VI. Иерархия пяти благ (66а — 67Ь)
«Филеб» является одним из резюмирующих диалогов Платона, в котором философия Платона дана во всех своих основных пунктах. Тем не менее, прежде чем формулировать эти основные пункты, необходимо обратить внимание на то, что «Филеб» принадлежит также и к числу наиболее путаных, неясных и несистематических платоновских диалогов.
- Свою сравнительную характеристику удовольствия и разумения Платон почему-то начинает с категорий единого и многого (14с — 16с). Эти категории слишком отвлеченны и едва ли что-нибудь могут дать для нужного здесь анализа. В дальнейшем эти две категории без всякой мотивировки и лишь со ссылкой на божественное откровение он заменяет категориями беспредельного и предела (16с — 20е). При этом Платон явно преследует здесь диалектическую цель, которую он к тому же противопоставляет произвольной эристике (17а). Но диалектика предела и беспредельного должна была бы привести к понятию числа, поскольку число в его структурном и геометрическом понимании как раз и предполагает неопределенный фон и определенно начерченную на этом фоне фигуру. Вместо этого понятия числа Платон упорно пользуется неопределенным термином смешение, или смесь (Vigte - Явь, 46b, 47d, 49с, 50с, 63е), смешанный, смешанное (|ліхтод, ixixrov — 22d, 25b, 27b, d, 61b), а о числе говорит не как о первоначальном диалектическом синтезе предела и беспредельного, но лишь применительно к отдельным случаям (16 de, 17b — е, 18а, cd, 19а, 56а).
- Ставится вопрос о значении абстрактно взятого удовольствия и абстрактно взятого разумения, но после рассмотрения первого (20е — 21d) читатель вовсе не находит в диалоге анализа абстрактно взятого разумения, и Платон прямо переходит к уму уже не в абстрактном смысле слова, amp; в онтологическом и космическом, когда ум именуется Зевсом, правителем неба и земли и созидателем всего живого (28b — 30d). При этом неизвестно, является ли это третьим принципом, т. е. смешением ума и удовольствия (между прочим, это смешение именуется у Платона также жизнью, 27d), или четвертым (причина смешения). Скорее это, по Платопу, уже четвертый принцип (ЗОе). Впрочем, уверенности здесь у него нет, так как этот четвертый припцип, или ум, вводится здесь при помощи довольно туманных выражений, например говорится, что ум родствен причине «и даже почти одного с ней. рода» (31а). Тут же вместо ума упоминается о муд- рости (ЗОЬс). Какая разница между умом (vovg), разумением ((pQOVTicru;) и мудростью (aolt;pia) — остается непонятным. Говорится и о мировой, душе (30cd) — еще один термин. Наконец, при перечислении пяти основных благ ум объединяется с рассудительностью и занимает уже не первое и не второе, а только третье место, хотя на четвертом месте поставлены знания, искусства и так называемые правильные мнения, иначе говоря, тот же ум, но на этот раз, кажется, в практическом смысле слова. К тому же ум ставится здесь в одну плоскость с правильным мнением, которое, по Платону, весьдіа далеко от истины и не обладает никаким самостоятельным значением (66Ь).
Благо в «Филебе», вообще говоря, выше всякого ума и удовольствия и относится скорее к причине смешения того и другого (20d, 65а). Однако в других местах диалога читаем следующее определение: «Благо... это... разумение, мышление, память и то, что сродно с ними: правильное мнение и истинные суждения» (lib, ср. 19d, 20b). После всего этого невозможно понять, что же именно понимает здесь Платон под умом, если не пользоваться теми или иными гипотезами.
