войне 1494 г.

I. Для великих держав, еще совсем недавно обретших полное могущество, сейчас начинается отроческая пора большой внешней политики.

Складывалось впечатление, что Франция собралась вознаградить себя за терпкую прозу Людовика XI.

Во всем блеске проявляет себя вторая, фантастическая сторона французской натуры. Это качество Карла VIII импонировало также и итальянцам; для Савонаролы он предстает великим священным предводителем гвельфов, для Пизы — освободителем, для Неаполя — sacra corona”, а для всех — новой великой удачей в стране реализованных возможностей — Италии.

Анри Мартен (Histoire de France, IV. edit., t. VII, 282) в этом отношении отмечает: «La portion remuante et guerriere de la population franca і se garda, depuis la campagne de Naples, une aveugie fureur de conquetes lointaines, une infatuation funeste de sa superiority militaire.

Сам по себе поход был чистым безрассудством; действительный интерес Франции, скорее всего, заключался бы в том, чтобы Неаполь принадлежал некоторой побочной арагонской ветви, нежели тому арагонцу, который уже занимал Сицилию. Важнейшее значение этой страны выражалось в противостоянии исламу - весьма тяжкое и почетное право! В действительности же, Франции не следовало отказываться от прав на Франшконте и Артуа, а необходимо было забрать с оставшейся территории Нидерландов все, что было возможно. Наоборот, Неаполь даже в лучшем случае был ничего не стоящим для Франции владением, и Карлу VIII не следовало идти в поход только с целью завоевания Неаполя. Может быть, решающими были планы продвижения на Константинополь и Иерусалим?

Очарование этого времени состоит в том, что эгоизм и воодушевление выступают во всей их простоте; Флоренция переживает свою республику и своего Савонаролу из потребности в эмоциях.

Коммин и Гвиччардини едины в своих сообщениях; к ним присоединяется уже и Макиавелли (Decennale I)67.

Но разве все надувательство с планами походов на Константинополь и Иерусалим было в конечном счете только маской? Хотелось придать захватническому движению видимость крестового похода? При существовавшей тогда турецкой опасности этот простой завоевательный поход на Неаполь представлялся невероятно скандальным, и Александр VI68 довел до сведения Карла (февраль 1494 г.?), что подобный поход не мог быть предпринят importuniori tempore"; в предельном отчаянии Ферранте хотел отдаться в руки турок. Да и 30 000 человек было слишком мало для крестового похода. Но во всем происходящем был скрыт и некий объективный смысл, как правило, не находящий своего внешнего выражения: агрессивный нрав Франции побуждал и без того заинтересованную в своем усилении испанскую власть к тому, чтобы равным образом устремиться к дальнейшей оккупации иных земель. Уступка Руссильона и Сердани еще долго не давала Фердинанду Католическому покоя!

Насколько достоверна сицилийская доктрина, согласно которой Филиппо Мария Висконти действительно завещал свой город Альфонсу Великому49? И в самом деле, не следует ли отсюда, что не только Лодовико Моро, но и весь дом Сфорца были в постоянном беспокойстве за Арагонский дом в Неаполе? И не состояла ли цель бракосочетания юного Джованни Галеаццо в том, чтобы устранить эту заботу? А с Орлеанского дома были совершенно сняты его притязания!

II. Нас убеждают прежде всего в том, что войны необходимы, поскольку во время мира народы загнивают, а самые мощные силы уже не получают своего выражения.

И, разумеется, таким способом победитель получает возвышенное чувство полноты жизни. О побежденном и его страдании уже не говорят, подразумевая единственный вопрос — почему он не стал более сильным?

В таком случае у Италии, поверженной наземь после эпохи или целой череды интервенций, конечно, не было ни единства, ни государственных учреждений для организации национального сопротивления, а отдельные правительства даже желали прихода чужеземцев.

Франция появилась, охваченная прежде всего откровенным желанием добиться признания действенности наследственных прав, и в первую очередь Карл VIII с его анжуйским пергаментом, а затем — Луи Орлеанский (в действительности Рабоданг), со своими миланскими претензиями на права его бабки.

Тем самым они вспугнули испанского зверя. Таким образом открылась сцена для испанско-французской борьбы за существование, которая хоть и частично, но постоянно проходит на итальянской почве, ставя своей целью захватить различные области Италии, пока около 1555 г. французы полностью не изгоняются из страны.

Сверх того они упускают значительно более близкое и важное приобретение: Нидерланды. Карл VIII жертвует в 1493 г. Артуа и Франшконте для того, чтобы уверенно приступить к своему итальянскому походу; позже Франция не получает важную французскую Фландрию вплоть до устья Шельды, где когда-то французские короли одерживали победы при Бувине, Роозебеке и др.

Можно ли в этом случае ставить в вину Филиппу II то, что он всячески поощряет и использует в своих интересах расстройство Франции в религиозных войнах?

Франция вновь вступает в Италию при Ришелье, при Людовике XIV, во время войны за испанское наследство, затем при Людовике XV, Директории, Наполеоне и т. д., пока, наконец, при существенном участии Франции, в Германии и Италии не возникают огромные национальные объединения, с которыми ей уже нелегко будет тягаться в будущем.

Было бы интересно подсчитать сумму того энтузиазма, который испытала именно французская нация, nota bene, а не ее предводители, исключая не только страдания Италии, но и унижения французов после стольких их отступлений из этой страны.

По всей видимости, сегодня можно говорить об окончательных результатах такого подсчета, поскольку, скорее всего, все французские вторжения в Италию прекратились навсегда.

Но в конечном счете остается один контрвопрос: Что сотворили бы итальянцы друг с другом, если бы Европа оставила их в покое?

44.