ОЧЕРК ВТОРОЙ

Нарушать Тордесильясский договор первыми стали португальцы, а не испанцы, несмотря на то, что как раз Португалия считалась непосредственно после его заключения в наибольшем выигрыше.

Почему так случилось? Почему португальцы не удовлетворились достигнутыми преимуществами в Индии, что побуждало их к поискам новых богатств в запретных испанских морях и в испан-ском Новом Свете?

Когда в 1494 г. подписывался Тордесильясский договор, испанцы могли успокаивать себя тем, что он все же окажется более выгодным им, чем португальцам. Хотя вопрос, является ли Новая земля Индией или нет, оставался открытым, не было сомнений, что открытие Колумба произошло на западе. После высадки Васко да Гамы в Каликуте весы определенно склонились в сторону Португалии.

Во время первых своих путешествий ни испанцы, ни португальцы отнюдь не думали завоевывать новые земли; они рассчитывали только на ограбление этих земель, а также на выгодную для себя торговлю на отведенном каждому из них земном полушарии.

Европейские купцы поэтому предпочитали на первых порах подходить к местным людям с осторожностью, с поклонами и учтивостью — они сами боялись их. Но предупредительность в отношениях и обмене товарами исчезла, как Только испанцы убедились в неимоверной слабости южноамериканских индейцев: проще всего было спаивать их водкой; исчезла и осторожность при продвижении в глубь материка.

Всего лет через 50 после открытия Колумба испанцы захватили два самых цивилизованных государства Южной Америки — Мексику В 1519—1521 ГГ., Перу В 1531—1533 гг.

Мы должны остановиться на этих захватах, чтобы показать, как они вернули силу первоначальным надеждам испанцев на выгоды, вытекающие для них из Тордесильясского договора.

Еще в 1517 г.

18 ноября 1518 г. Кортес выступил в поход, т. е. посадил на 11 небольших судов на Кубе около 600 человек добровольцев. Его «кавалерия» располагала 16 лошадьми, а «артиллерия» состояла из дюжины орудий. Высадившись в Мексике, неведомой и загадочной стране, где, по слухам, существовало огромное государство, Кортес, заметив упадок духа в своем маленьком отряде, сжег те суда, на которых они причалили к берегу Мексики, чтобы прекратить всякие мысли о возвращении домой.

Прежде всего он наткнулся на государство Тлакскалы. Воины Тлакскалы оказали ему сопротивление, но были побеждены, хотя, по-видимому, и не совсем. По крайней мере Кортес проявил при заключении с ними мира совершенно не свойственную ему умеренность — он даже заключил с ними союз — и, усилив свой отряд присланным из Тлакскалы подкреплением, двинулся дальше в северном направлении к мексиканскому государству ацтеков, столицей которого был город Мехико.1 а правителем — Монтесума. Тлакскала восстала против Монтесумы еще до прихода Кортеса. Монтесума впустил испанцев в столицу без сопротивления. Очень помогло испанцам на первых порах суеверное убеждение мексиканцев, почерпнутое из их легенд, будто эти белые пришельцы бессмертны, а их предводитель Кортес — сын солнца.

Но больше всего помогли Кортесу враждебные отношения между мексиканскими племенами, примитивность их вооружения, несовершенство всей государственной организации. Мирные от-ношения с Монтесумой продолжались недолго. Небольшой отряд мексиканцев напал на основанный Кортесом поселок Вера Крус и перебил несколько человек из маленького гарнизона. Кортес в ответ велел схватить и заковать в цепи Монтесуму, а виновных в нападении на Вера Крус велел торжественно сжечь живьем. Затем он овладел громадными сокровищами храмов и дворцов Мехико (золотом, бриллиантами и т. п.) и, по-видимому, уже помышлял двинуться дальше в глубь страны, как вдруг с юга пришли вести, что губернатор Кубы Веласкес его сменил и прислал нового командира в завоевываемую Мексику, Нарваэса. Кортес решил ни за что не уступать своего поста. Он отобрал из своего отряда наиболее храбрых головорезов и двинулся против Нарваэса, которого и разгромил: отряд Нарваэса примкнул к победителю. Покончив с этим, Кортес поспешил в Мехико, но столица за время его отсутствия возмутилась, часть испанцев была замучена самыми страшными пытками до смерти, а другая часть успела укрыться.

теля спустя несколько лет кончилась поражением восставших и ужасающими по своей утонченной жестокости казнями всех уча-стников. Король, назначив, правда, Кортеса губернатором заво-еванной им страны, побаивался его, и в конце концов Кортес впал в немилость. Сначала была уменьшена его власть: он был оставлен командиром войск, но ему в непрошеную помощь прислали особого сановника по части сбора дани и гражданской администрации. А потом его и вовсе отстранили. Он вернулся в Испанию и умер, забытый, в 1547 г., 62 лет от роду.

Когда Кортес отправился в экспедицию, под его начальством было около 600 человек. Эти силы еще уменьшились в походе, так что, когда он очутился в центре чужой земли, у него в распоряжении оставалось 300 солдат, если не меньше. Нужны были совершенно особые условия, чтобы с этими ничтожнейшими средствами завоевать обширное государство, обладающее и политической организацией, и относительно высокой материальной культурой, и немалочисленным населением, жившим в городах и селах.

Правда, хотя главным источником сведений о Мексике в том виде, как ее застал Кортес, являются письма самого Кортеса к императору Карлу V, назвать этот источник очень правдивым мы не можем. Автор знаменитых пяти писем (первое от 10 июля 1519 г., последнее от 3 сентября 1526 г.) описывает мексиканскую империю, явно стараясь преувеличить ее могущество, размеры и богатство, чтобы тем самым возвеличить заслугу смелого конкистадора, который с горстью людей овладел этой страной.

49

4 Е. В. Тарле

Но мы все же должны тут выделить из имеющихся источников все, непосредственно касающиеся нашей темы, чтобы показать, как завоевание Кортеса имело своим последствием обнищание, порабощение, а в большей мере и истребление покоренных мексиканских племен.

Земли ацтеков были еще в родовом общинном владении, жили эти племена большими соединениями семейств. Единого государства не было, был слабо спаянный в конфедерацию конгломерат территориально соприкасающихся трех племен, которые, по-видимому, принадлежали некогда к одному народу, впоследствии распавшемуся на несколько племен. Самая конфедерация ацтеков возникла за 94 года до прихода Кортеса. Военный вождь ацтеков являлся вождем и двух других племен, вошедших в эту конфедерацию, но внутренние дела каждого племени вершились данным племенем самостоятельно. У каждого племени был свой совет старейшин и свой военный вождь, но эти вожди подчинялись в военных делах военному вождю ацтеков. Эта конфедерация вообще больше походила на длительный военный союз трех племен, необходимый при постоянных войнах с чужими племенами, чем на федеративное государство.

Во всяком случае никакой «самодержавной монархии», выдуманной испанскими солдатами и священниками, в Мексике не существовало. Неспаянность государственной и военной организа-ции трех конфедерированных племен, враждебное окружение их племенами, которые отчасти признавали себя вассалами конфеде- рации и до поры до времени платили ей дань, а отчасти никогда и вассалами себя не признавали, низкий уровень, как мы уже упоминали, военной техники (сравнительно с испанской) — все это помогло Кортесу в его отважном разбойничьем набеге.

Города Мексики были разграблены, отчасти выжжены испанцами и их собственными обитателями.

Осмотревшись в новой, громадной, с неопределенными границами на севере и на западе стране, которую он так относительно легко завоевал, Кортес был поставлен лицом к лицу с двумя вопросами, теснейшим образом между собою связанными. Во-пер- вых, закрепощать ли мексиканцев, т. е. заводить ли так называемые энкомиенды (имения) с пожалованием их испанцам, а во-вторых, если не заводить их, то как расплатиться и содержать впредь хотя бы те полторы тысячи человек, которые в 1521 г. составляли основное ядро его войска.