- Основная часть диалога (33а — 53с) отличается необычайной рыхлостью. Это принуждает исследователей излагать структуру этой части весьма разнообразно, неуверенно и часто просто неясно. Кажется, нам удалось (после мучительных усилий) подметить подлинную последовательность в развитии всего этого рассуждения. Так как Платон ставит выше всего ум и рассудительность (65Ь — е), то, очевидно, платоновская мысль назревает здесь в направлении концепции чистого ума, подготавливая необходимые для этого элементы. И прежде всего ум не может подвергаться сплошной текучести, а должен отличаться твердой и устойчивой структурой. Отсюда при обсуждении удовольствия привлекаются такие понятия, как память (33с — 36е) и мнение (37а — 44с), причем мнение только отчасти трактуется в чистом виде, главная же цель этой главы о мнении заключается в том, чтобы выдвинуть здесь на первый план момент оценки чувственной текучести (43d — 44с). Поэтому самый термин «мнение» употребляется здесь двусмысленно, означая в одних случаях мнение как таковое, а в других — уже критерий оценки удовольствий. И действительно, приближаясь постепенно к своей концепции ума, Платон в дальнейшем начинает рассуждать именно о критерии истинного удовольствия (44d — 53с). Установить логическую связь всего этого рассуждения о мнении можно лишь гипотетически.
- В той части диалога, которая посвящепа диалектике бытия и становления (53с — 65е), Платон совершенно безукоризненно проводит эту свою любимую тему. Однако подлинным предметом исследования в диалоге оказывается не ум и не удовольствие, диалектику которых действительно можно было бы считать частным случаем диалектики бытия и становления, но благо, о котором философ говорит в самых возвышенных тонах и которое он определяет как самодовление и цель всего существующего (20d, 59е — 61а). Как же при этом нужно расценивать отношение ума и удовольствия к этому благу?
Во-первых, несколько удивляет то, что благо выступает в виде трех идей — красоты, истины и соразмерности (65а). Здесь неизвестно, что Платон понимает под красотой, что под истиной, что под соразмерностью и каким путем эти три идеи сливаются в единую идею блага. Во-вторых, при пояснении этих трех идей как источника смешения ума и удовольствия (65а — е) все время имеется в виду ум и ничего не говорится об удовольствии в положительном смысле слова, так что даже возникает вопрос: действительно ли Платон заинтересован в смешении? Здесь все время имеются в виду дурные, или максимальные, удовольствия, которые Платон, конечно, отвергает, но ни слова не говорится о таком удовольствии, которое соответствовало бы чистому уму, было бы истинным, или чистым, и действительно находилось бы в диалектическом смешении с чистым умом.
Наоборот, здесь прямо говорится, что ум прекраснее удовольствия (65©) и что «удовольствие не есть ни первое достояние, ни даже второе» (66а). Недаром Платон дважды заговаривает в диалоге (33а — с, 43d — 44с) о таком состоянии, когда нет налицо ни удовольствия, ни страданий (в первом случае он приписывает даже это состояние богам). Правда, никаких выводов из этого он не делает ни в нервом, ни во втором случае; следовательно, неизвестно, зачем он об этом заговорил. Ответа на вопрос, где же тут смешение ума и удовольствия и как подвести удовольствие под категорию высшего блага с его тремя идеями, мы не получаем.- Весьма запутанной и неясной является также и пятиступенчатая иерархия благ, которой кончается диалог (66а — d). Во-первых, ни о каком благе самом по себе здесь уже нет речи, хотя именно оно раньше было объявлено причиной смешения (65а). Во-вторых, эти пять благ уже никакого смешения ума и удовольствия в себе не содержат. Наоборот, уму, и притом ему одному, без удовольствия, отводится третье место и отчасти четвертое (66Ь). Что же касается удовольствия, то ему отводится только пятое место, где нет ни слова об уме; здесь говорится только о беспечальности и чистоте этих удовольствий и о том, что они сопровождают «в одних случаях знания, а в других — ощущения» (66с).
Хуже всего (это в-третьих) обстоит дело с первыми двумя благами. Здесь почему-то уже не говорится о благе самом по себе и даже о тех его трех видах, в которых оно, по Платону, является. На первом месте стоит «все относящееся к мере, умеренности и своевременности и все то, что... принадлежит вечности» (66а). Здесь нет упоминания не только о добре, но даже и об истине и соразмерности, не говоря уже об удовольствии. Термин «мера» (jiexQOv, 66а) вообще употребляется здесь у Платона весьма неясно. Тут же рядом с этой мерой стоит «умеренность» (jxexQiov).
