Склонность XIX столетия к изучению истории

Возникает вопрос, обладаем ли мы качественно более высоким историческим знанием.

Лазоль (S. 10) считает даже, «что о жизни современных народов Европы уже столько известно, что можно было бы выявить устремленные к одной цели линии развития и даже сделать выводы относительно будущего».

Для жизни человечества, так же как и для жизни отдельного человека, весьма нежелательно знать будущее. И наше нетерпеливое желание узнать о нем с помощью астрологии поистине глупо.

Если представить себе человека, который заранее знал бы, например, день своей кончины или положение, в котором он будет находиться в тот момент, или народ, которому заранее известно, в каком столетии он исчезнет с лица земли, то мы неизбежно должны будем вообразить себе и все последствия такого предвидения, которые приведут к полному смятению воли и всех человеческих устремлений, которые в полной мере развиваются лишь в том случае, если человек или народ живет и действует «слепо», ради самого себя, следуя своим собственным внутренним влечениям и импульсам. Ведь будущее создается только по мере того, как совершается эта жизнь и эти действия, а если этого не произойдет, то жизнь человека или народа, как и ее финал, приобретет иной характер. Заранее известное будущее — это абсурд.

Но, независимо от нежелательности предвидения будущего, оно и невозможно для нас. Прежде всего, ему препятствуют заблуждения познания, проистекающие из наших желаний, надежд и опасений, а кроме того, наше неведение относительно всего того, что зовется скрытыми силами, как материальными, так и духовными, и непредсказуемость духовных воздействий, которые могут внезапно преобразовать мир. Далее следует принять во внимание и значительный обман слуха, под влиянием которого мы живем вот уже четыре сотни лет, с тех пор, как наша рефлексия и ее умозаключения, проникшие благодаря усилиям прессы во все поры нашего существования, заглушают своим шумом все и вся и, казалось, бы поставили в полную зависимость от себя и материальные силы, которые, тем не менее может быть, вплотную приблизились к великому победоносному развитию иного рода, то есть, есть основания полагать, противоположное духовное течение стоит у порога.

И все же, думается, наше время лучше оснащено для познания прошлого, чем какая-либо прежняя эпоха.

В чисто внешнем плане развитию исторической науки в наше время способствует доступность всех литератур, ставшая возможной благодаря частым посещениям новых стран и изучению их языков, в результате широкого распространения филологических знаний, а также доступность архивов, возникшая благодаря путешествиям и экспедициям возможность познакомиться с памятниками с помощью зарисовок и особенно фотографии, массовое издание источников, предпринимаемое правительствами и различными обществами и союзами, которые в любом случае носят более разносторонний характер и больше сосредоточены на истории как таковой, чем это делали конгрегация св. Мавра' и Му- ратори".

Помимо этого, существует и ряд внутренних факторов, способствующих изучению истории, причем в первую очередь назовем факторы негативного свойства.

К ним относится прежде всего безразличие большинства государств к результатам исследования, которое ничем не угрожает их существованию, тогда как их тогдашней форме (монархии) угрожали несравнимо более близкие и опасные враги, чем история, да и вообще вся тогдашняя общепринятая практика laisser alter и laisser dire’”, заставлявшая разрешать любой газете публиковать такие сведения о повседневной жизни, которые совершенно расходились с интересами властей. (И все же можно утверждать, что Франция слишком легкомысленно отнеслась к делу. Ее историографы радикального направления оказали большое влияние на ход дальнейших событий.)6

Следует указать также на беспомощность существующих религий и конфессий по отношению к любой интерпретации их прошлого и настоящего. Мощные научные силы обратились к исследованию эпох, народов и ситуаций, сформировавших первоначальные представления, под влиянием или на основе которых создавались религии.

А теперь перейдем к факторам позитивного характера - прежде всего, это огромные изменения, происшедшие с конца XVIII века, которые породили настоятельную потребность в изучении прошлого, независимо от того, вызывалась ли она стремлением к оправданию или к обвинению.

Полный движения период, каким было это тридцатилетие революционной эпохи, чтобы не утратить полностью свое мироощущение, должен создать для себя такой противовес.