Кортес очень колебался перед решением первого вопроса. Не то его смущало, конечно, что Карл V только за два года перед тем отменил энкомиенды на Антильских островах и что, следовательно, довольно странно, подчинив Мексику, начинать с нарушения его, Карла V, воли и вводить крепостное право, которое тот только что отменил. Эта неловкость Кортеса не очень бы тревожила. Но он сам 20 лет подряд наблюдал, как и на Кубе, и на Эспаньоле (Гаити), и в других местах сотни тысяч индейцев превращались в десятки тысяч, а десятки тысяч — в две-три тысячи человек; он знал, что попытка пополнить вымиравшее племя Эспаньолы переселением жителей с «бесполезных» Багамских островов кончилась тем, что из 15 тыс. переселенцев почти немедленно умерло 13 тыс. Кортес знал и о полном разорении всех новоявленных помещиков, получивших энкомиенды и оставшихся без крепостных, и о полуголодном существовании всего населения этих богатейших по своей природе стран. Он явно боялся разорить таким путем и Мексику. В письмах-докладах Карлу V Кортес не скрывает от императора своих сомнений. «Мексиканские туземцы, — пишет он Карлу, — более одаренные люди, чем краснокожие других мест, и очень важен вопрос: принуждать ли их силой служить испанцам или нет?». Кортесу явно не хотелось на это решиться, но выбора не было. Получить от Карла деньги для уплаты армии Кортеса нечего было и думать, хотя Кортес и делает деликатный намек на желательность подобного решения проблемы в своем письме Карлу от 15 мая 1522 г. Но Карл V, не присылая денег, в то же время категорически воспретил Кортесу вводить энкомиенды, т. е. закрепощать аборигенов.

Кортес три года не платил почти ничего своим солдатам и офицерам, а очень много из награбленной в Мексике добычи пришлось отправить в Испанию по требованию правительства. Он знал также, что люди его отряда очень рассчитывают на получение поместий и крепостных в только что завоеванной ими стране. Он был до известной степени в положении вождя-завое- вателя, который знал, что он может расплатиться со своими дружинниками только пожалованием им земельных участков и ничем другим.

Император, правда, был категоричен, но он находился далеко. Не присылая и самых малых сумм для расплаты с армией, он только требовал золота и серебра; письмо от императора к Кортесу шло четыре-пять месяцев, да письмо к императору от Кортеса — еще четыре-пять месяцев. Кортес решил не повиноваться. Он написал Карлу почтительное донесение с изложением мотивов, почему он никак не может выполнить волю его величества.

Он ввел энкомиенды, раздав их своим соратникам, а часть мексиканцев он просто обратил в рабство (за сопротивление при завоевании) и отправил работать в рудники. Крепостные, припи-санные к энкомиендам, были, как уверял он Карла, довольны своей участью, потому что до испанского завоевания, когда ими владели знатные люди их собственного племени, им (будто бы) жилось гораздо хуже.

Сам Кортес вознаградил при этом себя лично, пожаловав себе великолепные и колоссальные земли и приписав к этим землям 23 тыс. крепостных из местного населения. Карлу V (как выше сказано) удалось в конце концов отделаться от Кортеса. Но эн-комиенды, заведенные в Мексике Кортесом, остались на целые столетия. До какой степени эта полуфеодальная организация хо-зяйственной деятельности при обработке земли оказалась живучей в условиях колонизаторского продвижения испанцев в Новом Свете, явствует лучше всего из истории так называемых новых законов, вотированных в 1542 г. хунтой, которая собралась по повелению Карла V в Барселоне. Эти законы созданы были под влиянием пропаганды Бартоломео Лас-Касаса. В 1542 г. он написал и направил королю «Кратчайшее сообщение об уничтожении Индии» («Brevissima relacion de la destruction de las Indias»), которое через 10 лет было опубликовано. В этом сочинении Лас- Касас познакомил Европу с потрясающей общей картиной систематического истребления целых племен в Новом Свете, с быстрым и полным вымиранием коренного населения. Власть имущие должны были задуматься о том, что происходит обесценение новых владений Испании.

10-й статьей этих законов торжественно провозглашалось, что все индейцы отныне свободны и являются лишь вассалами короны, платящими подать королю; статьей 26-й воспрещалось обращать индейцев в рабство под каким бы то ни было предлогом; все энкомиенды духовных лиц, монастырей, пожалованные чиновниками, вице-королями и т. д., поступают в казну, а крепостные индейцы этих энкомиенд становятся тоже (как и рабы) королевскими вассалами и свободными лично людьми. Отныне воспрещалось под каким бы то ни было предлогом давать кому бы то ни было новые энкомиенды; как только умрет какой-либо владелец, энкомиенда отбирается в казну, а индейцы, к ней прикрепленные, становятся свободными людьми (статья 35-я). Много еще было хороших статей в законах 1542 г., и все они оказались быстро и незаметно лопнувшими мыльными пузырями уже в бли-жайшие годы, а энкомиенды остались, индейцы продолжали вы-мирать.

Повелительно требовалось разрешение вопроса о том, как заменить на плантациях и в рудниках индейцев, которых убивал этот труд. Тропическое солнце требовало для плантационного труда более крепкую расу. Не очень тревожили плантаторов обличения их варварских жестокостей Лас-Касасом, не весьма убоялись даже и «гуманного» законодательства барселонской хунты 1542 г. Но с тропическим солнцем нужно было считаться. Оно переводило их крепостных не в «королевские вассалы», а на тот свет, и исполняло это дело все увеличивающимися темпами. Энкомиенды пустели. Заставить работать на плантациях белых рабов (например, преступников, осужденных в Испании или в самих колониях) нечего было и помышлять: они перемерли бы еще быстрее.

Взоры плантаторов, взоры испанского правительства, взоры купцов и банкиров Мадрида, Барселоны, Севильи, связанных интересами с заморской торговлей, обратились к Африке, к таинственному «черному континенту».

Даже сердобольный Лас-Касас с жаром одобрил эту идею: заменить индейцев привозными африканцами. Всю отпущенную ему от природы сострадательность он истощил на индейцев. На африканцев ее уже не хватило. Тем не менее не он первый указал на африканцев, как это часто повторяется по традиции. О них думали уже с первых лет плантационного хозяйничанья испанских колонистов на Антильских островах. Во второй половине XVI в. вопрос созрел окончательно.

Перейдем теперь к истории завоевания испанцами Перу. Старые испанские историки вроде иезуита Апелло Олива, написавшего в 1631 г. историю Перу и пользовавшегося устными рассказами и преданиями, а также, вероятно, исчезнувшими потом документами, передают историю Перу так. Еще Васко Бальбоа, первый европеец, перешедший через Панамский перешеек и увидевший Тихий океан, прослышав о существовании где-то на юге богатой страны, задумал направить экспедицию вдоль южного Тихоокеанского побережья, но погиб, не успев осуществить своих планов. Этот план осуществил Франсиско Писарро, офицер его отряда. Писарро происходил из обедневших дворян, но был ловок и предприимчив. Собрав небольшую компанию солдат и авантюристов приблизительно от 80 до 180 человек, он купил суденышки и в ноябре 1525 г. отправился в дорогу. Путь был долгий, трудный, неведомый. В первые же недели многие умерли голодной смертью, уцелело человек 20, они и продолжали поиски. После многих бедствий и столкновений с местными жителями они получили некоторое подкрепление от губернатора Панамы, к которому Писарро посылал с просьбой своего помощника Альмагро. Но все-таки долго ничего не выходило из затеянного, и спутники Писарро громко проклинали его и готовы были возмутиться. Наконец, Писарро оказался бессилен их удерживать, и, собрав всех, он провел по песку черту и сказал: «Кто из вас готов терпеть голод и бедствие и пренебрегать опасностями, чтобы довести до конца славное предприятие, переступите через эту черту и соберитесь вокруг меня». Всего 13 человек ответило на этот призыв. Остальные покинули своего предводителя. С оставшимися спутниками Писарро поплыл дальше к югу, и через два месяца они увидели вдруг на берегу громадный город с великолепными зда-ниями. Испанцы не решились высадиться все вместе, чтобы было кому вернуться в Панаму и рассказать о виденном. Они имели все основания бояться, что их всех могут перебить. Вызвался рискнуть жизнью один из них, по своей охоте. Его все же не убили, он погулял по городу, сопровождаемый изумленной толпой, никогда не видевшей белого человека. Вернувшись на корабль, он рассказал своим товарищам о золотых и серебряных предметах, о богатых дворцах и тонких тканях, которые он видел.

