Чеканка монеты

Из предыдущего рассмотрения можно вывести заключение, которое состоит в том, что в Греции в течение VII и VI столетий до н. э. происходило широкое развитие торговли, которая, хотя она и не была значительной, если подходить к ней с современными масштабами, означала тем не менее новую стадию в развитии античного общества.

Именно в Греции в рассматриваемый период была изобретена чеканка монет. По свидетельству самих греков, первые монеты были отчеканены царями Лидии, и нет никаких оснований сомневаться в том, что это предание истинно3. Лидия была богата золотом и серебром и находилась на пересечении главных караванных путей с Востока, которые шли по долинам Герма и Меандра к Смирне, Милету и к другим городам Ионии. Из Ионии новое средство обращения проникло через Эгейское море в Эгину, Эвбею, Коринф, Афины и немного позднее в греческие колонии в Италии и Сицилии. Таким образом, греческое общество было первым, которое заложило основы денежного хозяйства. Значение этого достижения редко получало должную оценку.

Хейсбрук пишет : «Следует очень и очень подумать, прежде чем говорить о Греции в этот период, как о стране, имеющей денежное хозяйство. Действительно, драгоценные металлы принимались практически повсюду за мерило ценности, однако монеты, которые из них чеканились, начиная с VII века имели сначала чисто местное обращение, и прошло длительное время, прежде чем они превратились в средство международных расчетов»[375].

Это положение едва ли верно в смысле констатации фактов и является дезориентирующим по своему внутреннему значению.

Сам факт изобретения чеканки монеты сохранился в народной памяти в отраженном виде в преданиях о Мидасе, фригийском царе, который превращал в золото все, к чему он прикасался, и о Гигесе из Лидии, который с помощью своего золотого кольца с магической печатью сделал себя невидимым, незаметно проник в царский дворец, убил царя и сам стал царем[376]. «Человек — это деньги». Значение этой пословицы, бывшей в ходу уже р VII веке до н. э., ясно: не существует ничего, что нельзя было бы купить за деньги ; не существует ничего такого, чем не мог бы стать человек с помощью денег[377]. Та же самая истина подразумевается и в другой поговорке этого периода : «Богачи не знают пределов»[378]. Деньги были изобретены для того, чтобы облегчить процесс обмена — продать для того, чтобы купить. Однако их очень скоро стали использовать для новой цели — купить для того, чтобы продать; купец покупает дешево для того, чтобы продать дорого[379]. Накапливание денег перестало быть средством для достижения некоей цели, но само по себе стало целью, а этому процессу нет предела. Этот цикл повторяется все снова и снова, пока, в конце концов, можно себе представить, благодаря какой-нибудь непредвиденной и непредотвратимой причине, напри»

мер, обесцениванию денег, человек, накапливающий монеты, не окажется, подобно Мидасу, умирающим с голоду на грудах своего золота[380].

Деньги завоевывают дружбу, почет, положение и власть и ставят человека рядом с гордым троном тирана.

По всем хоженым тропам и тропам нехоженым прежде Быстро взбираются проворные богачи, там, где бедняк Не может питать и надежды удовлетворить желания своего сердца,

Человек безобразный от природы и косноязычный,

Деньги сделают его приятным для глаза и для слуха ;

Деньги приобретут ему и здоровье, и счастье,

И только деньги способны скрыть содеянное зло[381].

Все это — а можно было бы привести много больше примеров в таком же духе — доказывает, что мнение Энгельса по этому вопросу является правильным:

«Как быстро после возникновения обмена между отдельными лицами и вместе с превращением продуктов в товары начинает проявляться власть продукта над его производителем — это афинянам пришлось испытать на собственном опыте. Вместе с товарным производством появилась обработка земли отдельными лицами за собственный счет, а вскоре затем и земельная собственность отдельных лиц. Потом появились деньги, всеобщий товар, на который обменивались все другие товары. Но изобретая деньги, люди не подозревали, что они вместе с тем создают новую общественную силу, единую, имеющую всеобщее значение силу, перед которой должно будет склониться все общество. И эта новая сила, внезапно возникшая без ведома и против воли своих собственных творцов, дала почувствовать свое господство афинянам со всей грубостью своей молодости»[382].