Только осознание прошлого позволяет нам понять весь размах, всю быстроту и силу движения, в русле которого живем мы сами.

’ Видимо, имеется в виду конгрегация мавристов (названа по имени св. Мавра), основанная в 1618 г. иезуитами, отделения которой рассматривались как питомник эрудитов, знатоков средневековых рукописей.

" Муратори, Лудовико Антонио (1672-1750) - итальянский историк, католический священник, критически изучал источники по истории Италии, «отец» современной итальянской историографии и открыватель средних веков, корреспондент Лейбница, представитель реформационного католицизма, оказал значительное влияние на идеологию австрийского просвещенного абсолютизма.

Вседозволенности и возможности писать и говорить что угодно (фраки,.)

Затем, драматическое зрелище Французской революции и ее обоснование событиями прошлого приучило исследователей устремлять свой взор на изучение не только материальных, но и главным образом духовных причинных связей и на их явные материальные последствия. Вся мировая история, по мере того, как обнаруживается все большее количество источников, могла бы дать точно такой же урок, однако эта эпоха учит нас самым непосредственным и ясным способом. Для исторической науки современности преимуществом является также то, что принципы прагматизма в наше время усваиваются на более высоком уровне и гораздо более широко, чем раньше. История — и по своему видению предмета, и по манере изложения — стала несравненно более интересной.

Кроме того, благодаря расширению литературных связей и развитию общемировых коммуникаций в XIX веке бесконечно умножилось количество самых различных точек зрения. Далекое стало близким; на место разрозненных знаний о редкостных, экзотических фактах из далекого прошлого и дальних стран приходит постулат, требующий создания всеобщей картины жизни человечества.

Наконец, не следует забывать и об интенсивных процессах в новейшей философии, значительных самих по себе и прочно связанных с общимй воззрениями на всемирную историю.

В чем же заключается наша задача теперь, при огромном росте исторических исследований, охвативших весь материально-зримый и духовный мир, выйдя далеко за рамки всех прежних понятий об «истории»?

Для полного ее разрешения не хватит и тысячи человеческих жизней, тысячи исследователей, наделенных исключительным талантом и энергией.

Ведь в действительности в исторической науке царит крайняя специализация, проявляющаяся и в монографиях, посвященных мельчайшим историческим фактам и деталям. При этом даже от самых доброжелательных исследователей порой ускользает всякое понимание масштабов их предприятия, когда они забывают, какую часть своей земной жизни должен затратить на знакомство с их трудом читатель (лично не заинтересованный в рассматриваемом предмете). Всякому, кто задумает написать монографию, хотелось бы посоветовать иметь при себе «Жизнеописание Юлия Агрико- лы» Тацита, постоянно заглядывать в него и говорить себе — чем пространнее, тем никчемнее, тем быстрее забывается.

Уже любой справочник по отдельной эпохе или отдельной отрасли исторического знания дает понять, какое бесконечное множество фактов собрано специалистами. Поистине, картина, которая может повергнуть в отчаяние начинающего историка!

Нам вовсе нет необходимости беспокоиться о тех, кто решил целиком посвятить себя изучению истории и даже написанию исторических работ. В нашу задачу не входит подготовка ученых- историков и уж тем паче специалистов по всеобщей истории.

Ведь мы, как уже было сказано, ведем речь не столько об изучении истории, сколько об изучении исторического, всего, что имеет отношение к истории.

Каждый процесс познания фактов в отдельности помимо своей конкретной, специальной ценности как получение сведений или формирование мыслей, касающихся какой-то специальной области, обладает еще и универсальной, всеобщей или исторической ценностью как свидетельство определенной эпохи развития вечно меняющегося человеческого духа и, рассматриваемый в надлежащем контексте, является доказательством непрерывности развития и вечности этого духа.

Наряду с непосредственным использованием данных науки в интересах конкретной специальности отдельных ученых, существует и второй способ их применения, о котором необходимо сказать.