Какая разница между тем и другим — остается непонятным. Вторую ступень благ занимает наряду с прекрасным, совершенным и достаточным опять соразмерное (lt;Jtgt;np,eTQov, 66b). Какая разница между этой соразмерностью второго блага и мерой и умеренностью первого блага — снова неизвестно. При перечислении тех трех идей, в виде которых является высшее благо, также упоминается соразмерность (в этом случае — сго|Л|лет(на, 65а), которая, казалось бы, должна иметь более общее значение, поскольку здесь имеется в виду причина смешения, и не должна входить в число пяти более частных видов блага. А что сам Платон не разграничивал четко этих понятий, видно из одновременного употребления им терминов «мера» и «соразмерность» (ji§tqov xai av^ixexqov, 64d) для характеристики смеси, а также терминов «умеренность» и «соразмерность» (цєтріотт^ каі аир,р,етlt;на, 64е) для характеристики силы блага в связи с добродетелью и красотой.- При всех этих недостатках «Филеба», которые не может не формулировать современная критическая мысль, как раз именно этот диалог существенно дополняет «Софиста» и «Парменида», поскольку рыхлость его композиции и неустойчивость терминологии не мешают нам воспользоваться отдельными глубокими суждениями, рассыпанными в беспорядке по всему диалогу. Именно если бы мы захотели формулировать основные платоновские субстанции, которыми характеризуется бытие в целом, или, как говорили позднейшие платоники, «основные ипостаси» («ипостась» есть только буквальный греческий перевод латинского термина «субстанция»), то и в «Филебе» они вполне налицо.
Первая и высшая субстанция очень уверенно и непререкаемо формулируется здесь Платоном как благо, или абсолютное и самотождественное единство (15а — d, 16cd, 19b, 25cd). Даже прямо говорится, что благо довлеет себе и что в этом его отличие от сущего, которое только вечно стремится к нему, но не есть оно само (20d); природа блага отличается от всего прочего, пребывая во всем, но сама ни в чем не нуждаясь (60Ьс, ср.
61ab, 64ab, 65а).Теперь становится ясной и диалектика абсолютного единого, которую мы находим в «Пармениде» (137с — 142Ь), равно как и место ее во всей философии Платона. О том, что благо всё порождает, в «Филебе» говорится не так ярко. Но зато ярко об этом будет сказано в «Государстве» (VI 505ab, 508а — 509d). Этим рисуется всеобщая 'порождающая модель в ее окончательной глубине.
Вторая субстанция, по «Филебу», при всех терминологических колебаниях и неясностях все же есть уму и ум, кроме того, космический или надкосмический, который в диалоге назван даже Зевсом (28Ь 30d). Если угодно в точности формулировать его диалектическую природу, то тут опять становится ясным, что «Филеб» — это только конкретизация «Парменида» с его учением о диалектике относительно единого (142b — 157Ь). Указанием на то, что этот платонический ум является действительно субстанцией, служит термин «мудрость» (ЗОЬс), которая есть не что иное, как сам в себе осуществлен ный и реализованный ум.. Кроме того, выдвигая такие понятия, как «ум» и «мудрость», Платон заполняет отсутствующую в «Пармениде» субъективную сторону своего идеального мира, который теперь не просто состоит из диалектики категорий, но является также самосознанием и универсальным мышлением. Правда, эта сторона у Платона пока еще мало развита, но ее разовьет в ближайшее же время Аристотель в своем учении о самосозерцании космического ума, когда этот последний сам для себя является и субъектом, и объектом (Метафизика XII 9). Субъективная сторона идеи мыслится Платоном в «Филебе» также повсюду там, где он говорит о смешении ума и удовольствия.
Наконец, то, что ум в «Филебе» объявлен «царем неба и земли» (28b — 30d), творящим все существующее по своим законам, есть наилучшее выражение для понятия порождающей модели, хотя и здесь в отношении ясности концепции Платона значительно превзошел Аристотель со своим учением об уме как о форме всех форм и как о перводвигателе (Метафизика XII 7). Идея как порождающая модель — это и есть космический ум, рассматриваемый как перводвига- тель для всего существующего. Но только этот перводвигатель у Платона и Аристотеля нельзя понимать метафизически или натуралистически — вроде какого-нибудь вещественного или силового воздействия идеального ума на материальные вещи. Это воздействие мыслится у обоих философов обязательно диалектически; что касается Платона, то эта диалектика гарантирована уже в «Пармениде» с его учением о едином и ином. Поэтому и порождающую модель у Платона ни в коем случае нельзя понимать в смысле физического воздействия на мир и на человека. Порождение мыслится здесь чисто диалектически — как непрерывное становление с бесконечными узловыми точками на линии этого становления.