То, что сказано здесь об Афинах, является одинаково справедливым и по отношению к Ионии. Как мы уже видели, товарное производство длительный период развивалось во многих областях Ближнего Востока, но только теперь, с введением денег, оно действительно достигает полного расцвета и производит «переворот во всем прежнем обществе»[383].

6. Рабство

За два столетия, предшествующие Персидским войнам, были, как известно, введены в употребление ножницы для стрижки овец,, мельница, приводимая в движение руками, давильный пресс и кран.

Вообще у раба отсутствуют стимулы к увеличению производства продукции, поскольку весь прибавочный продукт, создаваемый его трудом, у него отбирается. С другой стороны, если убыль в рабах легко восполнима, их можно было заставить работать до смерти, как африканских горняков в наше время. Стоимость воспроизводства раба была меньше, чем стоимость воспроизводства вольнонаемного рабочего. Его рабочая сила была не квалифицированной, но дешевой. Это было выгодно, но только при низком уровне развития производства. Кроме того, изнуренный непосильной работой, укорачивающей его жизнь, и не имеющий семьи, раб был лишен возможности приобрести мастерство и передать его другому, если бы даже его поощряли к этому. И поэтому рабский труд тормозил совершенствование техники. Свободные работники были заинтересованы в объединении с рабами против их общих эксплуататоров. Более того, их целью было приобрести своих собственных рабов, и это они могли надеяться сделать, поскольку рабы были дешевы. Главным источником, восполнявшим убыль в рабах, было похищение людей и завоевания. Таким образом, рабство, кроме того, что оно препятствовало увеличению богатства, способствовало его уничтожению в междоусобных войнах, в которых греки обращали в рабство греков же. Этим обстоятельствам соответствовало то, что убивалц взрослых мужчин, так как их, поскольку они были обучены обращению с оружием, оказывалось трудно заставить повиноваться, и в плен брали только женщин и детей. Эта практика прочно установилась в V веке до н. э.              *

Вопреки этим соображениям некоторые историки, озабоченные тем, чтобы показать в наилучшем свете лишь «великолепие, которое представляла собой Греция», не учитывали той роли, которую играл рабский труд, и даже заявляли, что «греческое общество не было рабовладельческим обществом»[385].

Из греческих слов для обозначения понятия «раб» некоторые употреблялись вольно, но одно имело совершенно определенное значение. Слово avdgdjtodov, «движимый раб», означает буквально «существо с человеческими ногами», будучи образовано по аналогии с тєтдатсода, «четвероногий» скот. Аналогично, слова avdgaTt- odtarijg и агддалодонащХод означают соответственно «похититель рабов» и «работорговец». Во всех отрывках, которые следуют ниже, речь идет об avdganrjda, то есть о движимом рабе.

Впервые это слово встречается в «Илиаде», где Евней с Лемноса предлагает вино в обмен на металлы, скот, шкуры и рабов (т. I, стр. 357). Рабы, проданные на Кизике, были агёдалоёа (стр. 177). Первым греческим городом, в котором использовались движимые рабы, был Хиос, где в течение всего периода античности существовал рынок рабов ; при этом стоит заметить, что уже в 600 году до н. э. конституция этого острова была демократической[386]. Примерно в то же самое время Периандр, тиран Коринфа, отправил триста юношей с Керкиры, коринфской колонии, в Сарды, где они были кастри- ' рованы и служили в качестве евнухов[387]. Столетием позднее мы узнаем о неком Паннонии (также с Хиоса), который составил себе значительное состояние тем, что добывал красивых греческих мальчиков, подвергал их кастрации и затем продавал в Эфес и Сарды[388]. Народ Арисбы, одного из шести первых городов на Лесбосе, был обращен в рабство их соседями — жителями Мефимны[389]. Некоторые невольники с Лесбоса были использованы Поликратом, тираном Самоса, в качестве каторжников в кандалах, скованных одной цепью, на строительстве укреплений на острове Самосе[390]. Группа эмигрантов с Самоса, поселившихся на Криїе, подверглась нападению со стороны местных жителей, которым помогали также некоторые моряки из Эгины, и была обращена в рабство[391]. Одним из оснований, которые выдвигались перед персами, в пользу покорения Наксоса, имевшего тогда демократическую форму правления, было то, что на острове имелось много рабов[392].

