9. Рим и его всемирно-историческое предназначение
Выплывающий из тьмы своих эллински-троянско-италийских истоков Рим стал владыкой Средиземного моря и этим самым возвестил идущий из Италии Мировой День.
Восток с его попытками построения мировых монархий, Греция с ее колониями, Карфаген с его территорией и его торговлей, и весь огромный варварский Запад — все это сплавилось в одну империю и в одну культуру.
Как одно целое, близкое к распаду, она была открыта огромному новому мировому движению — христианству, под крылом которого прошлое продолжает жить настолько активно, что позже становится возможным его возрождение в сфере образования XIV—XVI вв.С тех давних пор наш горизонт заслонен Римом. Везде и во всем Рим остается осознанной или молчаливо принимаемой предпосылкой нашего созерцания и мышления. Ведь если мы сегодня по отношению к существенным духовным началам принадлежим уже не к отдельному народу или стране, а к западной культуре, то это случилось вследствие того, что мир некогда был римским, универсальным, и что эта универсальная античная культура перешла в нашу.
Что Запад и Восток принадлежат друг другу, что они образуют одно человечество, — всем этим мир обязан Риму и его империи.
История Рима представляет собой в высочайшем смысле вторую половину истории древнего мира6. Реки, текущие со всех концов, сливаются вместе, и не под началом рабства, а в единой наследуемой культуре.
Поэтому«римская древность» (Дионисий Галикарнасский) будет занимать нас лишь настолько, насколько это нужно для познания всего, что составляло необходимое условие роста и становления Рима как мирового владыки; на раскрытие его подлинной тайны мы притязать не будем .
Среди народов-индивидуумов Рим — самый могущественный; его индивидуальность может быть описана и переписана заново, наподобие индивидуальности каждого отдельного человека, но ее глубинные связи остаются сокрытыми:
Verum haec tantum alias inter caput extulit urbes Quantum lenta solent inter viburna cupressi7.
После полумифической, типической эпохи царей начинается полуторавековая борьба двух социальных прослоек, вокруг и в пределах которой развивается особый вид политики и добродетели, отличный от тех, что были в каких-нибудь греческих республиках. Сразу же по ее окончании Рим возвышается до своей роли покорителя Италии, видя в ней естественно присущее ему достояние. Его прежнее политическое упорство открывается вовне уже под именем величия, — это значит, что Рим в результате естественного роста поднимается до решения всех задач, связанных с освоением власти. Кажется, что ему от рождения присуще правильное обращение с властными функциями, а всякая великая задача представляется соразмерной его природе:
Tu regere imperio populos, Romane, memento,
Haec tibi erunt artes, pacisque imponere morem,
Parcere subjectos et debellare superbos8.
Рим подверг потрясениям галлов и этрусков, смирил самнитов и заявил о себе в Нижней Италии. Тогда же он столкнулся и с военной силой диадохов в лице ее лучшего представителя — Пирра: Рим победил и потерял страх перед слонами.
Затем с присущим ему величием и с ясным сознанием того, что речь идет о мировом господстве, он ведет свою первую войну с Карфагеном за власть над Сицилией: Иафет и Хам меряются силами и открываются друг для друга. Рим вынужден стать морской державой и побеждает ценой невероятных жертв.
Начиная с этого времени, мировая история становится единой (Полибий). Внутренняя слабость Карфагена обнаруживается поразительным образом именно в войне наемников против римской мощи.
Но благосклонная судьба дарит римлянам и достойных противников. Стоило им покорить кельтов Северной Италии, как обнаруживается, что один карфагенский род (ветвь Баркинов) полностью отошел от свойственного хамитам духа предпринимательства и в лице одного отца, его сыновей и его зятя смог посвятить себя единственной цели: спасению родины и уничтожению Рима159. По дошедшим до нас сведениям, он превосходил всех, кто принадлежал к Хаму и Симу.
Что касается Ганнибала, то в определенном смысле он возвышается над всеми греками и даже над Александром. Рим мог предвидеть все, только не появление такого противника, как Карфаген. Но и этого врага он одолел, ограничив его власть куском африканской территории и окружив такими недоброжелателями, как Масинисса.После этого греки и диадохи были для Рима уже легкой закуской; наиболее достойным противником мог считаться Филипп. Но здесь сказывается изначальный священный трепет Рима перед эллинским духом, защитником и спасителем которого он себя ощущал: в римлянах билось древнее греческое сердце. Рим эллинизировался, и прежде всего под руководством таких людей, как Тит Квинкций Фламинин и Сципионы, которые и сами способствовали установлению в Греции политической и военной власти Рима.
Однако невероятные отступные, которые были получены от диадохов, приводили Рим к одичанию: он начал требовать проценты, раздаривал целые царства, толпы королей и посланцев королей появлялись перед сенатом, а Египет купил свое внутреннее спокойствие благодаря римской защите.
Уничтожение Карфагена и Коринфа отчетливо отозвалось и в Риме. Унижение подданных, эксплуатация полусвободных граждан, а также очень неудачное ведение войн шли рука об руку с растущим брожением в Италии, хотя в то время были присоединены еще и Испания с провинцией Галлией.