Третья основная субстанция, по «Филебу»,—это мировая душа (30d). Здесь содержится, правда, только намек на самостоятельную субстанцию, но в связи с этим приходят на ум и другие, более пространные рассуждения Платона о том, что объяснение движения тела воздействием на него другого тела заставило бы нас уйти в бесконечность, т. е. отказаться от всякого объяснения, и что, следовательно, если объяспять какое-нибудь телесное движение, то необходимо при-
523
знать и то, что само себя движет и движет всем другим, иначе говоря, душу. Об этом достаточно ясно говорил Платон уже в «Федре» (245с 246а) и еще пространнее будет говорить в «Законах» (X 896а — 899d)'.
Указанные три основные субстанции — единое (или благо), мировой ум и мировая душа — достаточно ясно рисуют у Платона демиургический характер идеи, т. е., выражаясь точнее, ее модельно- порождающую сущность. Окончательным результатом этого докосми- ческого и космического моделирования является уже сам космос (и тем более все то, что находится внутри его), вечно живой и одушевленный, предельно упорядоченный и сформированный, хотя в то же самое время вполне вещественный, материальный и чувственно воспринимаемый (28b — 30d). Моделью этого космоса является идеальный «бесплотный космос, прекрасно властвующий над одушевленным телом» (64b). И опять-таки в «Филебе» об этом говорится довольно кратко. Но в «Тимее» (31ab) будут введены и самые эти термины — «первообраз» (яада6єцgt;|ла), «демиург» (бгцлюируое) и «порождение» (veveaiQ), которыми вообще будет характеризоваться творческая сила космического ума. Что касается «Филеба», то структурно-модельный характер основной концепции достаточно зафиксирован уже одним тем, что в иерархическом распорядке благ первое место все-таки занимает мера, а второе — то, что этой мерой измеряется.
Таким образом, поскольку объективный идеализм Платона является античным, т. е. по существу своему космологическим идеализмом, все основные три субстанции формулируются у него так, чтобы служить диалектическим обоснованием именно для космоса, т. е. быть для него порождающей моделью.
Остальные вошедшие в этот том диалоги Платона — «Государство», «Критий», «Тимей» — будут во многом углублять, расширять и разъяснять то, что мы находим в «Филебе».
Диалог «Филеб» относится к группе зрелых сочинений Платона и помещается приблизительно между 360 и 350 гг. [*] В этом диалоге нет ни драматических ситуаций, ни жанровых сцен, ни красочных портретов участников беседы, ни увлеченности спором.
Хотя в «Филебе» три действующих лица — Сократ, Филеб и Протарх, но, собственно говоря, вопрос об удовольствии как основном принципе человеческой жизни и об оценке разумения и удовольствия с точки зрения высшего блага обсуждается Сократом и Протархом, а Филеб, по имени которого назван этот диалог, вступает в разговор крайне редко и ограничивается лишь постановкой вопроса (lib) и незначительными замечаниями.
Оба молодых собеседника Сократа, Филеб и Протарх, получили хорошее риторическое образование у софистов. Во всяком случае Протарх, сын богатейшего афинянина Каллия (19Ь), известного своей приверженностью к софистической образованности, видимо, учился у Горгия (58а). Протарх внимательно слушает Сократа и отличается; разумной умеренностью в проповеди гедонизма, чего как раз не хватает его товарищу Филебу. Филеб не засвидетельствован как историческое лицо, и высказывались предположения (О. Апельт), что имя его имеет символический СМЫСЛ (Ф[^Г]Р05 — «любитель цветущей юности», т. е. любитель удовольствий и наслаждений, ради которых он почитал Афродиту,— см. 12Ь).