данных. Он подарил царю золото и серебро в большом количестве, сказав при этом, что после этого у него еще много останется на жизнь из того, что он получает от своих земельных владений и рабов[395].

Тотчас же после победы над Персией афиняне захватили Эйон во Фракии и продали в рабство его жителей[396]; затем они поплыли к Скиросу, обратили в рабство его население и вместо них поселили колонистов из Афин[397]. Тем временем Гелон, тиран Сиракуз, похитил простой (common) народ Мегары Гиблейской и Эвбеи — двух греческих колоний в Сицилии — и продал их для экспорта[398]. В 430 году до*k н. э. в начале Пелопоннесской войны афиняне завоевали Аргос Ам- филохский и продали его население в рабство[399]. В 427 году до н. э. фиванцы взяли штурмом соседний с ними город Платею, истребили 200 мужчин, а женщин и детей обратили в рабство[400]. В 425 году до н. э. демократы в Керкире перебили олигархов и обратили в рабство их женщин и детей[401]. В 421 году до н. э. афиняне захватили Торону и Скиону. Мужчин из Тороны они отправили в Афины, а женщин и детей обратили в рабство[402]; в Скионе мужчин перебили, обратили в рабство женщин и детей и переселили на эту территорию колонистов из Платеи[403]. В 416 году до н. э. они покорили Мелос, перебили мужчин, обратили в рабство женщин и детей и переселили на этот остров колонистов из Афин[404]. Во время похода в Сицилию одна афинская флотилия, плывя вдоль северного побережья, достигла Гиккары;'все жители этого города были захвачены в плен и проданы в Катане[405]. После того как афиняне потерпели поражение, не менее 7000 пленников — афинян и их союзников — были брошены в каменоломни, где многие из них погибли,*а уцелевшие были проданы в рабство[406].

Все это случаи, когда греки обращали в рабство греков же.

О регулярной торговле рабами из варваров древние писатели почти ничего не сообщают, вероятно потому, что считают это само собой разумеющимся. Однако от Аристофана и из других аттических источников времен Аристофана мы узнаем, что афинские рабы доставлялись даже из таких отдаленных стран, как Иллирия, Фракия, Скифия, Кавказ, Каппадокия, Фригия, Лидия, Кария, Сирия, Египет

Карта VI

'Дикея

#Марония

К Е Д О н И Я г.              Абдеры,

ЬьПангеО . lt;#ыл Эйс

Фа с ос'

Ферма

Лампсак

КизиК

Самофракия'

•'Ймбрбс;

¦Лемнос

Пергам

Мёфим'на-

Митйлена^-

:~Л ёсбос]

к up о с

^»Кима

фонея

Смирна Сарды

и Аравия[407]. Что же касается цен на рабов, то наилучшим свидетельством служит надпись 414 года до н. э., из которой мы узнаем, что 16 рабов, принадлежавших некоему постоянно проживавшему чужестранцу, были проданы с аукциона по ценам, колебавшимся от 70 до 301 драхмы, в среднем по 168 драхм за мужчину и 147 х/2 драхмы за женщину[408]. Эти суммы можно сравнить с вознаграждением, которое выплачивалось профессиональным учителям за обучение сыновей состоятельных отцов.

За курс «человеческой и политической добродетели», который вел Евной с острова Парос, полагалось весьма скромное вознаграждение в 500 драхм[409].

