ГИППИЙ БОЛЬШИЙ

В науке имеются некоторые, хотя и не очень надежные, основания относить «Гиппия большего» к более позднему периоду творчества Платона (даже ко времени после первой сицилийской поездки Платона в 389—387 гг.).

В «Ионе» подвергаются критике ходячие представления о прекрасном и выясняется несводимость прекрасного к каким бы то ни было другим человеческим представлениям и действиям; в положительном же смысле «Ион» главным образом указывает на божественный источник вдохновения, что, однако, не выходит за пределы традиционных мифологических представлений. «Гиппий больший» тоже весь посвящен отмежеванию эстетической области от всех прочих областей человеческого сознания. Но мы находим в нем и нечто новое: источник прекрасного рассматривается здесь уже не просто как восторг, даруемый Аполлоном и музами, Платон пытается вскрыть философский смысл прекрасного.

Прекрасное здесь рассматривается с точки зрения сущности (ошіа), а это, как мы увидим ниже, станет центральным понятием всей платоновской философии. Мало того, здесь впервые употребляется другой, чисто платоновский термин — идея (єібое). Наконец, прекрасное здесь толкуется как смысл (Хоуое), или основание, сущности. Это тоже подход к основной платоновской проблематике. Таким образом, «Гиппий больший» — это прямое продолжение и уточнение «Иона», содержащее зачатки зрелой платоновской терминологии.

композиция диалога

1. Вступление (281а - 287Ь)

1. Изображается встреча Сократа со знаменитым софистом Гиппием и дается характеристика этого последнего как человека весьма самоуверенного, хвастливого, напыщенного, чересчур следящего за своим внешним видом, беспринципного и болтливого, но побеждающего невежественных людей всезнайством, апломбом и внешне блестящими речами.
   Из-за этого он не имел успеха в строгой Спарте, но зато все другие государства пытаются использовать его для своих политических целей (281а- 285е).
2. Сочинил он и целую речь о прекрасных занятиях. Это дает повод Сократу поставить вопрос о том, что такое само прекрасное, а не просто отдельные прекрасные предметы,— вопрос, представляющий большие трудности для софиста (286а — 287Ь).
3. Реальная постановка вопроса такова: если справедливые поступки предполагают справедливость вообще, а мудрые — мудрость вообще и, следовательно, справедливость есть нечто и мудрость есть нечто, то и все прекрасные предметы предполагают прекрасное вообще, т. е. прекрасное тоже есть нечто. Вот об этом-то прекрасном вообще, а не об отдельных прекрасных предметах и ставит Сократ вопрос (287b—d).

II. Прекрасное — это не отдельные вещи или живые существа и не формы жизни (287с — 293d)

1. Прекрасное не есть ни прекрасная девушка, ни прекрасная кобылица, ни прекрасная лира, ни прекрасный горшок, потому что каждое такое определение исключало бы возможность быть прекрасными для всех предметов, кроме одного, фигурирующего в определении (287с— 288е). Кроме того, подобного рода частичное определение прекрасного через какой-нибудь прекрасный предмет исключало бы фактически имеющуюся в жизни разную степень прекрасного, поскольку прекрасная девушка прекраснее горшка, прекрасная же богиня еще более прекрасна, чем девушка (288е — 289с).
2. Само прекрасное, которое, присоединяясь к любому предмету или живому существу, делает его прекрасным, есть, следовательно, не какой-нибудь отдельный предмет, но особого рода общая идея (єібод): приобщившись к ней, все становится прекрасным (289d).
3. Эту идею, однако, нельзя понимать физически (к чему склонен Гиппий), потому что если она есть золото, то как объяснить, что в известной Фидиевой статуе Афины глаза, руки, ноги и прочее сделаны не из золота, но из слоновой кости (289е — 290Ь)? И нельзя понимать эту идею как нечто физически «подходящее» к другому, потому что, например, для варки каши гораздо больше подходит половник из смоковницы, чем половник из золота (290с — 291d).
4. Гиппий пытается установить, какова идея прекрасного, исходя из того, что, с его точки зрения, в подлинном смысле всегда и везде прекрасно и к чему он относит здоровье, богатство, почет, роскошные похороны и т.
   д. Сократу ничего не стоит опровергнуть также и подобного рода определение прекрасного, потому что боги и произошедшие от них герои не хоронят своих предков и сами не нуждаются в роскошных похоронах (291d— 293b). Далее собеседники переходят в поисках определения прекрасного уже на другие позиции, прибегая теперь не к повседневному житейскому опыту, а к отвлеченным категориям.