Пропутешествовав еще некоторое время около этих мест, Писарро вернулся в Панаму. Это первое свое путешествие он рассматривал как разведку. Главное оставалось впереди. Писарро отправился в Испанию, и император Карл V дал ему пять кораблей на завоевательную экспедицию против Перу. В январе Ъз1 г. Писарро, посадив на суда 180 человек и 50 лошадей, отплыл из Панамы к югу, следуя берегом Тихого океана, и уже в 1332 г., вторгнувшись в империю инков, обманом завладел царем страны Атахуальпой. Писарро предложил свои услуги Атахуальпе, воевавшему с братом. Вмешавшись в эту междоусобицу, Писарро овладел и землями, которыми владел сам Атахуальпа. Брат Ата- хуальпы был убит во время борьбы, а с самого царя Писарро сначала потребовал огромный выкуп и получил золота больше чем на 17з млн костелланосов (тогдашняя испанская монета) и почти на такую же сумму серебра, через некоторое время после этого он казнил Атахуальгіу. Перу оказалась всецело в руках испанцев. И тут, как и в Мексике, маленькая шайка авантюристов, правда очень храбрых, решительных, предприимчивых, хорошо вооруженных огнестрельным оружием, овладела в какие- нибудь два с половиной года громадной страной: в январе 1531 г., как сказано, Писарро отплыл из Панамы, а уже в августе 1533 г. объявил Перу владением императора Карла V. Да и то еще из этих двух с половиной лет нужно вычесть то время, когда Писарро сначала морем, потом сушей с переходом через громадный хребет Андов добирался до Перу, — год и 10 месяцев.

Мы знаем, что он только 15 ноября 1532 г. вошел в селение Кахамарка (под 7° южной широты, там же, где теперь город Ка- хамарка), а ведь Кахамарка находится еще относительно очень близко от того места Тихоокеанского побережья, где Писарро после морского перехода из Панамы высадил свой отряд. Следовательно, империя инков была завоевана в какие-нибудь девять месяцев, считая от середины ноября 1532 г. по конец августа 1533 г.

Конечно, само слово «завоевание» нуждается в данном случае в пояснении и уточнении.

Что представляла собой империя инков? Нельзя приравнивать тогдашнее Перу и империю инков к территории теперешнего Перу. В империю инков входили территории нынешних республик: Перу, Боливии, Эквадора, около 2/з территории Чили и часть Северной Аргентины. Ясно, что завоевать, то есть овладеть территорией таких колоссальных размеров в 10 месяцев, имея в своем распоряжении всего 180 человек, фактически невозможно: ведь эта территория примерно равна Франции, Германии и Англии, вместе взятым! Дело надо понимать так, что боевой отряд испанцев нанес удар династической верхушке, возглавлявшей крайне плохо сколоченную федерацию небольших племен, живших особою жизнью и весьма слабыми узами связанных с центром, т. е. с верховным инкой (Сапа-инка — единолично поавящий инка). Так же как за 10 лет до того Кортес в Мексике, Писарро в Перу без труда использовал междоусобную борьбу, которая еще до прихода испанцев долгие годы велась между от-дельными племенами, входившими в эту большую федерацию. Кроме того, население жило по большей части жизнью замкнутых общин, которые не только с государственной властью в центре не были никак связаны, но даже и местную ближайшую власть знали весьма мало. До многих частей империи инков чуть ли не через несколько лет дошел только первый слух, что явились какие-то пришельцы белого цвета, умеющие выпускать из палок гром и молнию, и что они убили Сапа-инку и завладели его страной.

С течением времени испанцы заинтересовались населением доставшейся им страны, стали присматриваться, изучать, расспрашивать, и постепенно начали выясняться некоторые любопытные подробности той общественной структуры, которая была если не повсеместно, то очень широко распространена в Перу перед приходом Писарро. По законам Манко-Копака, бывшим в силе до времени прихода испанцев в страну, каждая провинция должна была всецело, не нуждаясь в хозяйственных сношениях с другими провинциями и с кем бы то ни было, производить все, что нужно ее населению для жизни. Она должна иметь достаточно земли, чтобы прокормить это население, и располагать всеми нужными ремеслами и потребным количеством ремесленников. Земля при- надлежит императору, верховному повелителю страны, а пользуются ею те, кто ее обрабатывает. Земельные наделы даются «по справедливости» в зависимости от числа рабочих рук, которыми располагает семья. Земля подлежит переделам в зависимости от изменяющихся обстоятельств, переделы производятся властью начальников над группами семейств, о которых речь шла выше. Земля делится каждую весну особо присылаемыми землемерами, которые, согласно указаниям начальника данной группы, и осуществляют передел участков. Весь сбор с полей делится на три части: треть идет на потребности и поддержку культа бога солнца (т. е. духовенству, жрецам), другая треть — верховному повелителю, императору (в государственную казну), а последняя треть поступает в распоряжение общины, обрабатывавшей данную земельную площадь, с которой собран урожай. Из складов хлеба, принадлежащих Сапа-инке, или императору, как перевели его титул испанцы, выдавались вспомоществования общинам, пострадавшим от неурожая. Для той же цели, между прочим, служили запасы, накоплявшиеся в руках жрецов. Эта благотворительная функция, конечно, не могла особенно уменьшить колоссальные запасы, регулярно накоплявшиеся в руках Сапа-инки и жрецов, которые вместе получали 2/з всего урожая, собиравшегося в огромной стране. Сапа-инка содержал на этот доход и войско, и придворный штат должностных лиц, выполнявших административные и судебные обязанности.

Рабочие, занятые в ремесленных мастерских, а также в рудниках, получали пропитание и одежду от казны. В законах ничего не говорится о том, как еще вознаграждался их труд, или дело ограничивалось только одеждой и пищей. Испанцы застали в Перу во многих частях страны прекрасные шоссейные дороги, лучше тех, которые были в XVI в. в Испании. Фактически даровой труд населения сделал для правительства инков возможным строительство таких сооружений. Были налицо и ирригационные сооружения, доставлявшие воду от рек в безводные местности. Начальники округов ведали работами по устройству дорог, ирри-гации, удобрению почвы. Прикрепленное к обрабатываемой земле, обязанное под страхом наказаний работать на отведенном каждой семье участке, было ли население империи инков так уже бла-гополучно и счастливо, как об этом часто писали путешественники и историки? Абсолютная власть Сапа-инки, чиновников и судей, им назначаемых, делала все население империи безусловными государственными рабами, лишенными даже свободы передвижения. Придворный и бюрократический штат, назначаемый Сапа-инкой и содержащийся за счет колоссальных доходов казны, был не ареопагом патриархальных благодетелей и мудрых устроителей благосостояния подданных, а классом угнетателей и паразитов, кормившихся чужими трудами.

Своеобразное сочетание таких черт, как отсутствие частной собственности на землю, общая обработка земли, наделение земельными участками соответственно с количеством рабочих рук, наряду с такими признаками сравнительно высокой государственной культуры, как ирригация безводных мест, предохраняло население от голода; прекрасное состояние некоторых дорог, охрана птиц, доставляющих драгоценнейшее удобрение (гуано), заставили некоторых наблюдателей с большим увлечением говорить о «земном рае», разрушенном нашествием испанцев. Черты своеобразного социального строя инков заинтересовали (уже в XIX в.) многих социалистов.3

Однако сравнительно высокий уровень цивилизации, который застали испанские завоеватели в Перу, не следует очень преувеличивать. Мексиканская империя, например, находилась, по-ви- димому, на более высоком уровне развития материальной культуры.

Уже первые испанские завоеватели, как отмечалось, заинтересовались сбором сведений о древней перуанской религии, государственном строе, законах и обычаях. Вице-король Антонио Мендоса особенно много сделал в этом смысле. У перуанцев оказалось немало довольно сложных и затейливых мифов. Перуанцы, завоеванные испанцами, сами были завоевателями всего лет за 400 до прихода Писарро: явившись в страну, они покорили племена, которые там застали. Империя инков была чем-то вроде самодержавной монархии с широчайше развитою обособленностью и самостоятельной жизнью входивших в ее состав общин. Наибольшие обособленные образования были в 1 тыс. человек, начальник которых был верховным судьей и верховным администратором всех составлявших эту тысячу десятичленных кучек. Несколько таких образований составляли провинцию, несколько провинций — округ. Всего в империи инков было четыре округа. Во главе провинций и округов стояли назначенные верховным инкой наместники-администраторы и судьи, причем сановники каждой провинции подчинялись начальнику своего округа. Власть императора, осуществляемая через этих наместников, была неограниченна. Население было прикреплено к земле, которую оно обрабатывало. Произвольно переходить из своей провинции в чужую воспрещалось. Торговля была меновая, деньгами при торговых сделках не пользовались. Натуральное хозяйство было господствующей формой экономической жизни.