Из всего этого ясно, что в рассматриваемый период существовал спрос на труд рабов. Нам неизвестно, каково было количество рабов. Все, что мы можем сказать об этом, так это то, что в Афинах оно, по-видимому, резко увеличилось во второй половине V века. Так, Фукидид сообщает, что в 458—457 годах до н. э., когда афиняне решили укрепить свой город при обстоятельствах, которые требовали крайней оперативности, весь народ принялся за работу, включая женщин и детей[410]. О рабах он не упоминает, что, как можно было ожидать, он должен был бы сделать, если бы их было много. Тот же самый автор сообщает, что в 413 году до н. э. свыше 20 тысяч рабов перебежало к спартанцам, когда те заняли Декелею, и большинство из них были людьми физического труда[411]. Это может означать, что они были заняты на работах в каменоломнях и рудниках[412]. Мы знаем, что в период жизни этого поколения Никий, предводитель злосчастной сицилийской экспедиции, имел 1000 рабов, которых он сдавал внаем для работы в рудниках, получая за год прц^ыли около 10 талантов[413]. Предположив, что он купил их в среднем по цене в 168 драхм за душу (цифра, которую скорее следует признать слишком высокой, поскольку в рудники посылали обычно только самых дешевых рабов), можно подсчитать* что он получал ежегодный доход по крайней мере в размере 35 процентов. .Таким образом, высокий доход, получаемый при этом виде вложений, должен был иметь тенденцию поддерживать высокие нормы прибыли вообще. Для тех, кто владел только несколькими рабами, было, по-видимому, обычным делом использовать их таким образом, получая на каждого прибыль в размере обола или более в день. Исключая рудники, наибольшее количество рабов в Афинах, как нам известно, было в ору-

жейной мастерской Кефала, где работало 120 рабов[414]. Без сомнения* это не было исключительным случаем. Спустя время, равное жизни одного поколения, мы узнаем об одной состоятельной семье, собственность которой состояла из городского дома, двух деревенских хозяйств и сапожной мастерской, в которой было занято десять или одиннадцать рабов[415]. Большое количество рабов было занято на домашней службе, а также в публичных домах. Глотц считает, что в обычном афинском домашнем хозяйстве могло быть от трех до двенадцати рабов[416]. Это не более чем предположение, но важно заметить, что даже беднейший из граждан, как кажется, имел одного или двух рабов. Хремил в комедии Аристофана «Богатство» — это бедный крестьянин; все-таки он имеет нескольких рабов[417]. Рабы и бедные граждане работали в одних и тех же условиях на общественных работах. О том, в какой мере рабский труд вторгся в область, свободного труда в Афинах конца V столетия, можно судить по отчету о строительстве Эрехтейона, которое было закончено в 408 году до н. э. Из 71 человека, которых наняли на работу, 16 были рабами, 35 — постоянно проживающие в Афинах чужеземцы и 20 — граждане[418]. Причина, по которой третья цифра является такой низкой, состоит, конечно, в том, что граждане пользовались привилегией последняя давала им право зарабатывать деньги в качестве присяжных, они пользовались мясом и вином, которые бесплатно раздавались на частых общественных празднествах, и имели возможность получить по жребию земельный участок в колониях. Их в некоторой мере обеспечивала демократия.

К какому, следовательно, мы придем заключению? Эренберг пишет следующее :

«Вопрос о свободном и рабском труде является в действительности вопросом о производстве в мелком или в крупном масштабе. Поскольку мы не убеждены в доминирующем экономическом значении крупных эргастерий, в которых обычно предпочитался рабской труд, то мы не убеждены и в доминирующей роли рабского труда вообще. Он был необходим и требовался повсюду, но скорее как

дополнительное средство, а не как часть самого основания экономической жизни. Свободные никогда не воспринимали рабский труд как некую опасность и почти никогда — как помеху»[419].

В подкрепление этой точки зрения он обращается к Уэстерману, о котором пишет как о «выдающемся современном знатоке по всем вопросам, связанным с рабством у греков» :

«Рабы были заняты на тех же работах, что и свободные, обычно рука об руку с ними, и, очевидно, никаких предрассудков или трений между теми и другими не существовало. В любом смысле — в смысле ли того, что порабощенное население преобладает над свободным, или в том смысле, что греческие города-государства обнаруживают умонастроения рабовладельческого (slave-ridden) обще- л ства—греческое общество не было основано на рабстве[420].

Имеется аксиома политической экономии, которую эти ученые упустили из виду;

«.. .Еслизадача науки заключается в том, чтобы видимое,выступающее на поверхности явлений движение свести к действительному внутреннему движению, то само собой разумеется, что в головах агентов капиталистического производства и обращения должны получиться такие представления о законах производства, которые совершенно уклоняются от этих законов и суть лишь выражение в сознании движения, совершающегося на поверхности явлений»[421].

