К спору об иконах
I. Главными зачинщиками спора являются генералы — в особенности генералы, ставшие императорами. Они происходили из местностей, находившихся под влиянием различных ересей и иудаизма, и опирались на «фанатизм» такого рода, который, во всяком случае, имел в Византийской империи меньше прав на существование, чем предшествовавший ему «фанатизм» иконопочитателей.
Это тот же фанатизм тривиальности, что и у Мухаммеда. Вдобавок ко всему ислам ознакомил генералов с таким государственным устройством, которое, в силу тождества властных начал и религии, оказалось в определенной мере более прочным, чем византийское государство, где власть и религия разделялись. Византийские правители, будучи людьми военными, были захвачены очень значимой для них идеей принудительной силы, которой якобы можно уничтожать всех врагов. Всякое сопротивление или противодействие невоенного характера приводили их в ярость и вызывали готовность к крайним мерам. В подобном умонастроении они вели внутреннюю войну в то время, когда империя нуждалась в величайшем согласии.Внешние формы этой борьбы выражаются в действиях одной части церкви против другой: а именно, когда патриархи, епископы, митрополиты и др., утвержденные одной частью церкви, проявляют активность, направленную против остальных служителей церкви, зависящих от другой части. Средствами, используемыми в борьбе, становятся в определенной мере декреты церковной ортодоксии, то есть, синодов, и некоторые другие документы. Наряду с ними, однако, прокладывает себе дорогу безмерная брутальность, в пределах которой и благодаря которой обнаруживала свой
характер имперская власть: она проявлялась в тех случаях, когда ее уже не сдерживали никакие предрассудки религиозного порядка.
Оставалось только поддерживать пламя разрушения, пока не появились генералы, например, при императрице Ирине, которые убедились в том, сколь большое влияние можно приобрести, став на сторону предельно забитого народного большинства.
Но тогда наглядным образом проступило различие интересов в подразделениях самой армии, и лейбгвардейцы-иконоборцы были повержены.Второй период иконоборческого спора, который приходится на IX век, оказался в зависимости от того обстоятельства, что в армейских частях еще жива была традиция иконоборчества, и что на трон снова взошел еретический и при этом иудействующий генерал Михаил Бальб, основавший династию. Борьбу с почитанием икон начал еще Лев Армянин, по большей части не чувствительный к религиозным проблемам (Leo. Mittelalter. S. 246), затем ее продолжил Михаил Бальб, сначала тоже религиозно индифферентный. Общий результат всего происшедшего таков: церковь, конечно, в чем-то претерпела унижение, и это касается ее главного органа, патриархата. Но иконопочитание и монашество одержали полную победу.
Оптимисты от ислама могли бы выставить иной, противоположный счет такого рода: величайшим счастьем для нас было то, что византийцы, находясь под властью столь боеспособных императоров, оказались в значительной мере расколотыми из-за церковных преследований — ведь в противном случае они могли бы одолеть нас!
Герцберг (Hertzberg. Geschichte der Byzantiner und des osmani- schen Reiches. S. 99 ff.) прежде всего обнаруживает, что многие сегодняшние греки помешаны на Льве Исавре и приписывают ему неслыханные деяния. Он признается, что людям все же неведомо, насколько обширными были церковные преобразования Льва, что от них сохранилось в дальнейшем, а что служило лишь «средством борьбы». Далее Герцберг излагает привычные опасения профессора перед господством тупого суеверия, противодействовать которому, по его мнению, могли только восторженный религиозный реформатор или спокойная, исполненная терпения антипатия народа. Но перед глазами у Льва был привлекательный пример таких его предшественников, как Феодосий Великий, который покончил одновременно и с арианами, и с язычниками. Надеялся ли он (Лев) склонить к себе также евреев и арабов — этот вопрос остается без ответа.
На стороне Льва были: большинство генералов, образованные миряне в Малой Азии (а не в европейской части Греции!), чиновники и высшие сословия, а также часть клира (да еще какая!). Против него: массы народа и особенно женшины. Герцберг признает отсутствие у иконоборцев всяких перспектив: нужно в большей мере удивляться их долгой выдержке, нежели их окончательному крушению. Спор зашел гораздо дальше, чем некогда проблемы Троицы.
(Или, может быть, при Льве Исавре ужасное и чванное государство стало вести себя с большей любезностью? И даже в противоположность тому началу, которое подданные государства все еще ценили вопреки ему — как то последнее, что у них еще оставалось: а именно, быть jaloux).
II. Иконопочитание относилось к тем немногим фактам существования, которые до этого времени делали жизнь много испытавших византийцев достаточно сносной и благоприятной и в которых пока что не чувствовалось вмешательство государства. Когда языческий люд, невероятно тяготеющий к миру образов, стал христианским, из представления о новой религии неминуемо должна была родиться и определенная мера почитания самих изображений; кроме этого, продолжали существовать отдельные себя уверенно под защитой гарантированного внешним образом порядка, который соответствует господствующему сейчас индустриализму, и не имеют представления о чрезвычайно подвижной и исполненной угроз жизни.
В конце концов подобная оценка слишком сознательно и принципиально схватывает характеры, и наоборот, слишком мало учитывает значимые для них сиюминутные потребности и необходимость повседневной обороны.
Обычно это время оценивается как такой период истории, когда идеалы средневековья, церковь и рыцарство распались на части или, скорее, потерпели полный крах. Но ведь именно идеалам присуще то качество, что они живут не вечно (для своего увековечения они прибегают к услугам поэзии), тем более, когда они наделены такой хрупкой жизнью, какой отмечены церковь и рыцарство.
В самом процессе их разложения уже видны очертания вновь возникающих реальных сил, пусть и проявляющих себя в еще смутных образах. Движение жизни не всегда происходит через взаимодействие значимых диаметральных противоположностей, но допускает и распад. Сама жизнь остается постоянно открытой нашему взору.
Все затруднения, подстерегающие, во-первых, однобоких фанатиков прошлого и настоящего, а во-вторых, философствующих изобретателей истории, в их конфликте с реальными событиями, касаются именно их и мало затрагивают нас.
Ill