Заканчивая обзор испанских завоеваний в Новом Свете в первую половину XVI в., следует вкратце остановиться на захвате земли Чили, входившей в империю инков, но впоследствии образовавшей самостоятельное государство, а также и Венесуэлы.

Альмагро, один из спутников Писарро, покорил в 1534 г. племена на территории нынешнего Чили. Вскоре между Писарро и Альмагро возникла вооруженная борьба по вопросу о главенстве и преобладании, хотя император Карл V старался разграничить пределы их компетенции и каждого из них наделил самостоятельными функциями. В этой испанской междоусобице приняло некоторое участие и только что покоренное население. Борьба кончилась тем, что Франсиско Писарро овладел в 1538 г. спорным городом Куско, взял в плен и предал смертной казни Альмагро. Но альмагристы, партия казненного Альмагро, не успокоились после смерти своего вождя: они добились прежде всего того, что отправившийся в Испанию для оправдания поступка Писарро брат его был по приказу Карла V посажен в тюрьму и умер после двадцатилетнего заточения, а сам Франсиско Писарро, продолжавший править завоеванными землями как Перу, так и Чили, подвергся 26 июня 1541 г. внезапному нападению в своем дворце в городе Лима и был убит вместе со многими приверженцами. С ним покончили заговорщики, руководимые мстившим за отца сыном казненного Альмагро. Молодой Альмагро был затем казнен присланным из Испании новым наместником.

Кроме новых громадных приобретений Испании — Перу и Чили, еще раньше была открыта Венесуэла. Собственно, уже Колумб в третье свое путешествие открыл берег этой страны. Ее посетил затем в 1499—1500 гг. Америго Веспуччи, первый географ, побывавший в новооткрытых землях и описавший их. Его именем, как известно, и был назван огромный вновь открытый континент. Он нашел сход-ство между обследованным им берегом неведомой страны и вене-цианскими лагунами и назвал страну «маленькой Венецией» (Venezuella). Но испанцы прочно овладели Венесуэлой значительно позже, в 1525—1535 гг. Тут было найдено золото, и тут же впервые стала слагаться легенда о лежащей где-то между Перу и Венесуэлой (впрочем, точные указания варьировались) волшебной стране, золо-той стране (El Dorado), где местный государь, раз в году купаясь в священном пруду, вымазывается перед этим особою мазью и, погрузясь у берега на дно, выходит затем из воды с ног до головы покрытый золотым песком. Это таинственное Эльдорадо сыграло бесспорно роль в энергичных разведках и поисках, приведших в первой же половине XVI в. к более обстоятельному обследованию восточной части Южной Америки.

В конце концов название Эльдорадо было дано обширной стране по низовьям р. Ориноко. Но миф о «настоящем» Эльдорадо, где золото лежит песчаными кучами по берегам рек и озер, продолжал жить в воображении моряков и колонистов, постепенно заселявших южноамериканские владения Испании.

С течением времени по мере новых захватов, совершаемых испанцами, стала расти и экономическая значимость открытий Колумба. Вместе с тем и Португалия, вопреки Тордесильясскому договору, не намеревалась ограничиться «восточными» приобретениями. В начале XVI в. колонизаторские попытки и усилия португальцев распространились отчасти и на Америку. Экспедиции, отправлявшиеся туда вслед за Колумбом, субсидированные королем Португалии

Мануэлем, являлись для них своего рода перестраховкой. Хотя, конечно, в Новом Свете португальцы в силу упомянутого договора уступали поле деятельности испанцам, одной из их экспедиций с кормчим, служившим ранее у Веспуччи, удалось открыть громадную часть его южной половины и тем самым положить начало колонии в Бразилии.

Обыкновенно историю этой колонии начинают с указания на то, как 21 апреля 1500 г. португальский капитан дон Педро Альварес Кабраль, корабли которого противные ветры и сильные морские течения отнесли далеко на запад от берегов Африки, где он крейсировал, увидел берег страны, до тех пор неведомой, высадился там и объявил ее владением португальского короля. Эта страна, где было обнаружено драгоценное твердое дерево бразиль, была вскоре после открытия названа Бразилией.

Таким образом, все открытие объясняется чистейшей случай-ностью. Но в последние годы португальская историография пытается доказать, что открытие Бразилии было вовсе не случайным, а явилось результатом обдуманного плана географических обсле-дований и т. п. Много занимается этими вопросами, например, Кортезано в своем появившемся в 1922 г. в Лиссабоне специальном исследовании.4

Так или иначе португальцы постепенно утвердились на восточном берегу Бразилии, и испанцы им не воспрепятствовали, отчасти имея в виду компенсации, отчасти потому, что далеко не сразу и сами португальцы узнали и оценили доставшееся в их руки владение. К тому же в 1580 г. на целых 60 лет вся Португалия попала во власть испанцев, а после 1640 г., когда она освободилась, у испанцев уже не было ни силы, ни охоты претендовать на Бразилию. Да и Тордесильясский договор в XVII в. представлялся курьезным анахронизмом. Так Бразилия и осталась португальской колонией вплоть до весны 1808 г., когда португальский король Иоанн VI, гонимый Наполеоном, успел спастись от маршала Жюно, вошедшего с французскою армией в Лиссабон, бежал в Бразилию и здесь (в мае 1808 г.) провозгласил себя наследственным императором Бразилии, отныне ни от кого не зависимой державы. 16 ноября 1809 г. последний бразильский император Педро II был низложен с престола, и теперь Бразилия — федеративная республика.

Нынешняя Бразилия — колоссальная страна, превосходящая по размерам примерно в семь раз Францию и Германию, вместе взятые, она занимает территорию больше 8.5 млн км2. Но в течение всего рассматриваемого нами периода, т. е. вплоть до начала XIX в., из этой колоссальной массы земель не только колонизована, но даже просто хоть сколько-нибудь обследована была едва ли одна сотая часть. Несметные природные богатства Бразилии тоже лишь медленно и постепенно осваивались и входили в круговорот экономической жизни.

Теперь Бразилия — главная на земном шаре поставщица кофе. Но культура кофе в Бразилии в XVI и XVII вв. была еще довольно мало распространена, и лишь в XVIII в. кофейные плантации стали одним из главных богатств страны. Какао, хлопок, сахарный тростник стали возделываться с конца XVI в. Добыча каучука (теперь столь существенная статья бразильской экономики) тоже до XVIII в. большой роли не играла. Воск (с воскового дерева), драгоценные породы дерева, бразильские орехи, бразильские лекарственные травы, древесные плоды и кустарники — вот что прежде всего привлекало внимание первых переселенцев. Конечно, искали они и золото и драгоценные камни. Но долго ничего не находили. Только в середине 70-х годов XVI в. в одной провинции (Сан- Паулу) промывка речного песка дала впервые золото. С тех пор, правда с большими перерывами, золото не переставало добываться в Бразилии, но в небольших количествах. Вначале XVIII в. в Бразилии (в области Минас-Жерайс или по португальскому произношению Жерайш) были найдены первые алмазы и алмазные россыпи, давшие в общем гораздо больше дохода, чем золото. Бразильские алмазы славились в XVIII и XIX вв. во всем мире, и только впоследствии на «мировом рынке их стали вытеснять драгоценные камни Южной Африки.

