте» [43, с. 84]. Мир космоса представлен не исходной и конечной точками, а процессом. Схема, существовавшая в древнегреческой онтологии до стоиков и реализованная в виде понятий: Единое ("Ev) и Бытие (то ov), предлагала принимать аксиоматически единство субстанции. Вселенная же стоиков — это множественность состояний вещества. Тело при таком понимании действительности — не сумма свойств вещей, а набор возможных состояний некоего качества, выражаемого с помощью прилагательного «телесное». Поэтому для стоиков важной задачей стало создание такого описания, которое подходило бы для структурно организованного, многоуровневого, множественного и качественно определенного мира.

Стоики решали общелогическую и лингвистическую задачу выработки определения понятия, а значит — раскрытия его содержания. В ходе этих исследований они открыли такое явление, как «смысл» («лектон»), отмечая тот факт, что концепты отвечают неопределенности. Постигая проблему смысла, они прибегали к методу аналогии: «Некоторые понятия мыслятся по переходу — “лектон” (“смысл”) и “хора” (“пространство”)», под переходом понималась способность к изменению, превращению. Как вещи в пространстве, так и понятия в голове человека сосуществуют, некоторым образом скоординированы. 11 смысл, и пространство были объединены стоиками в один общий класс — бестелесных предметов, поскольку не вещи формируют структуру мира, а телесное и бестелесное.

Одновременно, разрабатывая проблему концептов, они пришли к необходимости исследования высказывании в качестве речевых единиц, различая при этом предложе ние (единицу языка) и высказывание (единицу речи) как явления двух языковых уровней. Стоики выделяли как особые высказывания неопределенной структуры: неопре деленное суждение «некто ходит» или «такой-то движется», неопределенно-отрицательное суждение «никто не ходит». Специфика неопределенной дескрипции «какой-то человек» заключается в том, что она указывает на любого человека из определенного множества людей, а в общем случае — на любой объект из совокупности эмпирических объектов. Главным признаком в этих дескрипциях оказывается отдельное свойство (или ряд свойств), выступающее как предикатная переменная. В современной неопределен- ностной логике с помощью логических дескрипций можно устранить двусмысленность (неопределенность) естественно-языковых дескрипций, используя предикатные термины. Но исследование логических дескрипций показывает, что не существует предикатов, указывающих на один определенный объект. Возможно лишь использование предикатных терминов, обозначающих свойство объекта, при этом перечень свойств не сложно расширить. Стоики не случайно заинтересовались высказываниями неопределенной структуры. Такого широкого спектра высказываний никто до стоиков не рассматривал. Перенос акцента с объекта (вещи) на свойства объекта и их сочетания требовал нахождения такого понятия и термина, который бы адекватно описал реальность, структурированную свойствами. Дать логико-семантическое описание неопределенных местоимений достаточно сложно. «Нечто» Стой — определенное неизвестное, ибо у него всегда есть возможность принять определенное значение. В данном понятии как будто объединились два понятия: «определенное нечто» Аристотеля и противостоящее ему «иное» (неопределенное) Платона. В греческом языке при указании на конкретный предмет используется определенный артикль. Выбрав в качестве понятия, обозначающего высший род бытия, неопределенное местоимение ті, стоики присоединили к нему артикль то, превратив тем самым местоимение в су-ществительное и создав новый философский термин. Не-определенное местоимение ті имеет несколько оттенков. Прежде всего в нем содержится значение обобщения, что в прагматических контекстах звучит как «всякое»; кроме того, данное местоимение обычно употребляется не само-стоятельно, а с определениями, чем еще более подчеркивается «странный», недостаточный, как бы незавершенный характер этого слова и что означает крайнюю степень не-определенности, но также и содержащуюся здесь возможность дополнительности. Точнее, степень определенности данного местоимения зависит от сочетания с другими словами и может как нарастать, так и убывать. Эксплицитно существует возможность употребления этого местоимения при глаголе-сказуемом в форме будущего времени, что позволяет связывать его с предметом, еще не существующим. Семантические признаки местоимения размыты: речь идет о некотором множестве, но невозможно ничего сказать об объеме данного множества, ясно только, что подразумевается фиксированно-неопределенный элемент (подмножество) множества. Эта специфика семантических тонкостей слова (нечеткость семантики), как мы полагаем, и позволила стоикам использовать его в качестве термина при определении понятия, призванного наиболее полно описать существующее. Категории, представленные в концепции Стой, также можно интерпретировать как дополняющие друг друга. Смысл этой дополнительности — в нарастании определенности.