III. Прекрасное не есть какая-либо из тех категорий, которые при известных условиях могут, а при других не могут быть прекрасными (293е — 304а)

1. Прекрасное — это не подходящее, или приличное (ngknov), даже если понимать его не физически, а категориально. Ведь приличное только заставляет предметы казаться прекрасными, но совершенно не обеспечивает того, чтобы эти предметы и на самом деле, т. е. объективно, были прекрасными. Таким образом, субъективно понимаемое соответствие одного другому еще не обеспечивает красоты этих предметов (293е - 295Ь).
2. Прекрасное не есть полезное, или пригодное (xgrj^i^ov), т. е. оно не есть и объективное соответствие одного другому. Ведь все пригодное пригодно не для всего, а для чего-нибудь, в то время как прекрасное — безотносительно (295с — 296Ь). Кроме того, пригодное может быть пригодным и для дурного, а это тоже совсем не прекрасно (396Ьс). Однако полезное и для благих целей (agt;lt;peA,i|iov) тоже не может считаться обязательно прекрасным, поскольку прекрасное в этом случае было бы причиной благого, а причина предмета еще не есть сам предмет: отец еще не есть сын (296d— 297с).
3. Прекрасное — это не зрительное или слуховое удовольствие. Ведь прекрасными могут быть законы и занятия, которые несводимы к зрению и слуху, а также разного рода физические ощущения, как бы люди их ни скрывали (297d — 299b). Но даже если согласиться, что прекрасное действительно сводится к зрительным и слуховым удовольствиям, то и в этом случае необходимо сказать, что зрение доставляет удовольствие вовсе не потому, что оно зрение (ибо иначе не могло бы возникнуть слуховое удовольствие), и слух не потому доставляет удовольствие, что он слух (ибо иначе не могло бы возникнуть зрительное удовольствие).
   Следовательно, причина удовольствия в обоих случаях — это не зрение и не слух, а нечто третье, что находится вне их, но в то же время каким-то образом их определяет (299с — 300с). Это определение приятного зрения и приятного слуха через находящееся вне того и другого прекрасное нельзя понимать механически. Такое понимание будет отрицанием того «бытия» (сущности), которое и есть это нечто третье, и не поможет раскрыть телесные сущности (очоцата xfjg ойснас;, 301Ь), которые нужно иметь в виду, рассматривая соотношение зрения и слуха. Примечательно, что эти слова приписаны Платоном не Сократу, но Гиппию; однако и Сократ в согласии с Гиппием говорит о необходимости соблюдения основания бытия (Аюуое xfjg ошіад, ЗОІе): что представляют собой то и другое вместе, то есть и каждое из них; а что есть каждое, то и оба вместе. При этом, однако, если не рассуждать поверхностно, то полученное нами общее третье — это не просто сумма двух слагаемых, ибо иначе двойка, которая является суммой двух единиц, была бы присуща каждой отдельной единице, т. е. каждая из этих двух единиц тоже была бы двойкой (300d — 302b). Следовательно, в отношении зрительных и слуховых ощущений тоже необходимо утверждать, что прекрасны они не благодаря зрению, слуху или их механической сумме, но в силу того «бытия» (этот термин еще раз употребляется в 302с), которое и отлично от них, и определяет их не в смысле безраздельного тождества, но в смысле все нового и нового специфического своего преломления (302b — 303d). Это бытие нельзя называть просто полезным, просто благим и просто приятным, оно выше этого (ЗОЗе — 304а).

IV. Заключение (304Ь — е)

Убедившись в том, что подобного рода споры ему мало что дают, Гиппий объявляет их болтовней и пустословием. Выдвигается антитеза двух собеседников: сбитый со всех позиций Гиппий предпочитает произносить красивые речи в суде, совете и вообще перед властями, чтобы побольше заработать денег; Сократ же, этот постоянный искатель истины, всегда страдает и от бессовестных актеров-софистов, которые считают его занятым мелкими и глупыми вещами, и от самого себя, когда он называет вещи прекрасными, а сам еще не знает и только разыскивает, что такое прекрасное само по себе.