Итак, в XVI и XVII вв. Бразилия была беднейшей из португальских колоний. Переселялись туда неохотно. Туда ссылали осужденных преступников, туда же с середины XVI в. стали ссылать евреев, сначала новообращенных, заподозренных в тайном возвра-щении к иудейству, а потом и всех вообще евреев, которых действо-вавшая в Португалии инквизиция считала нужным сослать. Откры-тие золотого песка в Сан-Паулу в 1576—1577 гг. вызвало было приток переселенцев-золотоискателей, но вскоре в Сан-Паулу пере-стали находить золото, и только через 100 лет, когда в 1680 г. уже в другом месте (также в Минас-Жерайс) нашли и продолжали находить золото и притом в гораздо большем обилии, чем в Сан- Паулу, эта золотоносная территория, где к тому же, как уже отмечено, были впоследствии открыты и алмазы, стала заселяться гораздо быстрее, чем другие части Бразилии.

В XVI—XVIII вв. в Бразилии постепенно распространялось плантационное хозяйство. И здесь, как и в испанских колониях, был свой период попыток обратить местных жителей в плантационных рабов; и здесь это тоже оказалось невыгодным и просто невыполнимым. И в Бразилии плантаторы прибегали к покупке захваченных в Африке и обращенных в невольников людей. Работорговцы второй половины XVI в. еще не считали Бразилию особенно хорошим рынком сбыта «черного товара», как они его называли, но в XVII и особенно в XVIII—XIX вв. импорт рабов в Бразилию расцвел пышным цветом, и рабство там сохранилось вплоть до конца XIX в., когда оно было отменено законом от 13 мая 1888 г.

Бразильские плантаторы торговали по закону, открыто только с португальскими купцами, но тайно также с испанцами и англичанами. Уследить за этой контрабандой португальцы могли лишь с очень большим трудом. Да впрочем, пока у португальцев в руках была индийская торговля и торговля с индонезийскими островами, они не очень были заинтересованы в торговых сношениях с этими бедными поселениями, основанными на пустынном громадном берегу Атлантического океана.

Тем не менее когда начались первые гонения на гугенотов во Франции и когда в Рио-де-Жанейро в 1555 г. прибыла небольшая партия французских переселенцев под начальством вице-адмирала Дюран де Вильганьона, их попытки устроиться на острове недалеко от Рио-де-Жанейро встретили ожесточенное сопротивление со стороны португальцев. Французский поселок подвергся нападению и уничтожению, французы были отчасти перебиты, отчасти изгнаны из страны.

Ученые тратят много сил и средств для того, чтобы дать ясное представление о далеком прошлом Южной Америки. Археологические раскопки дали известные результаты, из них можно заключить, что в обеих странах, и в Мексике и в Перу, сложились государства, присваивавшие труд рабов и общинников. Основной отраслью хозяйства в Мексике было поливное земледелие, в Перу — ирригационное земледелие и скотоводство. Сохранились развалины и следы городов, храмов, двухэтажных построек, акведуков. Книги американского историка Вильяма Прескотта «История завоевания Мексики» и «История завоевания Перу», вышедшие в XIX в.,5 дают тщательное и талантливое изложение внешней стороны походов испанских завоевателей Кортеса и Писарро, понятие о преимуще-ствах европейского холодного оружия, о коннице, наводившей ужас на индейцев, но эти книги лишены всякого научного подхода. В них нет анализа внутренней жизни завоеванных государств, междоусобиц, раздиравших различные племена. Из записей като-лических священников, сопровождавших отряды конкистадоров и передававших свои беседы с индейцами, следует, что последние слишком поздно распознали, с кем они имели дело, всю жестокость замыслов пришельцев и то, что надо было уничтожить испанцев сразу, а не ждать, пока испанцы уничтожат их. Воспринять евро-пейскую цивилизацию они не хотели и не могли. Да и какую циви-лизацию несли им испанцы? Их завоевания являлись тем, что в военной науке называется глубокой разведкой. В историческом масштабе в лице Кортеса или Писарро с их отрядами конкистадоров такую глубокую разведку вели европейские колониальные державы, и в частности Испания и Португалия.

Параллельно и одновременно с захватом Южно-Американского континента шли закрепление и развитие эксплуатации Вест-Инд- ского архипелага под властью конкистадоров. Посмотрим, какие применялись при этом методы, как они отразились на взаимодействии экономики Испании и ее колоний в Новом Свете и к каким результатам международного характера они привели.

Колониальные завоевания, ограбления и порабощения аборигенов, организация плантационного хозяйства — все это включилось в процесс первоначального накопления, начавшегося в Испании и Португалии еще до «эпохи открытий». Колониальная империя, которая была так быстро создана в эпоху конкистадоров, в свою очередь подготовила и ускорила создание нужных условий для развития в самой Испании текстильной и металлургической промышленности. Одновременно тот же задолго до XVI в. начавшийся процесс постепенного обезземеливания мелкого производителя — крестьянина (особенно в торговой и промышленной Каталонии, а также в Кастилии и Арагоне)—сильно помог быстрому росту числа переселений за океан. Только разве Англия XVII—XVIII вв. может сравниться с Испанией XVI—XVII вв. в этом отношении: колонизационный поток, шедший из Испании, не скудел около двух столетий. Ни Португалия, ни Франция, ни Голландия не могут в этом смысле равняться с Испанией.

Плантационное хозяйство в испанских владениях Нового Света с подневольным трудом сначала индейских племен, а потом, когда они вымерли или разбежались, с подневольным трудом привозных африканцев не являлось своеобразным повторением феодального строя, как это было, например, в Палестине после первого крестового похода, а представляло собой нечто более сложное: плантационное хозяйство колоний включалось в экономический процесс, происходивший в самой Испании в эпоху первоначального накопления.

Все экономическое значение новооткрытых стран выявилось, правда, не сразу, не в самые первые годы XVI в.

Не очень прибыльными на первых порах оказались результаты открытий Колумба. В 1496 г. на острове Куба был такой лютый голод, что пришлось из Испании посылать туда хлеб и съестные припасы. Торговля сводилась к непосредственному обиранию аборигенов под видом обмена. Эти «торговые» сделки так наивно и назывались «отобранием» (rescates).6 Ни кожа, ни сахарный тростник, ни хлопок, ни кофе — ничто из тех богатств, которые через 25—30 лет, а особенно с 30—40-х годов XVI в. стали прибывать в Европу, еще не грузилось на испанские корабли, отплывавшие в обратные рейсы в первые годы после открытия Колумба. Еще не было плантаций, и, кроме относительно очень небольших количеств золотого песка, ничем еще новые владения не успели испанцев порадовать.

Но уже с третьего десятилетия XVI в. картина меняется. Испанский торговый капитал неустанно требовал обследования новых стран и налаживания их эксплуатации. Тут прежде всего нужно отметить очень важную роль большой и богатейшей итальянской колонии (в частности, генуэзской), уже давно начавшей образовываться в Кадисе, в Севилье, в Мадриде. По мере того как пустело Средиземное море и прекращалась торговля со странами Леванта, многие североитальянские купцы, промышленники, владевшие капиталами, перебирались со своими фондами, со своими торговыми навыками и знаниями, со своей жаждой широкой коммерческой деятельности в Испанию, в Португалию, в Англию, в эти приатлан- тические страны, которым предстояло такое великое экономическое будущее. Америго Веспуччи, давший первое систематическое описание берегов Нового Света и получивший за этот скромный труд такую славу (Америка была названа его именем), был флорентийцем, натурализовавшимся в Севилье. Гримальдо, Кастелло, Гаспар Чентурионе были богатыми генуэзскими выходцами, переселившимися в Испанию и деятельно участвовавшими своим капиталом в организации первых торговых экспедиций, отправлявшихся из Севильи, Кадиса и других испанских портов в Америку. И когда уже во втором и третьем десятилетиях XVI в. торговля с Америкой стала заметно расти, в этом росте особенно бросалось в глаза именно активное участие купцов и ростовщиков, переселившихся из Генуи, Венеции, Флоренции, Пизы.

К этим привезенным из Италии капиталам, когда мы говорим о торговле Испании с Америкой, нужно причислить, конечно, и капиталы чисто испанские. Очень характерно деятельное участие аристократии и вообще дворянства в экономической эксплуатации новых колоний. Бедный идальго, рядовой дворянин Кортес завоевывает Мексику; старинный аристократ герцог Медина Сидония входит в компанию с двумя ткачами (конечно, хозяевами ткацких мастерских), и они втроем заключают цеховые договоры, вкладывают капиталы, снаряжают корабль, покупают товары, уславливаются насчет будущей прибыли, и корабль, имея на борту обоих ткачей и представителя герцога Медины Сидония, отплывает в Америку. Это — характерный конкретный образчик того, как дворянство и буржуазия работали вместе на поприще наживы в Новом Свете.