Первейшим предварительным условием явлйется серьезное изучение какой-то одной дисциплины; необходимо пройти и закончить академический курс теологии, юриспруденции или какой-то другой науки, причем не только ради того, чтобы приобрести необходимую в жизни профессию, осуществив свое жизненное призвание, а чтобы научиться упорно и систематически работать, научиться с уважением относиться ко всем дисциплинам, имеющим отношение к избранной профессии, чтобы упрочить серьезное, вдумчивое и объективное отношение к изучаемому предмету, столь необходимое в науке.

Наряду с этим необходимо также продолжать те пропедевтические штудии, которые открывают доступ ко всему остальному, прежде всего к различным литературам, то есть имеется в виду изучение обоих древних языков, латыни и греческого, и по возможности еще и нескольких новых. Всегда полезно знать лишний иностранный язык. И сколько бы языков человек ни знал, никогда нельзя полностью прекращать их изучение, упражняться в них. Хорошие переводы в чести, но языка оригинала не заменит ни один из них, ведь он сам по себе, со всем своим словарным запасом и фразеологией, является бесценным историческим свидетельством.

Далее необходимо дать рекомендацию негативного свойства — следует избегать всего того, что помогает провести, «убить» время, которое, наоборот, надлежит всеми силами изыскивать и беречь, держась в стороне от нынешнего увлечения газетами и романами, опустошающими дух.

Мы вообще имеем в виду лишь те умы и натуры, которые не подвержены ординарной скуке и способны к длительным и глубоким размышлениям, которые в достаточной степени обладают фантазией и воображением, чтобы не нуждаться в плодах фантазии других людей, и в том случае, если они и вбирают их в себя, не становиться ее рабами, а уметь рассматривать ее так же, как и всякий прочий объект исследования.

Вообще необходимо уметь на время полностью отрешиться от моментов субъективного характера — личных целей, переживаний и намерений, целиком обратясь к познанию ради самого познания; необходимо также уметь рассматривать историческое и в том случае, когда оно не имеет прямого или косвенного отношения к нашему благополучию или к нашим невзгодам; и даже если оно каким-то образом связано с ними, исследователь должен уметь объективно рассматривать его.

Нельзя также, чтобы духовная работа мыслилась как процесс, доставляющий только наслаждение.

Все подлинные свидетельства прошлого на первый взгляд кажутся скучными, ибо являются чужими для нас. Они сообщают о воззрениях и интересах своего времени, адресуясь к своему времени, и не обращены к нам, тогда как современная фальшь и неправда создается в расчете на нас, оснащенная пикантными деталями и готовая предупредить наши желания и удовлетворить наши вкусы, как это обычно бывает с поддельными древностями. В особой степени к явлениям такого рода относится исторический роман, к которому обращается так много людей, надеющихся найти в них историю, которая, по их мнению, подвержена лишь незначительной аранжировке, но в основном изложена верно.

Обычному полуобразованному человеку вся изящная литература вообще (за исключением литературы тенденциозной), а что касается литературы прошлого, то и ее шедевры (произведения Аристофана, Рабле, «Дон Кихот» и т. д.), кажутся непонятными и скучными, поскольку он не находит в них ничего интересного для себя лично, они не задевают его за живое, как нынешние романы.

Но и в глазах ученого и мыслителя прошлое всегда на первых порах выглядит чужим и для усвоения его необходимо проделать определенную работу.

И уж тем более доскональное исследование источников по какому-либо важному предмету, в полном соответствии с требованиями эрудиции, представляет собой предприятие, требующее человека целиком.

Одна только история, например, какого-нибудь теологического или философского учения могла бы занять годы, а уж изучение истории всей, собственно, теологии, даже если исключить историю церкви, церковные уставы и правила и т. д., и рассматривать ее как историю догм и историю науки о церкви, представляет собой гигантский труд, если вспомнить обо всех patres, concilia, bullavia*, схоластах, еретиках, новейших догматиках, го- милетиках и религиозных философах. И хотя при глубоком погружении в предмет становится видно, как они опровергают и списывают со счета друг друга, и исследователь знакомится с методами научных изысканий, научаясь по малой части узнанного угадывать очертания целого, все же существует опасность, что он просмотрит, упустит из виду вторую важную половину изучаемых явлений, скрытую под грудой нагроможденных в беспорядке сведений, если он не обладает счастливой способностью предчувствия, которая словно случайно раскрыла бы ему глаза на это.