критические замечания к диалогу

Анализ этот говорит сам за себя. Мы видим, что Платон избрал здесь очень ясный и простой способ развертывания своей основной мысли, так что анализировать эТот диалог представляется делом не слишком трудным. Известная неопределенность основного вывода остается, конечно, и здесь, как и во всех ранних сократических диалогах. Но совершенно очевидно, что Платон чем дальше, тем больше утверждается в мысли о необходимости объяснять пестрое разнообразие и чувственного мира, и области умственных представлений при помощи твердо установленных и незыблемых категорий, которые только и дают возможность осмыслить неразбериху реальной человеческой жизни. Самого определения прекрасного в диалоге все еще нет. Однако проницательный читатель обязательно заметит, что по крайней мере в формальном отношении это прекрасное здесь в точности определено. Оно есть «сущность» и «идея», которые через свой специфический смысл и делают все прекрасные предметы прекрасными. Мы присутствуем здесь при зарождении той платоновской терминологии, которой в дальнейшем будет суждено остаться в истории философии навсегда, вплоть до настоящего времени, хотя и в виде самых разнообразных, можно сказать бесконечно разнообразных, интерпретаций.

А. Ф. Лосев

Диалог назван по имени знаменитого софиста Гиппия из Элиды. О нем см. прим. 9 к «Апологии Сократа». См. также: Gomperz П. Sophi- stik und Rhetorik. Leipzig, 1912. S. 68—79. О софистах: Гиляров A. H. Греческие софисты. М., 1888; Чернышев Б. Софисты. М., 1929; Лосев А. Ф. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. С. 5—141 (библиография). Фрагменты сочинений Гиппия см. у Дильса (Bd II. Кар. 86. Русск. пер.: Маковельский А. О. Софисты. Вып. 2. Гл. 8). Гиппий славился своим «многознанием», что не способствовало глубине его мысли. Ведь еще Гераклит говорил (В 40 Diels): «Многознание не научает уму», а Демокрит учил: «Большой ум, а не многознание должно развивать» (В 65 Diels = 424 Маков.); «...многие многознайки не имеют ума» (В 64 Diels = 425 Маков.).

Перевод диалога «Гиппий больший» в настоящем издании выполнен А. В. Болдыревым; впервые был опубликован в изд.: Полное собрание творений Платона: В 15 т. Т. IX; переиздан в изд.: Платон. Сочинения: В 3 т. Т. 1. Для настоящего издания перевод заново сверен С. Я. Шейнман-Топштейн.              %

4. Элида — область на западе Пелопоннеса, родина Гиппия. Свою речь Гиппий начинает с похвальбы, и в словах Сократа, обращенных К нему, чувствуется ирония: «славный и мудрый», ниже — «мудрый и совершенный». У многих греческих государств было в обычае делать знаменитых софистов послами: Гиппий прибыл из Лариссы фессалий- ской, Горгий — из Леонтины (Сицилия), Продик — с о. Кеос.— 386.
5. Сократ, который только что назвал Гиппия мудрым, здесь же замечает, что «древние мужи», славившиеся мудростью, «держались в стороне от государственных дел»; тем самым он как бы ставит под подозрение мудрость Гиппия. Питтак, Биапт, Фшес издавна входили в число так называемых семи мудрецов (остальные из них — Хил он, Клеобул, Солон, Периандр. См.: Алкивиад I, ирим. 46; Менексен, прим. 50; Феаг, прим. 12). Питтак известен как выборный митилеиский верховный правитель — «эсимнет» (VII—VI вв.); о нем — у поэта Алкея, друга, а потом политического врага Питтака (Fr. 72, 73//Lyra Graeca / Ed. J. M. Edmonds. Vol. I. London, 1963; см. также: Горгий, прим. 51). Биант из Приены (VI в.), в Ионии, прославился своим изречением: «Все мое с собой ношу». Фалес (VI в.) — крупнейший ионийский натурфилософ, по учению которого в основе всего сущего лежит материальная стихия воды. Изречения этих семи мудрецов помещены у Дильса (Bd. I. Кар. 10). Об Анаксагоре см.: Апология Сократа, прим. 27.— 386.
6. Сократ здесь имеет в виду искусство красноречия и в этом смысле противопоставляет себя и софистов мудрецам из древних. Ср.: Евтидем, прим. 19 и 57.— 386.
7. См.: Ион, прим. 10.-387.
8. См.: Апология Сократа, прим. 9; Горгий.— 387.
9. См.: Апология Сократа, прим. 9. Сократ одно время был слушателем Продика.— 387.
10. См.: Евтидем, прим. 32; Протагор, преамбула.— 387.
11. 150 мин = около 4 тыс. руб. (см.: Апология Сократа, прим. 12). Иник — город в Сицилии.— 388.
12. Ср.: Еврипид: «Ненавижу мудреца (аофіатг|е), который мудр не для себя» (fr. 905 N.—Sn.). «Софист» у Еврипида употребляется в общем значении «мудрец» (см.: Протагор, прим. 13), а не «софист». Вряд ли Еврипид мог ненавидеть «софиста», так как сам он был близок к софистам и испытал их влияние.— 388.

