Цвингли и поздние времена Реформации

Реформация вызвала наступление таких времен, при которых единоверцы стали друг для друга значительно более близкими людьми, чем их соотечественники.

Кроме того, политически дерзкие решения и пренебрежение к средствам их достижения были знакомы всем и раньше.

К этому прибавилось представление Цвингли и многих его современников о том, что терпеливое принятие положения вещей, не соответствующего их метафизическим понятиям, может навлечь Божий гнев на целую страну. (Было ли такое представление для Цвингли искренним? В конце концов, речь шла о его собственном гневе.)

В том и заключалось его фундаментальное отличие от Лютера, который в общем провозглашал: «Так долго этот мир уже не простоит!», и не брал на себя никакой ответственности за то, что делают с этим миром власть имущие, а заодно рассматривал гнев Божий в виде постоянного бича, нависшего над людьми. Напротив, Цвингли считал себя в религиозном и политическом отношении ответственным за состояние дел в целом, или же заявлял об этом в своих речах.

Наше предположение о том, что участие верующих в союзах, выходящих за границы отдельных государств, рассматривалось тогда как государственное преступление, не соответствует действительности. Люди, живущие по разные стороны этих границ, воспринимали все иначе.

В те времена не было возможности опираться на точное исчисление народонаселения страны. Цвингли «верил» в то, что бедный народ в пяти местностях католической внутренней Швейцарии угнетается только своими владыками88.

Очевидно, что в Берне решения в основном принимало правительство, поскольку слишком значительная масса сельского населения оставалась католической, и поэтому горные районы осмелились поднять мятеж. А разве в обычных фогтствах дело обстояло совсем по-иному? По крайней мере, в Тургау и других местах, где позже, после второго сражения при Каппеле, религиозное насилие было прекращено, католицизм утвердился вновь, частично своими силами.

Однако, когда дело доходило до войны, то Цвингли смело принимал ее условия и не отказывался использовать общепринятые тогда военные средства уже в Меморандуме от 1526 г., — совсем как какой-нибудь командир императорской армии.

Его политические интриги, в сущности, были устремлены к одной цели.

Он был оптимистом и хотел заложить основания для нового порядка вещей на все времена. Его ясный рассудок говорил ему, даже без специального обращения к истории, что известные нам устроители власти, которые хотя бы чего-то достигли, все без исключения мыслили точно таким же образом.

Что его погубило — так это иллюзия, до конца затемнявшая его сознание, что он сможет увлечь за собой Берн. Он особенно надеялся на это тогда, когда Берн, начиная с 1528 г., из-за участия Унтер- вальдена в революции верхних земель, оказался в глубоком раздоре с пятью другими местностями Швейцарии89. Здесь, однако, он наткнулся на стену. Берн хотел при любых обстоятельствах сохранить унаследованное им право на осуществление власти, которая была ему ближе, чем вся теология. Долгое время он проводил политику, полностью отвечавшую его интересам и соответствующую тому, что было для него привычным. Притянутый буксирным канатом к цвин- глианской революции, он утратил бы свой приоритет.

Благом было то, что Швейцария по крайней мере справилась с этой проблемой своими силами, без привлечения иностранной помощи, охотно предлагаемой с той и с другой стороны.

Цвингли поступал вполне наивно, категорически не желая, с одной стороны, и дальше терпеть на земле Цюриха католическую мессу, а, с другой — одновременно требуя от пяти местностей, чтобы в них поддерживалась терпимость к «Слову Божию». Этот пример показывает, как метафизик может увлечь за собой государственного мужа.

59.