Согласно стоикам, мы всегда имеем дело с произвольными объектами (фактами и явлениями). Таким образом, субстанция, в понимании Стой, превращается, выражаясь современным языком, в «семейство случаев». В совремем ной физике признанным фактом является двойственная (корпускулярно-волновая природа) специфика микрообь екта. Основной его признак — неопределенность. Необхо димость проявляется не как неизбежная неотвратимое!ь (фатальность), а как возможность и случайность. Сущее при таком понимании мира характеризуется именно неон ределенностью. Недаром Хрисипп говорил, что «вещество сбрасывается в “беспредельное” и “неопределенное' (dopiotov)» [17, SVF II 485]. Тогда и парадокс множественности миров может решаться с позиций концепции случайного тождества, но это уже крайние логические вы воды из предлагаемой схемы интерпретации идей стоиков, требующие текстуального подтверждения. Рождение идеи функциональной зависимости (а не уподобления = ото бражения) как господствующего мирового принципа к обобщенной форме выразилось в термине ті и понятии «нечто». Так не-субстанциальный и «не-вещный», но «те лесный» характер философии Стой оказывается созвучен современным представлениям о мире. Философский дискурс Стой — это совершенно особый тип мышления, поскольку он соответствует хотя и принадлежащей античной истории, но исключительной в своем роде эпохе. Философский язык, формирующийся в условиях эллинистической культуры, выражал уникальные черты данной культуры, отразившиеся и на семантическом содержании философских терминов, спроецированном впоследствии на научные понятия последующих эпох.

Корни этого ориентированного на функциональность образа мыслей можно обнаружить уже в раннегреческой философии. Родственным ему оказался способ мышления досократиков, не столько ионийцев, сколько Эмпедокла, он и оказал принципиальное влияние на стоиков. Их философия коренным образом отличалась от пифагорейско- платоновской традиции и во многом — от аристотелевской, хотя невозможно отрицать мощное влияние всех предшествовавших эпистем. Уже в пифагореизме мы об-наруживаем статическое представление о функции как со-ответствии элементов двух множеств (мир вещей при этом выступает отображением мира идей). Представления пи-фагорейцев и элейцев стали рациональным выражением наиболее раннего типа мышления — мифологического (с его специфическими тяготеющими к статике образа архетипами), проявлявшегося как в рамках философии, так и в новой форме орфизма. Прообраз понятия функции в динамическом смысле присутствовал в учениях ионийцев о превращениях основных элементов. Такое представление о функциональной зависимости можно встретить и в мифах о превращениях богов и героев. 1. Новый, стоический идеал, хотя он и укоренен в античной традиции, все же принципиально отличается от пред шествующего, который был связан прежде всего с признанием наличия проективного соответствия между идеями (образами) и вещами или числами и вещами, сводившегося к идее подражания. Стоической мысли сродни идея проективного отображения (преобразования), что сближает ее с ионийско-гераклитовской традицией. По-видимому, можно говорить о существовании универсальной парадигмы мышления, в соответствии с которой человек мыслит о мире в функциональных категориях и которая имеет разные формы проявления. Следы влияния этого образа мыслей мы встречаем в истоках европейской философии. Если преобладает идея проективного преобразования, как в учении стоиков, то предлагается картина мира как совокупности связей, отношений и свойств разного уровня сложности.