Ср. весь последующий обмен репликами между Гиппием и Сократом, особенно 283е; см. также: Критон, прим. 15.— 388.

11. Фессалия (С. Греция) славилась своей конницей.— 389.
12. Плутарх, рассказывая о реформах Ликурга и упразднении им золотых и серебряных денег, пишет: «В пределах Лаконии теперь не появлялись ни искусный оратор (aoqgt;icrTT)gIoycdv), ни бродячий шарлатан-предсказатель, ни сводник...» (Плутарх. Ликург IX // Сравнительные жизнеописания). Любопытное сопоставление профессии софиста с занятиями шарлатанов — совсем в духе Сократа. — 389.
13. Гиппий здесь достаточно объективно оценивает сущность закона, в то время как вообще софисты усиленно противопоставляли его природе человека и на этом основании считали, что человеку по природе все дозволено. В «Протагоре» (337d) Гиппий прямо называет закон властителем над людьми (xvpavvog tamp;vavfyxoncov), насилующим природу. См. также: Протагор, прим. 44.— 390.
14. Ниже Сократ перечисляет ряд наук, в которых Гиппий считал себя знатоком и в которых так невежественны, по его мнению, спартанцы. В «Протагоре» (342Ьс), однако, выясняется, что спартанцы не нуждаются в чужеземных подражателях софистам, так как у них достаточно своих истинных мудрецов, с которыми они общаются тайно от иноземцев.— 391.
15. Родословные (генеалогии) были чрезвычайно распространены в древности. Как авторы древних генеалогий известны Гекатей, Акуси- лай, Ферекид, Гелланик и сам Гиппий (см.: DieFragmentedergriechi- schenHistoriker/ Hrsg. vonF. Jacoby. Erster Teil: Genealogie und Mytho- graphie. A. Text. Leiden, 1957).- 391.
16. Здесь в общем смысле, как «правители» (см.: Менексен, прим. 17).- 391.
17. Искусство запоминания — так называемая мнемоника. См. также: Гиппий меньший, прим. 11.— 392.
18. Неоптолем (гомер.) — сын Ахилла; о Несторе см.: Гиппий меньший, прим. 4. — 392.
19. Фидострат — афинский грамматик. Евдик — действующее лицо диалога «Гиппий меньший». Возможно, у него остановился Гиппий в Афинах. — 392.

Имеется в виду ответ оракула мегарцам, превозносившим себя над всеми греками (XIV 48 // Scholia in Theocritum vetera / Rec. Wendel. Lipsiae, 1914). Этот же ответ оракула содержится в эпиграмме XIV 73 из «Палатинской антологии» (Bd IV Beckby):

Лучший край на земле — пеласгов родина, Аргос,

Лучше всех кобылиц — фессалийские; жены — лаконки.

Мужи — которые пьют Аретусы-красавицы воду.

Но даже этих мужей превосходят славою люди,

Что меж Тиринфом живут и Аркадией овцеобильной,

В панцирях из полотна, зачинщики войн, аргивяне.

Ну а вы, мегаряне, ни в-третьих, и ни в-четвертых,

И ни в-двенадцатых: вы ни в счет, ни в расчет не идете.

Пер. Ф. А. Петровского в коммент. к кн.: ФеокриТу Мосх, Бион. Идиллии и эпиграммы / Пер. и коммент. М. Е. Грабарь-Пас- сек. М., 1958. С. 278.- 395.