Афинские граждане не воспринимали рабский труд как опасность или даже как что-то мешающее, пока они имели возможность прямо или косвенно эксплуатировать его вышеупомянутыми способами, что они и делали. В IV столетии они превратились в класс рантье, живущий за счет своего незаработанного дохlt;^а и презирающий физический труд как занятие, подходящее только для варваров и рабов. Конечно, они не осознавали эти умонастроения как рабовладельческие. Наоборот, они относились как к самоочевидной истине к тому, что поскольку раб являлся низшим от природы, то было в его собственных интересах, когда с ним обходились, как с рабом. Это, как и аналогичные софизмы, выдвигаемые белыми колонистами и их потомками в современной Африке и Америке, было «лишь выражение в сознании движения, совершающегося на поверхности явлений» и не доказывает ничего, кроме способности эксплуататорского класса обманывать также и самого себя.

Если мы оставим в стороне эти идеологические факторы и обратимся к объективным производственным отношениям, что останется тогда от аргументации Эренберга? Только одно: афипская экономика основывалась на мелком производстве и поэтому рабский труд не мог играть в ней значительной роли. Ошибочность этого вывода очевидна.

Карта VII

X а л к и Да^г^Эр е т р и я

’Хиос;

Афины

А ндрос-

-Эшна.

енос.

1Миконос

нос

тamp;Чamp;ш**0*" рна

Эрифрьг” Нлазомены

,у?Теос              КАРИ

.Колофон, W

Vv»444##**4'4л*АлУ^^**А/*ЧЧ'^т!^5 \

/v44vV'.\V:^

3фЄС

vft^v-Й •Магнесин lt; ил ет

* *. #. # • % • * # ## V* *• '              Г“

Бранхиды

'Л ОС

мнос

•Наксос.

Г аликарнас

¦Мелос]

¦Аморгос-

Тил О с

•Кифера-,

На самом же деле, именно потому что они базировались на мелком производстве, греческие города-государства, возникшие благодаря новым достижениям в развитии производительных сил, особенно благодаря открытию способов производства железа и чеканки монеты, оказались способными при демократическом правлении незаметно распространить рабский труд на все отрасли производства и таким образом создать иллюзию, будто он был чем-то таким, что предписано природой. Это, следовательно, означало, что «рабство овладело производством в значительной степени». Это был кульминационный пункт в развитии античного общества, за которым последовал длительный период упадка, когда свойственная рабской экономике ограниченность сказывалась все сильнее и сильнее, препятствуя дальнейшему развитию производительных сил и отвлекая энергию общества от эксплуатации сил природы к эксплуатации человека.

7* Личность

«Можно было бы указать и на многое другое в образе жизни древних эллинов, чем они походили на нынешних варваров»[422]. Это утверждение не имеет себе никакой параллели в литературе Вавилонии и Египта. Может быть, является не случайным, что его автор, Фукидид, был по рождению одновременно и афинским аристократом и варваром. Со стороны отца он принадлежал к знаменитому роду Филаидов, которые вели свое происхождение от Аякса (см. т. I, стр. 118). В течение ряда поколений та ветвь рода, к которой он принадлежал, владела частью рудников во Фракии. Один из его предков по отцовской линии, Мильтиад, был тираном Фракийского Херсонеса (см. т. I, стр. 577) и женился на фракийской принцессе. Его собственный отец носил фракийское имя Олор, а его мать была дочерью одного фракийского вождя[423]. Таким образом, обстоятельства его рождения и воспитания должны были помогать ему видеть отношения между греком и варваром в их истинном свете. Однако случай с Фукидидом не является единственным. Он только представляет собой наиболее разительный пример общей истины. Греки так быстро вышли из состояния варварства, что принесли вместе с собой в цивилизацию, будучи полны сознания своего происхождения, многие племенные институты и идеи; и в этих условиях они создали новую форму, государства — демократическую республику, для которой было характерно приспособление племенных институтов к самым последним усовершенствованиям в способе производства. Демократическая конституция представлялась народу как восстановление для них в новой форме тех принципов племенного равенства, которым наслаждались их предки с незапамятных времен, пока они не были лишены его под властью земельной аристократии[424]. Это было иллюзией, которую Маркс и Энгельс назвали иллюзией эпохи[425], и она была полной противоположностью действительности. Будучи предназначена для того, чтобы облегчить развитие товарного производства, демократическая республика создала условия, при которых старые племенные, родовые, традиционные, патриархальные и личные отношения были сметены прочь.