Но, несмотря на общую тенденцию к формализации знания и математизации образа мира, физические воззрения, безусловно, оказывались в концепции Стон опреде-ляющими. Хотя гераклитовское выражение «все течет» и было сохранено, оно дополнилось формулой «всё во всем». Это новое миропонимание было обусловлено постижением тайны пространства, представляемого уже не в рамках традиционной схемы «верх—низ», а в соответствии с парадигмой равнонаправленности.

В эллинистическую эпоху в соответствии с новой картиной мира возникает пространственное, перспективное зрение. Оказалось, что миром космоса ничего не заканчивается, за ним — многократная беспредельность. Тесные рамки полиса не могли способствовать появлению нового мировосприятия. Космос в концепциях классической Ан-тичности все еще строился по подобию самого полиса. Время, в рамках мифологического мироощущения по- прежнему олицетворявшее хаос и знаменовавшее, говоря словами В. С. Соловьева, «отрицательную беспредель-ность», теперь — в пространственной перспективе творче-ской эллинистической эпохи — оказалось содержательно наполненным «положительным» и «должным». Тради-ционное понятие «место» (холод) стоики расширили до понятия «пространство» (угара), переводя все в простран-ственный план существования. Новый способ рассмотре-ния (в категориях функциональности) не был случаен. Рас-суждения о причине существующего разнообразия качеств и о возможности бесконечного деления мельчайших частиц помогли стоикам приблизиться к пониманию сложнейших проблем пространства и времени.

Концептуализация ощущений пространства, фиксируемая термином угара, сказалась и на семантике понятия времени. Время определяется с помощью пространственных характеристик (термин стоиков біастрри — «протяжение»). Мир обретал структурную стройность системы. Так происходил переход от понимания бытия как подчиненного ограниченному в своей цикличности времени к постижению бытия, опосредованного беспредельным пространством.

Вместе с тем история греческой мысли показала, что не существовало прямолинейного ее развития по типу сплошной преемственности. Так, Аристотель, рационализм которого общепризнан, высказывая идею «естественного места», вводит иерархический принцип, демонстрируя при этом не что иное, как причастность мифологическим пара-дигмам. Сами стоики принадлежали своей эпохе— Ан-тичности, а потому, хотя и достигли нового понимания пространства и времени, обусловленного реалиями эпохи, все же не вырвались радикально из рамок цикличности.

Манифестации причинности, обычно принимаемые за доказательство существования жесткой необходимости, на самом деле демонстрируют, как это полагали стоики, при-сутствие в мире зависимости иного рода, а именно — функциональной. Принцип же функциональности позво-лил в новом ракурсе посмотреть на мир. Для стоиков мир равным образом имеет как глубину, так и ширину, и задача философа — постичь их единство. В мире равно представлены телесное и бестелесное, и понятие субстанции может обрести определенность только через них. Таким образом, стоики демонстрировали мировоззрение, для которого характерен взгляд на мир «изнутри». В этом мире все «импозитивно», т. е. отвечает принципу вложения од ного в другое.

Утверждение стоиков о том, что «все содержится во всем», выражало оригинальную мысль об особом статусе бытия. Смысл бытия — не в его сущности, а в самом его феномене, в том, что оно есть. Можно говорить и о концептуализации понятия «существование» (термин стоиков wrooxaoig). Связующим принципом этого существования выступала в данной концепции мировая гармония особого рода (симпатия), существенным признаком которой стано-вилась связь, охватывающая все уровни бытия (сродность, сродство — оїкєкоац). Поэтому в учении Стой фиксируется универсальный признак связи «единичное-всеобщее». Стоики создали новую онтологию, онтологию телесности, ориентированную не на идею субстанциальности, а на идею функциональности, не на первичные сущности, а на взаимодействия тел и на целостность существующего. Все вышеизложенное и дает ответ на вопрос, почему так важна была физика для стоиков. Физика выступает здесь в роли теоретического основания, определяющего способ пони-мания мира. Мир в концепции стоиков предстает в виде обретшей структурную целостность системы.