21. Ионийский натурфилософ VI в. Гераклит из Эфеса был знаменит своей диалектикой; стиль его отличался сложностью и метафоричностью, за что он был прозван Темным. Здесь имеется в виду fr. В 82 Diels. Сюда же можно присоединить fr. В 102: «У бога все прекрасно, хорошо, справедливо; люди же считают одно справедливым, другое несправедливым». Эти фрагменты свидетельствуют об иерархийном понимании красоты у Гераклита. Здесь «существуют твердые и определенные, нетекучие формы красоты... и они находятся между собою в определенном, отнюдь нетекучем взаимоотношении» (Лосев А. Ф. История античной эстетики. Ранняя классика. М., 1963. С. 350).- 395.
22. Гераклит В 83 Diels(см. также прим. 21).— 396.
23. См.: Евтифрон, прим. 18. Относительно рассуждения об идее прекрасного в «Гиппии большем» и о разработке этого представления с помощью последовательного развертывания вопросов и ответов см.: Лосев А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М., 1930. С. 342— 348.- 396.
24. Речь здесь и ниже идет о статуе Афины Паллады в Парфеноне, изваянной Фидием (см.: Протагор, прим. 12).— 397.

26 Клятва именем полубога Геракла (см.: Лисид, прим. 7) была очень распространена у эллинов.— 398.

26. См.: Апология Сократа, прим. 25.— 399.
27. Эак — сын Зевса, отец Пелея и дед Акилла; см. также: Апология Сократа, прим. 54 и Горгий, прим. 80.— 401.
28. Испытывая муки от яда, пропитавшего его одежду, Геракл приказал сложить для себя костер и сгорел на нем (см.: Трахинянки 1097— 1208// Софокл. Трагедии / Пер. С. В. Шервинского. М., 1988). За свои страдания он был взят Зевсом на Олимп, а тень его, по Гомеру (Од. XI 601 — 627), скиталась в Аиде. Таким образом, погребение Геракла вовсе не прекрасно, а скорее ужасно и трагично.— 401.
29. Тантал — фригийский царь (см.: Евтифрон, прим. 22); Дардан — родоначальник троянцев; Зет — фиванский герой. По мифам все это дети Зевса и смертных женщин, т. е. полубоги, поэтому для них быть погребенными своими потомками или предать погребению отца — нечестиво. Пелоп же, сын Тантала (см.: Кратил, прим. 23),— не полубог, значит, погребение для него может быть прекрасным.— 401.
30. Ср.: Ион, прим. 8.- 404.
31. Употребляемые здесь термины «пригодное» (xefpriliov) и «полез- ное» (axpe^ifiov) имеют у Платона очень тонкое различие. Хдтцпцоу соотносится с термином ахелат°? (непригодный), a agt;lt;peXip,ov не только с термином dvaxpeA,f|S (бесполезный), но и с термином              (вред

ный). Если «полезный» соотносится с «вредным», значит, оба этих термина им^ют более активное значение, чем соотношение «пригодный» — «непригодный». Такое же соотношение «полезное» — «вредное» у Ксе- нофонта (Воспоминания... IV 6, 8). Э. де Плас считает «пригодное» родственным и связанным с «полезным» (см.: Platon. Oeuvres completes. Т. XIV. Lexique de la langue philosophique et religieuse de Platon. Par E. des Places. 2-е partie. Paris, 1964), не вдаваясь в объяснения, тем более что у того же Ксенофонта (там же IV 6, 9) термин «пригодное» равнозначен «полезному». В другом месте (Домострой 6, 4) Ксенофонт пишет: «Полезное мы нашли,— это все, чем человек умеет пользоваться (xQrjaftat) Сам Платон в «Меноне» (87е) дает такое определение полезного: «...всякое благо (тауаФа) полезно... здоровье, сила, красота и богатство — все это и тому подобное мы называем полезным... Но о том же самом мы порой говорим, что оно и вредит». Г. Шмидт в своей четырехтомной «Синонимике греческого языка» (Schmidt Н. Synonymik der griechischen Sprache. Bd IV. Leipzig, 1886. S. 170—171) приходит к выводу, что ХРЛ0^^ — эт0 «пригодное само по себе», оно неприменимо для определенной цели, a (igt;(peA,i|j,ov, наоборот, мыслится полезным для определенной цели. Подобное четкое различие следует из слов Ксенофонта в «Воспоминаниях...» (II 7, 7): «Или ты замечал, что для усвоения нужных знаний, для запоминания выученного, для здоровья и укрепления организма... ничегонеделание и пренебрежительное отношение ко всему полезно ((ОфеАлца) людям, a труди забота ни на что не годны (xQЛ0tM-tx)(курсив наш. — А.Т.-Г.).— 406.