Довольно частой и характерной особенностью испанской торговли с Новым Светом является образование от случая к случаю, только для посылки одного или двух кораблей в Америку, специальных компаний, где люди устраивают складчину и соответственно размерам взносов делят барыши. Но большинство этих компаньонов остается в Испании, а в Новый Свет с товаром отправляется либо специально нанятый не за проценты с прибыли, а за определенное, наперед фиксированное жалованье приказчик, который и ведет весь торг в Новом Свете, продает или выменивает привезенный товар и, возвратясь, отчитывается перед пославшими его владельцами капитала, либо один из самих же «компаньонов» (el companero), который за свой труд и за потерю времени, ведь ему год-два приходится тратить на это путешествие и пребывание в Америке, получает, кроме процентов, еще и жалованье, доходящее до 20 тыс. мараве- дисов 7 в год, иногда несколько больше или меньше.

Торговля с Америкой вовлекала все больше и больше людей всех слоев испанского общества в свой круговорот. Но почти одно- временно становится все заметнее и другое явление: из Испании в новые владения начинает тянуться эмигрантский колонизационный поток, через океан едут тысячи и тысячи заселять только что открытые и завоеванные территории.

До сих пор продолжаются споры испанских историков о числе жителей в Испании в XVI в. Наиболее вероятные и даже доказательные подсчеты колеблются (для конца XVI в.) между 9 и 10 млн человек. За XVI в. население возрастало, а в следующую эпоху (со второй трети XVII в.) стало несколько уменьшаться. Но и в XVII в. эмиграция в Америку не прекращалась, и есть данные, что еще при Карле II, т. е. в последние десятилетия XVII в., из Испании ежегодно переселялось в другие страны, и главным образом в американские колонии, около 40 тыс. человек.

Выселялись (особенно с середины XVI в.) многие из обезземеленных мелких собственников. Этот элемент был уже не похож на первую волну искателей золота, авантюристов, лихих соратников Кортеса или Писарро. Процесс обезземеления крестьян, процесс превращения десятков мелких владений в одну латифундию имел место параллельно с другим процессом — превращением пахотных земель в пастбище. Испания XVI в. в этом отношении походила на современную ей Англию. На собраниях кортесов неоднократно и с беспокойством отмечались упадок мелкого землевладения и происходящее в связи с этим обезлюдение деревень. «Многие части этих королевств (Кастилии и Арагона, — Е. Т.) подвергаются обезлюдению»,— с тревогой отмечают, например, кортесы 1548 г.

Пастбища давали шерсть, и эта шерсть не только вывозилась из Испании, но и питала быстро развивавшуюся в стране промышленную деятельность, которая тем быстрее росла, чем более богатым и обширным рынком сбыта для испанских товаров становился Новый Свет.

Испания первой половины XVI в., таким образом, дает общую картину, являющуюся прекрасным реальным комментарием к знаменитой марксовой характеристике первоначального накопления: «превращение карликовой собственности многих в гигантскую собственность немногих, экспроприация у широких народных масс земли, жизненных средств, орудий труда» здесь, в Испании XVI в., также образовала «пролог истории капитала».8

А промышленность действительно росла такими темпами, каких еще никогда в испанской истории до тех пор не было. Свидетельств об этом у нас не меньше, чем воплей и жалоб (официальных и частных) по поводу обезлюдения деревень и упадка земледелия.

С давних пор испанские скотоводы разводили великолепные породы тонкорунных овец, и в этом отношении вплоть до XIX в. никто не мог в Европе с ними конкурировать, так что, например, первым распоряжением Наполеона при завоевании Пиренейского полуострова был приказ об угоне стад мериносов во Францию.

В XVI в. эта драгоценная тонкая шерсть обрабатывалась в са-

мой Испании и вывозилась на продажу за границу и в колонии Нового Света. В одном только городе Сеговия (в центре суконного производства) в середине XVI в. выделкою сукон было занято 34 тыс. рабочих, и специально для сеговийских мануфактур и мастерских разводилось и паслось в этой области 1V2 млн овец («шерстяных голов», как они назывались, — cabezas lanares). Фланель и шерстяные материи, более грубые и более дешевые, выде- лывались в Толедо, но к концу XVI в. в производстве более тонких сукон Толедо стал успешно конкурировать с прославленными по всему свету сеговийскими суконщиками. Во второй половине XVI в. в Толедо и в местностях Ламанчи, работавших на толедских хозяев, шерстяное производство давало работу 38250 рабочим. За Сеговией и Толедо шли Вальядолид, Сарагосса, Гранада, Сала- манка, Валенсия, Барселона, Самора, Сьюдад-Реаль, Авила. В одной Сарагоссе действовало в середине XVI в. больше 15 тыс. ткацких станков, а Сарагосса вовсе не считалась очень крупным центром шерстяной промышленности. Уже по этому можно судить о размерах промышленности в тех из перечисленных городов, относительно которых не сохранилось достоверных цифровых свидетельств.

Быстро росла и шелковая промышленность. Еще в конце XV в. в центре испанского шелкоделия Толедо и в окрестных местах этим промыслом занималось около 10 тыс. рабочих, считая и тех, которые работали по сбору сырца, а уже в середине XVI в. — больше 50 тыс.! Считалось, что ежегодно в Толедо поступает в работу на шелкопрядильные станки около 600 тыс. фунтов шелка-сырца. Широко распространена была выделка шелковых тканей и в Гранаде, и в Валенсии, и в Севилье, где по не очень достоверным, впрочем, свидетельствам к 1564 г. было до 30 тыс. рабочих-шелкоделов.

В этих же промышленных центрах (Сеговии, Толедо, Кордове, Гранаде, отчасти Мадриде, Севилье, Сарагоссе) процветало и изготовление таких товаров, как шапки, перчатки, чулки, сапоги, кожевенные изделия, одежда и т. п.

Металлургия сосредоточивалась в Толедо, славившемся своими клинками, шпагами и вообще оружием. С испанскими оружейниками решительно никто в Европе не осмеливался конкурировать. Да и сукно Англии и Франции и шелковые материи Лиона вступили в конкуренцию с испанскими товарами лишь в XVII в. и только к концу XVII в. окончательно их оттеснили.

65

5 Е. В. Тарле

Все эти товары шли в больших количествах в американские колонии. И чем больше таможенное законодательство в Европе стесняло импорт из Испании, чем больше вредили этому импорту войны, которые вела Испания, чем более оскудевал французский рынок из-за внутренних смут и междоусобиц до и после Варфоломеевской ночи, чем больше возрастало богатство колонистов-планта- торов в испанских владениях в Америке, тем более возрастало и без того огромное значение для Испании этого монопольно ей принадлежащего колониального рынка.

Португалия жила экономически и политически и в XV, и в XVI, и в XVII вв. в довольно тесной связи с Испанией. В течение, например, целых 60 лет (1580—1640 гг.) она, как это уже отмечалось, даже и чисто формально утратила самостоятельность и стала частью владений испанского короля Филиппа II и его преемников.

В Португалии промышленность развивалась в XV и XVI вв. несравненно слабее, чем в Испании. Импорт испанских товаров душил те ростки промышленной деятельности, которые появлялись в Португалии и до и после географических открытий XVI в. Но это было не единственной причиной сравнительно слабого развития промышленной деятельности Португалии. Здесь тоже наблюдался в XV—XVI вв. процесс обезземеления как свободного, так и крепостного и полукрепостного крестьянства, но разложение феодальных отношений шло медленнее. Латифундии там, где они образовывались, не превращались с такой легкостью и быстротой в пастбища, как в Испании; природные условия этой небольшой территории тоже далеко не так благоприятствовали скотоводству, как в большой соседней стране. Жителей в Португалии в эту эпоху числилось около одного миллиона человек. Поэтому Португалия не заселяла (и не могла заселить) своих заморских владений в XVI в. своими же эмигрантами-колонистами, как это сделала Испания. Колониальные владения Португалии, если исключить совсем почти безлюдную долгое время Бразилию, были расположены в Восточном, а не в Западном полушарии, в Южной Азии, т. е. в очень населенной еще до путешествия Васко да Гамы культурной Индии и на островах Индонезии, и эти владения были больше укрепленными купеческими факториями с конторами, складами товаров и гаванью для приходящих и отходящих судов, чем такими настоящими колониальными царствами, какими обзавелась Испания в первые же 40—50 лет после экспедиции Колумба.