Публикуемый здесь перевод Н. В. Самсонова впервые был издан в ни.: Платон. Полное собрание творений в 15 томах. Пг., 1924, т. IV; затем в изд.: Платон. Сочинения: В 3 т. Т. 3. Ч. 1. М., 1971. Для настоящего издания перевод заново сверен И. И. Маханьковым.
- Понимание блага как радости, удовольствия и наслаждения близко к сенсуализму и гедонизму киренаика Аристиппа, ученика Сократа. Однако следует иметь в виду, что у Аристиппа удовольствие и наслаждение не лишены разумности. А тезис Филеба, подчеркивает Сократ, резко противоречит разумению, мышлению и памяти; в этом крайность суждений Филеба.— 7.
- Этими словами Филеб передает нить разговора в руки Протарха. Филеб хочет сказать, что он совершил священный ритуал очищения перед самой богиней Афродитой, по его мнению, — покровительницей удовольствия, и уже не отвечает за дальнейший исход спора.— 8.
- Сократ не без умысла ссылается на слова Филеба. Сам-то он хорошо знает, что Афродита не просто покровительница удовольствия, как это думает юный Филеб. Об Афродите см.: т. 2, Пир, прим. 40.— 8.
- Сократ отделяет Афродиту от удовольствия, понимая имя божества в соотношении со всей глубиной его сущности. В словах Сократа о подлинном имени богини Афродиты слышится отзвук его рассуждений о правильности имен, даваемых богами, и о неточности имен, которые дают люди, ограниченные в своем знании. См.: т. 1, Кратил, 391d - 392b, 400d - 401а и прим. 15.- 8.
- Сократ противопоставляет свое мнение об удовольствии в его различных видовых проявлениях ходячему мнению о единой природе удовольствия как блага вообще. — 9.
- Метафора из морской практики: мысль — это корабль, который сорвался с якоря и который надо пригнать назад в гавань.— 10.
- Недосказанный миф — букв, «прерванный», «исчезнувший», «погибший». Ср. о «спасенном» сказании в Государстве 621Ь[†].— 10.
- Здесь спор метафорически изображается как сражение. Ср. далее 15d, 16ab; см. также метафоры борьбы в Федре 236с (т. 2), в Государстве VIII 544Ь и Законах III 682е (т. 4).— 10.
- Ср.: т. 2, Парменид 128ab, где Парменид утверждает существование единого, а Зенон отрицает существование многого, т. е., собственно говоря, оба философа утверждают одно и то же.— 11.
- Пословица, которую, по словам схолиаста, произносили жители Родоса, не желавшие поднимать упавшего Колосса, причинившего массу разрушений. Здесь имеется в виду твердое, хотя и неверное, убеждение Филеба в превосходстве удовольствий. Затронув это убеждение, Сократ разрушит всю концепцию Филеба до основания,— 12.
- Под божественным даром подразумеваются искусства и наука. О Прометее см.: т. 1, Протагор, 320d — 322а и прим. 31.— 13.
- О пределе и беспредельном см.: т. 2, Парменид, прим. 26. Подробную трактовку беспредельного у Платона, а также предела в толковании Аристотеля дает Р. Бёри в приложении к своему изданию «Филеба» (Bury R.G. The Philebus of Plato. Cambridge, 1897). См. также: Лосев А. Ф. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. М., 1969. С. 254—274. Здесь беспредельное определяется как непрерывное становление, являющееся общим фоном для устойчивых структур. Предел — это принцип устойчивости, ограниченности, оформленности. Беспредельное можно также понять как материю, а предел как форму, что и было сделано впоследствии Аристотелем. —13.
- О неразличении звука и буквы у античных авторов см.: т. 1, Кратил, вступит, замечания и прим. 18.— 14.
- Сократ говорит о том, что музыкальные интервалы распределяются по законам числа, а не как беспредельное множество. Разная упорядоченность интервалов создает определенные системы, или гармонии — лады (см.: т. 1, Алкивиад I, прим. 25).— 15.
- См.: т. 1, Кратил, прим. 85.— 15.