32. Эстетика Сократа и его окружения тяготеет к телеологическому, целесообразному представлению о прекрасном (xaA,ov). Представление, согласно которому прекрасное есть причина блага, приводит к выдвижению этического смысла прекрасного. Эту телеологию прекрасного в сократовской эстетике великолепно воплотил Ксенофонт (см.: Тахо-Годи А. А. Классическое и эллинистическое представление о красоте в действительности и искусстве// Эстетика и искусство. М., 1966. С. 15—37). Ср.: Кратил, прим. 83.— 406.
33. Удивительным образом то же самое определение прекрасного, предположительно данное Гиппию Сократом и тут же им опровергаемое, приводит Аристотель в «Топике» (146 а 22). У Аристотеля, правда, рассуждение чересчур компактно. Вместо этого у его учителя Платона мы находим неторопливое чередование вопросов и ответов, выставляющих предмет в гораздо более понятном, доступном и конкретном виде. О. Апельт (Platon.SamtlicheDialoge. Bd3. S. 101) правильно думает, что подобного рода определение прекрасного едва ли могло принадлежать недалекому и хвастливому Гиппию. Однако первоначального автора этого определения указать трудно.— 408.
34. Некоторые переводчики (Карпов, Вл. Соловьев) опускают вопрос Гиппия о собеседнике Сократа и ответ последнего, считая не без основания, что раскрытие Сократом своего инкогнито совсем нелогично, так как Сократ и в дальнейшем продолжает ссылаться на своего мнимого собеседника. Видимо, считают они, здесь позднейшая вставка переписчика. Однако в переводе настоящего издания отражено чтение Барнета и О. Апельта, который правильно считает (Ibid. S. 101, п. 52), что Сократ стыдится не мнимого собеседника, а самого себя, участвующего здесь в разговоре.— 408.
35. Телесные сущности, или тела сущностей, тела бытия (аюрата xfjsойа'іас;), чтение рукописи. Некоторые комментаторы, например О. Апельт (Ibid. S. 103 — 104), читают а/гцшата xfjs otxrtac;, т. е. «отношения бытия», так как этот термин подтверждает конструктивный характер мышления Платона и попытки его абстрагироваться от частного к общему. Однако не менее важным аргументом для подтверждения рукописной традиции является соображение о чувственно-телесном понимании эстетических и онтологических категорий у Платона вплоть до самого эйдоса. Такое в основе своей осязаемое и телесное восприятие отвлеченных идей характерно для греческого мышления вообще и есть следствие сти- хийно-соматических тенденций античиой философии. Вспомним, что в греческом языке не было слова «личность». Человек в греческом языке понимается как adj|ma, т. е. «тело». В «Антигоне» Софокла (ст. 676) сказано та яокХа аа^сгО*' («народ», «люди»). В «Умоляющих» Еврипи- да (ст. 224) говорится о асЬцата абіха («несправедливых людях»). Платон в «Законах» (X 908а), говоря об охране «личной безопасности большинства», выражается так: тоГд яоАЛоїд T(5v aa)|maTa)v. Слово aai(jia понимается во всех этих случаях как нечто личностное. У Ксено- фонта (Греческая история II 1, 19) є^єсдєда аlt;оцата означает «свободное население». Однако если во всех этих случаях человек в полноте своих духовных и физических сил как-то еще может быть назван «тело», то в «Кинегетике» Ксенофонта (XII 19) есть одно замечательное место (см.: Xenophontis scripta minora/Rec. Didorfius. Lipsiae, 18Й0), где говорится о «теле добродетели» (ас5|ша... аретт^), т. е. этическое понятие здесь тоже мыслится вполне материально и ощутимо, как это обычно у Гомера (см., например, Од. XXIII 156, где красота изображается наподобие текучей материальной сущности, которую Афина «пролила» на Одиссея). Следовательно, совершенно правомерно можно читать в данном месте и «телесные сущности», и «отношения бытия». — 412.
36. Пословица, приводимая и в словаре Суда (Vol. I, р. 735): «Мы живем не как хотим, а как можем» (ср. русск.: «Не так живи, как хочется...») — со ссылкой па это место «Гиппия большего».— 412.
37. В схолиях к «Гинпию большему» (р. 327 Hermann) по этому поводу говорится следующее: «Периандр, коринфский правитель, будучи сначала другом народа, впоследствии стал тираном. Управлявший тогда митиленцами Питтак, услышав об этом и боясь за свою репутацию, уселся у алтаря как проситель и требовал освободить его от власти. На расспросы митиленцев о причине этого Питтак ответил, что трудно быть благородным. Узнав об этом, Солон сказал: «Прекрасное — трудно», и отсюда эти слова вошли в поговорку».— 417.