Таково было противоречие, которое вопреки их воле внедрялось в сознание греков. Однако прежде чем приступить к рассмотрению политических и идеологических форм, в которых это противоречие находило свое сознательное выражение, подведем итоги нашему анализу его экономической основы.

При первобытном коммунизме собственность была чем-то неотделимым от самого человека :

«Собственность означает, следовательно, первоначально не что иное, как отношение человека к его естественным условиям производства, как к принадлежащим ему, как к своим, как к предпосылкам, данным вместе с его собственным бытием; отношение к ним, как к естественным предпосылкам его самого, образующим, так сказать, лишь его удлиненное тело. У него собственно нет отношения к своим условиям производства, а дело обстоит так, что он сам существует двояко: и субъективно, в качестве самого себя, и объективно — в этих естественных неорганических условиях своего существования. Формы этих естественных условий производства двоякие :

1. его наличное бытие как члена какого-либо коллектива ; следовательно, наличие этого коллектива, являющегося в своей первоначальной форме племенной организацией, более или менее видоизмененной племенной организацией; 2) отношение к земле через посредство коллектива, как к своей земле, коллективная земельная собственность, в то же время единоличное владение для отдельного лица, или же существует такой порядок, при котором разделу подлежат только плоды, сама же земля остается общей и обрабатывают ее сообща»[426].

Такие отношения еще сохранялись в некоторых областях Греции вплоть до VI века до н. э. (см. т. I, стр. 320). Колонии, которые греки основывали по всему Средиземноморью, были организованы по тому же самому принципу с тем различием, что они базировались уже не на общей собственности, а на союзе семей, из которых каждая навечно владела участком земли, унаследованным от одного из основателей колонии (см. т. I, стр. 314). Семья была неотделима от земли, на которой она жила :

«Предпосылкой для присвоения земель здесь продолжает оставаться членство в общине, но, как член общины, каждый отдельный

человек является частным собственником. Относясь к своей частной собственности, как к земле, он в то же время относится к этой частной собственности, как к основанию своего членства в общине...»[427]

Его участок земли, по-гречески его ovata («усия») является субстанцией, тем, от чего зависит само существование его и других членов его семьи в прошлом и настоящем, это источник как их материального существования, так и основа их социального положения.

Однако с самого начала греческие города-государства, объединенные внутри себя, находились в напряженной борьбе со своими соседями, все равно — были это греки или негреки; то те, то другие грабили друг друга и обращали в рабство. Таким образом, с быстрым ростом денежного хозяйства их внутреннее единение было нарушено сначала борьбой за землю, позднее антагонизмом между " рабовладельцами и рабами. В каждом государстве граждане были объединены против рабов, тем не менее между ними самими существовало разделение на враждебные группы вследствие конкуренции в получении прибавочной стоимости, производимой рабским трудом. Такие тенденции действовали и в бронзовый век, но тогда они сдерживались теократическими деспотами. Теперь они получили полную свободу проявления. В греческой демократии личность оказывалась «свободной» от всех других отношений, кроме тех, которые определялись мистической связью товарного обмена.

В то же самое время, в соответствии с низким уровнем товарного производства, эта свобода личности никогда не достигала того уровня, который достигнут в современном капиталистическом обществе. Свободные граждане, рабовладельцы, старались перед лицом растущего рабского населения сохранить свою солидарность, исключая землю из сферы обмена. В Афинах в период правления Клисфена и в течение всего V столетия права граждан были уравнены, по крайней мере номинально, с правами землевладельцев, в результате чего торговля оказалась в руках постоянно проживающих в Афинах чужестранцев. Только в следующем столетии мы обнаруживаем ясные признаки того, что земля снова становится свободно отчуждаемой, какой она была, правда, лишь в некоторой степени, в VI столетии; результатом этого было разложение города-государства. Мы можем, следовательно, сказать, что одним из основных факторов, определявших развитие города-государства, было это внутреннее противоречие между старой системой землевладения и новой силой в виде товарного производства.