- О Тевте см.: т. 2, Федр, прим. 80; о разделении звуков (букв) и их значении см. также: т. 1, Кратил 424 cd и т. 2, Теэтет 203Ь. Классификация Тевта соответствует современным гласным, согласным и плавным (полугласным). О науке грамматике см.: т. 2, Софист 253а Ь.— 15.
- См.: т. 1, Апология Сократа, прим. 11.— 16.
- Здесь характерные для речи Сократа поговорки. Вторичное плавание означает вторую попытку.— 16.
- Т. е. Афродита.— 20.
- См. прим. 8.- 20.
- Смешениеу или смесь, является в «Филебе» третьим принципом жизненно-эстетических категорий. Это, собственно говоря, «диалектический синтез прерывности и непрерывности, данный как подвижная структура», который соответствует у Платона числу, будучи «расчленением нерасчлененного и непрерывного беспредельного» и превращением «предела из абстрактного принципа в конкретную целостность» (Лосев А. Ф. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. С. 256). Вполне возможно, что эту смесь можно трактовать как единство материи (беспредельного) и формы (предела).— 24.
- Подразумевается, очевидно, Афродита-Урания («Небесная»; см.: т. 2, Пир, прим. 40) с ее умеренностью и стремлением к пределу. Однако есть мнение (Бёри, Шталбаум) о том, что здесь идет речь о гармонии, сочетающей в себе телесное и духовное здоровье.— 25.
- Причина смешения и возникновения, или творящее начало, есть не что иное, как «идейная насыщенность живой структуры», одухотворяющая ее. У Платона это ум, душа, мудрость, т. е. конкретное воплощение того абстрактного принципа, который называется пределом (см.: Лосев А. Ф. Указ. соч. С. 257 сл.).— 25.
- Участник — ум, ибо идет своеобразное соревнование между умом и удовольствием, приверженцами которых выступают соответственно Протарх и Филеб.— 27.
- См.: т. 1, Горгий, прим. 18.— 28.
- Искусник — скорее всего софист, не признающий твердо установленного предела и все ставящий под сомнение.— 28.
- Под вселенским огнем подразумевается, возможно, богиня Гестия. Ср.: т. 1, Кратил, прим. 41.— 29.
- Для Платона, как и для всей античности, характерны представления об одушевленном космосе. Отсюда учение о макрокосме — Вселенной и микрокосме — человеке, обладающих аналогичной структурой, но представленных в разных пропорциях. — 30.
- О природе души Зевса и других богов см.: т. 2, Федр, 246е — 247Ь* т. 1, Горгий, прим. 80.— 30.
0 Вопрос о третьем состоянии помимо радости и скорби, удовольствия и страдания подробно разрабатывается Платоном в «Государстве» (538b — 585Ь).— 33.
- Забвение (букв. «Лета») Платон определяет здесь как отсутствие ощущений. Эту дефиницию можно дополнить рассуждением Сократа в «Федоне» (75d), где Сократ называет забвением «потерю знания». В «Пире» (208а) забвение — это «убыль знания».— 35.
- См.: т. 1, Менон, прим. 23.— 35.
- Проблема вожделения, занимающая важное место в психологи- ческом учении Платона, развивается далее Аристотелем, относящим вожделение к способностям души (О душе II 3, 414а 31—414Ь 6).— 36.
- Голод и жажда являются у Платона обычными телесными лишениями, соответствуя лишениям душевным в виде неразумия и невежества. Принятие пищи и обладание умом восстанавливают тело и душу (см.: т. 3, Государство IX 585ab).— 36.
- Об истинных удовольствиях, присущих душе, и ложных удовольствиях, более свойственных телу и противоречащих природе, см.: т, 3, Государство IX 585de.— 38.
- О ложном мнении, соответствующем ложному удовольствию, см. ниже, 36d, а также: т. 1, Горгий, прим. 15. О правильном (истинном) мнении см.: т. 1, Менон, прим. 44.— 39.
- Букв, то 6ia6o?a?eiv evxeiQeiv. Согласно Апельту, следует читать то 6i о 6o?a?eiv еухсорєі: «...и то, с помощью чего мы можем мнение составить».— 41.
- Здесь имеются в виду примитивные изображения богов и их символических атрибутов.— 42.