А еще и опасность упадка творческого пыла, когда слишком долго занимаешься одним и тем же делом, не вызывающим особого интереса! За изучение шотландских церковных проповедей XVII—XVIII вв. Бокль поплатился полным расстройством своих умственных способностей.

А тут еще призывают стать человеком, обладающим обширными и многосторонними знаниями, который в нынешнем понимании этого качества должен, собственно, изучать все на свете! Ведь все является источником, не только труды историков, но и вся литература, все памятники прошлого — именно они и являются единственным источником для изучения самой глубокой древности. Все, каким-либо образом переданное от прошлого, сохраненное традицией, так или иначе связано с духом и его изменениями, являясь свидетельством и выражением его.

Но применительно к нашим целям речь может идти лишь об источниках, обнаруженных в процессе чтения, источниках как таковых; пусть теолог, юрист, филолог использует отдельные сочинения, написанные в прошлом, не только потому, что их содержание отвечает их узкопрофессиональным интересам, но имеет значение и в историческом смысле, как свидетельство отдельных стадий развития человеческого духа.

’ Отцах церкви, церковных соборах и папских буллах {лат.)

Для того, кто действительно хочет учиться, то есть может обогащаться духовно, один-единственный удачно выбранный источник может заменить в известной мере бесконечно многое, поскольку такой исследователь с помощью простой функции своего духа находит и ощущает всеобщее в единичном.

Нет никакой беды и в том, если начинающий исследователь примет, скажем, всеобщее за особенное, само собой разумеющееся, общепонятное, поверхностное за характерное, специфическое, глубинно сущностное, индивидуальное за общее; все корригируется при дальнейшем изучении, да уже и привлечение второго источника позволяет ему путем сравнения сходных и противоречащих друг другу моментов сделать выводы, к каким он не пришел бы, прочитав и два десятка фолиантов.

Но необходимо обладать желанием искать и находить, и bisogna saper leggere* (по выражению Де Бони). Необходимо верить, что в любом хламе, в любом мусоре зарыты драгоценные камни познания, имеющие как всеобщую, так и индивидуальную ценность, важную лично для нас; одна-единственная строчка какого-нибудь в общем-то ничем не примечательного автора вполне может стать причиной того, чтобы перед нами вспыхнул свет, который определит все наше дальнейшее развитие.

И еще — оригинальный источник всегда имеет преимущество перед его пересказом, обработкой.

Прежде всего, он излагает факты в чистом виде, так что сначала нам приходится выяснить, какие же выводы можно сделать на их основе, тогда как пересказ, обработка уже предваряют эту задачу и передают факты уже в определенной интерпретации , дав им определенную оценку, то есть включая их в чуждый им и часто ложный контекст чьих-то представлений.

К тому же источник дает факты в той форме, которая носит на себе ясно видные следы своего происхождения или личности своего создателя, являясь, в сущности, делом его рук. В оригинальности формы заключена и трудность овладения ею, и ее прелесть и большая часть ее ценностей, далеко превосходящая значимость всех пересказов и переработок. Здесь также уместно еще раз вспомнить, какие преимущества дает знание иностранных языков по сравнению с использованием переводов.

Наш дух образует настоящее химическое соединение только с оригинальным источником в полном смысле этого слова, причем, разумеется, приходится констатировать, что слово «оригинальный» имеет относительное значение, и там, где оно утрачено, его место могут занимать второе и третье значения.

' Необходимо уметь читать {шпал.)

Однако источники, особенно те, к созданию которых имеют отношение великие люди, неисчерпаемы, так что каждый исследователь должен перечитывать тысячекратно использованные книги, ибо они перед каждым новым читателем и новым столетием предстают в особом обличьи; по-разному они воспринимаются человеком и в зависимости от его возраста. Может случиться так, что первостепенный факт, изложенный, например, Фукидидом, будет замечен кем-то лишь через сотни лет.