Город Рим был деморализован оптиматами, разбогатевшими в провинциях или стремящимися к богатству; гражданство Рима суживалось пределами города, несмотря на его статус мировой империи, хотя формально оно распространялось на всю Италию. Но разве можно с помощью всех аграрных законов защититься от мира? Или благодаря всем усилиям по привлечению италиков стать господствующим народом?
Во время начавшихся гражданских войн определяющим становится голос солдатских избранников, а именно тех, кто отличается не только своей индивидуальностью, но также и совершенными злодеяниями, отказом подчиняться мало способному к ведению войны сенату, как это было в случае войн Мария с Югуртой и ки мерам и.
Италики терпят поражение в союзнической войне. Любое народное движение представляет собой всего лишь демагогическую городскую суету, используемую в своих целях более могущественными людьми. Правда, с монархией они еще не торопятся. Проскрипции Суллы привели к господству оптиматов, сам же диктатор отходит от власти.За рубежами, от Испании до Азии, вокруг всего Средиземноморья и Понта, еще утверждаются и умножаются победы и власть (над Митридатом, Тиграном, пиратами). В самом же Риме республика еще не может умереть, но ежечасно должна опасаться стать жертвой какого-нибудь оптимата, демократа или катилинариев. Призрачная сенатская власть опирается попеременно то на одного, то на другого обладателя силы.
Наконец, образовался первый триумвират.
В него входил и Цезарь, величайший из смертных. Сначала он спасал империю, покорив галлов и успокоив германцев, затем завладевает ею благодаря Фарсалу, Тапсу, Мунде и дает измученным провинциям предвкушение государственной власти взамен прямого безнаказанного ограбления со стороны оптиматов.
Республиканская партия поступает слишком просто, лишив его жизни и не предполагая, что одни его ветераны окажутся сильнее республики. В дальнейшем эта партия утешает себя, наблюдая за раздорами среди его фактических наследников, пока они не объединяются во второй триумвират для осуществления проскрипций и не разделяются на Восток и Запад. В конце концов, после нового страшного столкновения противоборствующих сил к единоличной власти приходит Август, и тут становится ясным, что посредством одних покушений монархию уже не устранить.
Дом Августа искореняет оптиматов и их образ мысли; очень скоро обнаруживается безрассудство императорской власти, а пе- редача ее становится чрезвычайно сомнительным делом. Добрые правители, от Веспасиана и Траяна вплоть до Марка Аврелия, кажутся удивительными дарами богов.
И все же, независимо от участия в событиях отдельных индивидуальностей, в силу проявления естественного порядка вещей эта эпоха стала великим временем во всемирно-историческом смысле.
Ведь в I и II вв. после Рождества Христова завершились важнейшие последствия существования мировой империи: равномерная организация и управление провинциями; наверстывание пропущенного (Британия, Дакия, Месопотамия покорялись римской власти); спокойное совмещение римской и эллинской культур и распространение их вплоть до крайнего Запада. Именно теперь весь старый мир пришел в духовное волнение. Вместе с тем, религии теряли свой национальный характер. В то время как Рим романизировал галльских богов, сам он ориентализиро- вался.Позже, при новом ослаблении общей власти и отдельных, внушавших страх правительств, начинает подниматься еще одна смертоносная сила: на арену выступают новые персы и германцы, совершающие ужасные вторжения в империю. В интересах локальной защиты допускается необходимость существования множества императоров (подобно 30 тиранам). Но благодаря великим полководцам (иллирийцам) империя спасается и объединяется и на этот раз; столь пассивный в наши дни иллирийский треугольник стал тогда центром и сердцевиной римского государства. Для обеспечения надежной передачи власти Диоклетиан испытывает свою систему адоптации. Впоследствии ее отбрасывает Константин, заключивший союз с новой мировой религией.
Подобно тому, как некогда Рим усвоил себе эллинскую образованность и тем самым обеспечил эллинству последующую жизнь на все оставшиеся времена (к этому можно добавить и все понимание греками Востока, и все их знания о нем), так и теперь христианство усваивает эллински-римскую образованность, чтобы пронести ее через все времена германского нашествия10.
После ужасающего периода упадка Рим продолжает жить частью в качестве византийского государства, а частью — в качестве западной церкви, и постепенно собирает всех язычников и гер- манцев-ариан под свои базилики. Эта ночь перешла в новый день средневековья, которое находит в Риме свое духовное единство. His ego пес metas rerum пес tempora ропо, imperium sine fide dedi’, говорит Юпитер Венере. [45]
Что знали бы мы о прошлых временах, если бы германцы, ошеломив тогда своим нашествием языческий Рим, отнеслись к нему, как свирепые захватчики?
Какую бы независимость от всего прошедшего ни проявлял наш разум в сфере науки и техники, он всякий раз видит свое высшее посвящение в осознании собственной связи с духом самых отдаленных времен и цивилизаций. Он научается открывать себя и оценивать свою высокую природу, только ощущая себя таким, каким он, в своем тождестве, был во все времена.
10.0