- Метафора «душа — книга» внешне напоминает знаменитое суждение Дж. Локка о душе ребенка — нетронутой восковой дощечке (tabula rasa), где воспитатель может начертать новые записи, но процесс познания в целом рисуется Платону принципиально иначе.— 42.
- Создание образов eixovag живописцем есть не что иное, как воображение ((pavxaaia), объединяющее чувственные восприятия и мнение. В прим. 18 к диалогу «Софист» (см. т. 2) указана разница между античной «фантасией» и позднеевропейской фантазией. — 43.
4 Созерцание предмета издали или вблизи указывает на эффект воздушной среды, воды и зрительной перспективы, известный живописцам и не раз отмеченный Платоном. В «Государстве» говорится о «чарах» живописи, об изменении образов в воде (X 602cd). О перспективе в живописи см.: т. 2, Софист 235d — 236а.— 47.
- Возможно, это намек на Гераклита, у которого читаем: «Путь вверх и вниз один и тот же» (В 60 Diels [‡]). У Демокрита атомы в течение всей вечности носятся вверх и вниз (А 49 Diels = 45 Маков.; ср. А 61 Diels = 81 Маков.).- 4В.
- Кого понимать под противниками Филеба, отрицающими удовольствие, не совсем ясно. Это могут быть Антисфен, глава ки- низма, и его последователи; могут это быть и пифагорейцы, известные своим аскетическим образом жизни, а также атомисты, проницательные исследователи природы. В списке сочинений Антисфена, например, значатся сочинения «Об удовольствии», «О благе» (Диоген Лаэрций VI 16—17). Вместе с тем хорошо известно, что одним из идеалов счастливого человека у киников считался Геракл, проведший свою жизнь в страданиях и трудах.— 49.
- См.: т. 1, Менексен 247е и прим. 50.— 51..
- Слова Ахиллеса (Ил. XVIII 108 сл.), оплакивающего гибель своего друга Патрокла.— 54.
- Возможно, здесь содержится намек на состояние очищения от аффектов (катарсис), которое переживали зрители древнегреческого театра. Вопрос о катарсисе, впервые поднятый в связи с вопросом о трагедии Аристотелем (Поэтика 6, 1449b 27 сл.), вызвал к жизни огромную литературу. Новейшую классификацию теорий катарсиса с различными толкованиями находим в книгах: Else G. F. Aristotle's Poetics: the argument. Leiden, 1957. P 221—232; Aristotle's Poetics/In- trod., comm. and app. by D. W. Lucas. Oxford, 1968. P. 273-290. Интерпретации соответствующего места «Поэтики» (VI 1449b, 25) посвящена специальная книга: Brunius Т. Inspiration and Katharsis. Uppsala, 1966.
Еще в древности спорили о катарсисе как принадлежности йе только трагедии, но и комедии. Эти споры, возможно, нашли отклик у неоплатоника Прокла в его комментариях к «Государству» Платона (I 49 Kroll). Для Платона вообще не могло быть существенного различия между трагедией и комедией. См. также: т. 2. Пир, прим. 99. Ср. также Филеб 50ab.— 54.
- См.: т. 1, Алкивиад I, прим. 46.— 55.
- Ср.: т. 1, Менон 71е и Критон, прим. 11.— 50.
- Отнесение очертаний (геометрических фигур) к чистым удовольствиям характерно для Платона (подробнее об этом см.: Лосев А. Ф. История античной эстетики. Ранняя классика. М., 1963. С. 264-300).
Краски, или цвета, в понимании античной классики являются, с одной стороны, чем-то телесным, а с другой — некоторого рода абстрактной всеобщностью. Наиболее показательным в данном смысле является учение о цветах у Демокрита и Платона. Цвета у Платона обладают определенной формой (Менон 75bc, 76а — d) и сущностью (Кратил 423d), являясь идеальным предметом (Филеб 51cd). Белый цвет (Филеб 52е) — самый беспримесный и прекрасный, а весь космос со своими сферами представляет собой сложную цветовую гамму (Федон 110b — е). В «Тимее» (67с — 68d) дается тончайшая характеристика конкретных цветов, простых и смешанных, наиболее разреженных (например, белый цвет) и уплотненных (например, черный цвет), т. е..уже потерявших свою «цветность», переставших быть цветом.