Картина, возникающая в нашем воображении под воздействием искусства и литературы прошлого, постоянно меняется. Может быть, произведения Софокла повлияют на людей, только что родившихся, совсем иначе, чем они влияют на нас. В этом нет ничего плохого, никакой беды, это всего лишь следствие неустанного развития живой жизни.

Но если мы, не щадя своих сил, усердно и вдумчиво работаем над источниками, нас рано или поздно ожидает награда — незабываемые мгновения и предопределенные часы, когда нас, погрузившихся в изучение, может быть давно открытых и, казалось бы, хорошо известных вещей, озаряет внезапная вспышка интуиции.

А теперь зададимся трудным вопросом — что должен человек, не являющийся историком, отметить в выбранных им источниках и выписать из них?

Фактический материал давно стал содержанием бесчисленных справочников и пособий; извлекая его оттуда, исследователь делает массу выписок, на которые он впоследствии, скорее всего, и не взглянет. И конкретной цели у читателя еще нет.

Но определенная цель может возникнуть перед ним, если он как следует, еще не делая никаких выписок, вчитается в книгу какого-нибудь автора; дальше ему следует начать все сначала и отбирать материал, соответствующий этой частной цели и делать вторую серию выписок, касающихся всего того, что ему кажется особенно заслуживающим внимания, пусть это будут даже всего лишь названия глав и количество страниц с краткой, буквально в несколько слов, характеристикой содержания.

После этого в работе появится, может быть, вторая, а за ней и третья цель; возникнут также параллели и контрасты по отношению к другим источникам и т. д.

Разумеется, «все это способствует насаждению чистой воды дилетантизма, который извлекает для себя удовольствие из того, что другим приносит лишь заслуживающие всяческого уважения муки!»

Словечко это, «дилетантизм», особенно дурной славой пользуется в сфере искусства, где должно быть или ничем, или мастером, посвятив всю свою жизнь избранному делу, ибо в основе искусства - стремление к совершенству.

В науках же, напротив, мастером своего дела можно стать лишь в какой-то одной, ограниченной сфере, то есть быть именно специалистом, и в каких-то областях знания это и должно быть так. Но если человек не утратил способности к широкому общему взгляду на вещи, да и вообще не разучился ценить ее, он должен быть дилетантом в огромном количестве других областей, по крайней мере из чисто личных расчетов, ради умножения собственных знаний и обогащения своих представлений о различных взглядах и точках зрения, существующих по данному вопросу; в противном случае ученый останется во всем, что выходит за рамки его специальности, полным невеждой, а при определенных обстоятельствах и вообще грубым, неразвитым человеком.

Дилетант же, охотно занимающийся изучением интересующих его вещей, в течение жизни вполне может стать подлинно глубоким знатоком в различных областях.

Наконец, следует сказать и о нашем отношении к естественным наукам и математике, нашим единственным бескорыстным сотоварищам, тогда как теология и право хотят подчинить нас себе или хотя бы воспользоваться нами в качестве арсенала, а философия, стремящаяся встать над всеми, является, собственно говоря, вольнослушательницей всех наук.

Вопросом, исключает ли категорически изучение математики и естественных наук всякое историческое рассмотрение, мы при этом не задаемся. Во всяком случае, обе эти дисциплины не исключают изучение истории духа.

Одним из величайших фактов этой истории, истории духа, было возникновение математики. Мы спрашиваем себя, что раньше всего отделилось от вещей — числа, линии или плоскости? И как у отдельных народов сложился необходимый консенсус относительно этого? Каким был момент этой кристаллизации?

А естественные науки — когда и как они впервые отделили дух от природы и ее обоготворения, от магии природы? Когда и где они хотя бы в малой степени стали самостоятельной, независимой целью свободных устремлений духа?

Конечно, и они претерпели ряд изменений, и они временно поступали на службу, вжатые в рамки системных ограничений и подвергшиеся опасной канонизации в определенных границах, — на службу к священникам.

Самые горькие сожаления вызывает невозможность написать историю духовного развития Египта — самое большее, на что мы способны, это изложить ее в гипотетической форме, наподобие романа.