Индийцы, которых обирали торговым путем и при случае открыто грабили всеми прочими путями португальские купцы и их приказчики, португальские наместники и их солдаты, хорошо понимали, что настоящими владыками их страны португальцы не могут стать вследствие отсутствия достаточного по численности человеческого материала. Выработавшаяся на Малабарском берегу Индии индий-ская присказка гласила: «Большое счастье, что португальцев на свете так же мало, как львов и тигров; если б их было столько, как бывает у других народов, они бы сожрали нас всех». Жители Антильских смстровов и целого ряда мест (Мексика, Перу, Гондурас) на материке Америки на собственном страшном опыте должны были убедиться, что испанцев несравненно больше, чем португальцев. Американские племена поэтому не могли, к несчастью для себя, приложить индийскую поговорку к своим безжалостным мучителям.

В течение XVI—XVIII вв. за океаном на территории Южной и Центральной Америки и на Антильских островах создалась в самом

деле громадная «Новая Испания», заселенная испанскими колонистами и говорящая (до сих пор) на испанском языке.

Ничего подобного Португалия не создала. После скоротечного торгового величия, потеряв после ста с лишним лет свои владения в Индии и в Индонезии, португальцы всюду, где теряли свои фактории и земли, исчезали без малейшего следа, как будто их никогда там и не было.

Даже в Бразилии испанский язык с давних пор и очень успешно конкурировал и конкурирует с португальским. А на побережье Индии, на Цейлоне и в Индонезии, на Малаккском полуострове, голландский купец, прогнав португальского из его конторы, занял его место и продолжал торговлю с аборигенами, начатую его предшественником. Вот к чему свелось в Индии и в Индонезии крушение португальского могущества в первой половине XVII в., всего спустя сто с небольшим лет после деятельности генерал-губернатора Альбукерке, этого «португальского Наполеона», как его любит называть и теперь еще португальская националистически настроенная историография.

Относительно коренного населения Америки в политике испанцев и португальцев в самые первые времена, еще до завоевания Мексики, изредка проявляется стремление хоть немного считаться с силами и хозяйственными возможностями этих новых несчастных подданных и не грабить их дотла, сразу, в один прием.

Но вскоре, когда индейцы стали уходить куда глаза глядят, а остающиеся не выдерживали рабского труда, европейские колони-заторы взяли курс на полное ограбление, а затем и физическое уничтожение тех племен, землю которых они завоевывали и заселяли. И, собственно, только там, где индейцы по существу могли регулярно и периодически доставлять те ценности, которых нельзя было раздобыть без них, их щадили и обращались с ними терпимо. Это наблюдалось, например, в Канаде, в Массачусетсе, в северных колониях французов и англичан, где европеец нуждался в местном жителе. Ирокез, исчезавший на несколько месяцев и возвращав-шийся с севера с собольими, енотовыми, песцовыми, горностаевыми, куньими мехами, был необходим французскому или английскому купцу. Но на юге индейцы не были и не могли быть такими добытчи-ками драгоценного и трудно отыскиваемого товара. Значит, можно было их выгонять из страны, или убивать, или запрягать в заведомо для них непосильное рабское ярмо, т. е. тоже убивать, но не в один прием, а в течение 5—10 лет.

67

5*

Первым племенем американских индейцев, которое сплошь было обращено в рабское состояние и отдано испанским колонистам по особому королевскому указу, были карибы, самый же указ испанского короля мотивирован был войной, которую карибы вели против испанцев на так называемых Малых Антильских островах, разбросанных цепью от Пуэрто-Рико к югу до самого материка (до устьев р. Ориноко). Карибы сопротивлялись отчаянно, и их больше

уничтожали, чем обращали в рабство. Как на Малых, так и на Больших Антильских островах (Кубе, Ямайке, Гаити — Сан-Доминго, Пуэрто-Рико) местные племена стали вымирать гораздо быстрее, чем на материке.

Главная беда для нынешних защитников испанской колонизации XVI в. заключается в том, что им решительно мешает неопровержимое на веки веков свидетельство упомянутого уже Лас-Касаса. Нужно же было беспокойному и пылкому монаху Лас-Касасу упустить из виду, какой вред он принесет своими разоблачениями не только светским, но и духовным угнетателям индейцев в глазах са-мого далекого потомства!

Книга Лас-Касаса легла в основу всего, что писалось об индейцах в первые времена испанской конкисты. И старые историки вроде Банкрофта, автора «Истории Центральной Америки», и более новые вроде Джона Фиске, автора «Открытия Америки»,9 книги, кстати сказать, переведенной на русский язык в 1893 г., Бриона, автора вышедшей в 1929 г. новейшей биографии Лас-Касаса, никогда не сомневались не только в искренности, но и в объективной правдивости нарисованной Лас-Касасом страшной картины.

Выше уже говорилось, что еще при жизни Колумба индейцев не только обращали в рабство на открытых им островах, но и отсылали на продажу в Европу, где, впрочем, их очень скоро убивали климат и тяжкий труд.

Уже с 1498 г. сам Колумб, а за ним первые переселенцы из Испании в Америку не переставали домогаться обращения в рабство всех индейцев вообще, жалуясь на невозможность иначе добыть, себе какие бы то ни было средства к существованию.

В 1501 г. губернатором индейских владений Испании был назначен королевой Изабеллой Николай Овандо, с которым отправилась огромная партия переселенцев (около 2500 человек). Новые колонисты сразу же взяли установку на создание своеобразных феодально-крепостнических отношений в новой стране. Их домогательства были поддержаны губернатором, и 20 декабря 1503 г. королева Изабелла дала рескрипт на имя Ованда, в котором в сущности объявлялось о введении крепостного права: благочестивая королева тут же настойчиво прибавляла, что «индейцы будут свободными людьми, а не рабами», но формально закрепляла их за испанскими колонистами. «... ныне мы извещены, что вследствие крайней свободы, которой пользуются индейцы, они избегают общения и соприкосновения с испанцами до такой степени, что они не хотят работать даже за плату, но бродят без дела и не поддаются христианам для обращения в святую католическую веру», — говорится в рескрипте, на этом основании королева приказывает губернатору Овандо начиная со дня получения ее рескрипта «побуждать силою названных индейцев соединяться с христианами», работать на плантациях, добывать золото и другие металлы, «обрабатывать поля и добывать пищу для христианских обитателей и поселенцев острова» (ре- скрипт в первую очередь относился к острову Эспаньола). За свою работу каждый индеец должен получать «плату и содержание», которые губернатор найдет достаточными. Королева Изабелла вместе с тем уполномочивает губернатора делать ответственными за работу индейцев их старшин и знатных людей, кациков.

Рескрипт кончался уже отмеченной лицемерной фразой о том, что индейцы будут отныне свободными людьми, а не рабами, и ни к чему не обязывающими пожеланиями, чтобы «с означенными индейцами обращались хорошо, а с теми, которые сделаются христианами, лучше, чем с другими», и чтобы «губернатор не соглашался и не позволял кому бы то ни было обижать или угнетать индейцев».

Это и было началом царившей в испанских колониях до середины XVIII в. системы эксплуатации индейцев, системы раздачи земель колонистам с приписыванием к их землям тех индейцев, которые в этой местности проживали. Эта система кое-где кончилась, впрочем, еще задолго до XVIII в. и кончилась по весьма уважительной причине: вследствие полного вымирания всех закрепощенных индейцев. Так, например, случилось на острове Эспаньола (о котором в первую очередь заботилась, как мы видим, королева Изабелла).

Индейцы жили поселками и целыми общинами выходили на барщину на поля своего господина, а вечером возвращались домой. За уход с работы полагались лютые телесные наказания. Продавать индейцев их господин не мог: они были прикреплены не к нему, а к его земле.