Звуки также доставляют людям несмешанное удовольствие, и тем больше, чем они проще, непритязательнее и безотносительнее к окружающему. «Созвучия» ( aQp,oviai) способствуют гармонизации, т. е. укреплению расстроенной души (Тимей 47d), а вечное движение звуков в жизни космоса «является подражанием божественной гармонии» (там же, 80ab, 47d).
Запахи более тонки, чем вода, и более плотны, чем воздух (Тимей 66е), но они возбуждают удовольствия менее божественные, так как они «не сводятся к большому числу простых форм» (там же, 67а), но только к двум родам — «приятному и неприятному». См. также: т. 1, Менон, прим. 8, 14.— 58.
- Кого здесь имеет в виду Сократ, трудно сказать. Большинство исследователей видят в этих искусниках Аристиппа и киренаиков, другие — атомистов, иные — гераклитовцев и учеников Протагора с их гипертрофией становления (ср.: т. 2, Теэтет 152d). О. Апельт выдвигает мегариков, ссылаясь на Аристотеля, который критиковал подобные взгляды в «Никомаховой этике» (VII 13, 1152b 7—13).
Что касается киренаиков с их теорией наслаждения, то они нигде не говорят о становлении наслаждения, а только о частичном, или частном, наслаждении и блаженстве, которое является суммой частичных наслаждений и предпочтительно именно своей целостностью (В 169, 170//Aristippi et cyrenaicorum fragmenta/Ed. E. Mannebach. Leiden, 1961). — 61.
61 Метафора из области гончарного ремесла. Ср.: т. 2, Теэтет 179d, где также идет речь о сосуде, который надлежит обследовать, «постучав» по нему.— 64.
- Разделение искусств в виде таблицы см. на с. 529,—
- См.: т. 1, Горгий и вводные замечания к диалогу.— 67.
64 Имеется в виду изучение внешних явлений чувственного мира, дающих основание для мнения и фиксирующих моменты становления во времени, но не пребывание космоса в непреходящей вечности.— 68.
528
Таблица к прим. 52
Знания
Творческое знание
I
Воспитательное знание
Искусство философов (более точное)
Искусства, основанные на упражнении и навыке
Искусства, основанные на
измерении и счете I
I
Искусство большинства (практическое)
55 См.: т. 1, Горгий 499а и прим. 50.- 69.
71.
®® См.: т. 1, Кратил, прим. 62 и Евтифрон, прим. 20.-
Ср.: Ил. IV 451-453:
Так же, как две наводненных реки, по ущелистым руслам
С горных вершин низвергая, шумящие грозно потоки,
В общей долине сливают свои изобильные воды.
Пер. В. В. Вересаева,— 72.
- Беседа Сократа с умом и разумением (63b — 64а) — персонификация, напоминающая его беседу с Законами в «Критоне». См.: т. 1, Критон 50а — 54d и прим. 12,— 74.
- В ориг. ФєрєіЗааі — букв, «поохотиться». См.: т. 1, Евтидем, прим. 37.— 75.
- Этот орфический стих (fr. 14 Kern) находим у Плутарха (De Е apud Delphos 391d//Plutarchi chaeronensis moralia/Rec. et emend. W. Paton, M. Pohlenz, W. Sieveking. Vol. III. Leipzig, 1972), где говорится о «некоем пятом, чистом и несмешанном с горем удовольствии». Ссылки на толкование этих стихов у Прокла (II 100, 23 Kroll) и на других авторов, древних и новых, приведены у Керна (Kern).— 77.
- Структурный анализ основных категорий «Филеба» приведен в кн.: Лосев А. Ф. История античной эстетики. Сократ. Софисты. Платон. С. 679.- 77.
- Схолиаст отмечает, что первая чаша предназначалась Зевсу Олимпийскому и олимпийским богам, вторая — героям, третья — богам-спасителям (хранителям). Чаша эта считалась совершенной (см., напр.: Еврипид. Андромеда: fr. 148 N.—Sn.). Ср.: т. 2, Пир, прим. 19.— 77.