У греков для естественных наук наступило время полной свободы; однако интересовалось ими не так уж много людей, поскольку основные силы уходили на занятие государственными делами, философствованием и пластическими искусствами.

За александрийской, римской и арабе ко-византийской эпохами следует западноевропейское средневековье, когда естественные науки стали служанкой схоластики, обосновывавшей только общепризнанное.

Но с XVI века они являются одним из важнейших критериев в руках гения времени. И очень часто именно люди с высшим образованием и профессора замедляют их развитие.

Их преобладание и популяризация в XIX веке — факт, заставляющий нас непроизвольно задать вопрос, к чему все это должно привести и как это соотносится с судьбой нашего времени.

Но история — это нечто иное, чем природа, ее деятельность, возникновение и упадок протекают иначе.

Природа дает возможность видам достичь высшего совершенства их организма, проявляя величайшее равнодушие к индивидууму, более того, она даже создает враждебные друг другу, борющиеся друг с другом организмы, которые, достигнув приблизительно одинаковой степени органического совершенства, искореняют друг друга, ведя борьбу за существование. Такой же образ жизни ведут еще и люди, находящиеся в первобытном состоянии: их существование похоже на жизнь сообществ животного царства.

История же представляет собой разрыв с этой природой с помощью пробуждающегося сознания; правда, в человеке остается все еще немало от его первоначальной, животной природы, чтобы заклеймить его наименованием хищного зверя. Высокая организация, совершенная структура общества и государства соседствует с полной незащищенностью индивидуума и с постоянным стремлением порабощать «других», чужаков, чтобы не быть порабощенными ими.

В природе существуют regnum, genus, species', в истории - народ, семья, группа. Движимая прабытийными влечениями, природа последовательно, органично создает бесконечное множество видов при большом сходстве индивидуумов; здесь разнообразие (и уж, конечно, это именно так в рамках единственного вида homo") далеко не столь велико; между индивидуумами нет никаких рез-

' Царство, род, вид (лат.) “ Человек (лат.)

ких различий и разграничений, но все они стремятся к неравенству, то есть к развитию.

В то время как природа создает организмы, ориентируясь на несколько исходных, древнейших типов (беспозвоночные и позвоночные животные, фанерогамы, то есть явнобрачные, цветковые растения, и криптогамы), организм народа представляет собой не столько тип, сколько продукт постепенности; он является специфическим духом народа в его постоянном развитии.

Каждый биологический вид, существующий в природе, полностью обладает всем, что необходимо для его жизни; если он не располагал этим, то и не жил бы и не был бы способен к продолжению рода. Ни один народ не обладает всем, что ему необходимо, и каждый народ стремится дополнить свое существование, и чем выше он по уровню своего развития, тем сильнее в нем это стремление.

Процесс возникновения видов в природе окутан мраком; может быть, он основан на накоплении переживаний, наслаивающихся на природные способности и задатки, только процесс этот осуществляется гораздо более медленным и «допотопным» способом. Процесс складывания и модификации народности, как о том свидетельствуют неопровержимые доказательства, обусловлен частью врожденными свойствами и задатками, а частью также накапливанием пережитого; только он, поскольку ему содействует сознательный дух, идет гораздо быстрее, чем в природе, причем совершенно очевидное влияние на него оказывают как чуждые, инородные, так и близкие, родственные факторы, с которыми сталкивается народность.

Если в природе индивидуальные особи, принадлежащие именно к высокоразвитым животным, не имеют никакого значения для других особей — за исключением случаев, когда речь идет о более сильных врагах или о друзьях, то в мире людей выдающиеся личности постоянно оказывают свое воздействие на окружающих.

В природе вид относительно неизменен; межвидовые гибриды вымирают или изначально страдают бесплодием. В исторической жизни гибриды встречаются повсюду — можно утверждать, что это явление в существенной степени способствует оплодотворению крупных духовных процессов. Суть истории - изменение.

В природе упадок, гибель является следствием только внешних причин — геологических катастроф, климатических катастроф, подавления слабых видов более агрессивными, благородных более примитивными. В истории конец процесса развития всегда подготавливается внутренним истощением жизненных сил. Только после этого внешний импульс может положить конец всему.

II