Индейцы должны были работать на своих белых господ, которые смотрели на кациков как на прирожденных, так сказать, надсмотр-щиков за крепостными. Вместе с тем верховное право собственности над крепостными индейцами оставалось за правительством.

Так, король испанский Фердинанд неоднократно приказывал переселять индейцев с «бесполезных» островов (т. е. с таких, где было доказано отсутствие драгоценных металлов) на «полезные», где еще была надежда найти золото или серебро. Землевладельцы безропотно должны были подчиняться и лишаться своих крепостных. Вымирание индейцев шло весьма быстрым темпом на Эспаньоле, на Кубе, на Ямайке, на Малых Антильских островах. Их не только морили на работе, но подвергали самым зверским истязаниям вплоть до сожжения на медленном огне, вплоть до истязания до смерти маленьких детей с целью наказать за что-либо их мать.

В 1515 г. впервые раздался протест против ужасов, которые творились в испанских владениях.

Лас-Касас, сам долго проживший на Эспаньоле и Кубе, сам владевший пожалованным поместьем с приписанным к нему индейским населением, отпустил своих крепостных, т. е., точнее, передал их в казну, за которой оставалось верховное право ими распоряжаться, а сам поехал в Испанию с целью добиться улучшения их участи. Лас-Касас держался того мнения, что индейцы не только должны быть свободны, но что и земля у них отнята испанцами без малейшего права.

Лас-Касасу удалось добиться аудиенции у короля. Фердинанд был, разумеется, больше всего обеспокоен перспективой полного исчезновения индейской расы. Торговли рабами, захваченными в Африке, еще не было; следовательно, исчезновение индейцев ничем не могло быть немедленно компенсировано (в смысле дарового труда). Но Фердинанд вскоре умер (в 1516 г.), его преемнику Карлу I (впоследствии императору Карлу V) было не до того. Лас-Касас продолжал с фанатическим упорством свое дело, и Карл V даже на время отменил в 1519 г. законы, введенные Изабеллой, и объявил закрепощенных индейцев свободными. Но это было ненадолго. Вскоре начинается усиленная охота на индейцев в неведомых, еще только постепенно открываемых странах. Ведь нельзя забывать, что наряду с крепостными индейцами, жившими в поместьях, существовали и рабы-индёйцы. Это были, во-первых, заподозренные в людоедстве, во-вторых, осужденные за преступления, в-третьих, военнопленные, взятые при сражениях с испанцами.

Освобождение крепостных индейцев, приписанных к поместьям, нисколько не касалось рабов, которые вовсе и не были приписаны к земле, а принадлежали в качестве полной собственности своему владельцу.

Когда вслед за Кортесом в новооткрытую и завоеванную Мексику хлынули люди всякого положения и происхождения — и только что прибывшие из Испании обедневшие идальго, и купеческие приказчики и служащие, и оскудевшие за отсутствием крепостных земледельцы Кубы, Эспаньолы, континента Южной Америки, то они туда шли не только за золотом и брильянтами, но и за «живым товаром», за рабами.

Уже с 1502 г. на Антильские острова стали привозить африканцев, и владельцы поместий, которым они предоставлялись за деньги или по королевской милости, старались приобрести их побольше. Они спешили заводить сахарные и хлопковые плантации на своих землях, а также начинали культивировать рис, кукурузу, фиги, за-водить скотоводство. Несколько позже Антильские острова стали доставлять какао, табак и т. д. Именно прекрасные сорта кожи, доставлявшейся с Антильских островов, сделали Испанию уже в по-ловине XVI в. лучшей поставщицей дорогих кожаных изделий для всей Европы. Еще в первые десятилетия на Антильских островах рядом с трудом рабов — как привозных африканцев, так и обра-щенных в рабов индейцев — мы встречаем и труд подневольных, закрепощенных индейцев, которые так по месту жительства и при-крепляются к земле данного испанского колониста.

Золота на первых порах как на островах, так и на континенте добывалось не очень много в сравнении с последующим периодом, но все же извлекались весьма солидные суммы сравнительно с количеством золота, обращавшимся в Испании до тех пор.

Из Америки было вывезено в Испанию за первые годы испан ской колонизации золота и серебра:

г на 3 млн мараведисов

г на 19 » »

г на 23 » »

г на 15.5 » »

г на 21 » »

г на 18.5 » »

г на 26 » »

г на 24 » »

г на 22 » »

г на 34 » »

г на 34 » »

г на 23 » »

г на 27 » »

г на 13 » »

г на 34 » »

г на 46 » »

г на 24 » »

г на 13 » »

г на 2 » »

г на 8 » »

Крутое падение вывоза за 1521 и 1522 гг. объясняется не тем, что добыча золота и серебра очень упала в рудниках и на берегах золотоносных рек в Америке и на Антильских островах, но исключительно тем, что в эти годы французские пираты почти дочиста ограбили испанские галионы, везшие золото и серебро в Испанию. Нападение и ограбление произошло уже в конце пути, между Азорскими островами и берегом Южной Испании (Андалузии).

Поступление золота и серебра в Испанию очень увеличилось впоследствии, например, когда стали приходить первые транспорты с добычей из завоеванного Перу. Уже в первый год (1534), когда добыча эта была получена, обнаружилось, что испанская казна получила 119 млн мараведисов, в 1537 г. — 321 млн, в 1538 г.— 371 млн. А когда наладилась разработка рудников как в Перу, так и в Мексике, то казна стала получать гораздо более значительные доходы (в 1551 г., например, 847 млн мараведисов). По этим цифрам легко восстановить приблизительно, какова была вообще ценность добываемого в американских колониях золота и серебра.

Дело в том, что по тогдашнему (начало и середина XVI в.) закону в королевскую казну шла V5 всей добычи золота и серебра. Следовательно, когда, по официальным испанским данным, в 1551 г. казна получила в качестве 7б всей добычи 847 млн мараведисов, вся добыча золота и серебра в этом году должна была равняться 847 млн, умноженным на 5, — 4235 млн мараведисов.

В вышедшем в 1934 г. превосходном исследовании Гамильтона о притоке золота и серебра в Испанию в первые 150 лет после открытия Америки мы находим впервые сделанные статистические подсчеты, представляющие громадный исторический интерес.10

По найденным Гамильтоном архивным данным, с 1503 по 1660 г. из Америки в Испанию было привезено золота и серебра в общем на сумму в 447820932 песо.11 Из этой суммы 117 385 086 песо поступило в казну, а 330 434 845 было привезено частными лицами. Прибавим к этому, что громадные суммы не вошли и не могли войти в этот подсчет по той простой причине, что были ввезены контрабандным путем, чтобы не платить взносов в казну. Открытие в конце первой половины XVI в. серебряных рудников в Потоси (в Боливии), золотых россыпей в Мексике, в Перу, в Чили, в той части Южной Америки, которая стала потом называться Аргентиной, привоз в Европу громадных сокровищ, награбленных Кортесом в Мексике, Писарро — в Перу, их последователями и преемниками,— все это тоже далеко не всегда регистрировалось испанской официальной статистикой, которой пользовался Гамильтон в своем только что названном исследовании. Серебра находилось и привозилось гораздо больше, чем золота, и уже в середине XVI в. за 11 серебряных монет в Испании, в Англии, во Франции давали обыкновенно одну монету золотую (равную по весу одной из этих 11 серебряных монет).

В XVII в. это соотношение еще более изменилось в пользу золота, которое стало цениться уже не в 11, а в 14 раз дороже серебра (к концу XVIII в. даже в 15, а местами в 16 раз дороже серебра).

Этот колоссальный приток драгоценных металлов в Европу неминуемо должен был способствовать явлению, наметившемуся в Европе еще до появления американских драгоценных металлов, — так называемой революции цен. Громадное оживление торговли, быстрый рост населения, ряд других причин, связанных с процессом разложения средневекового хозяйства, — все это уже давно начинало сказываться на повышении цен на сельскохозяйственные продукты и вообще на предметы первой необходимости. Этот процесс намечался уже тогда, когда Колумб еще обивал безуспешно пороги королевских резиденций, выпрашивая два-три суденышка. Тогда, в последние годы XV в., в Европе количество золота и серебра, насколько можно учесть, экономисты определяют всего в 7 млн кг (по весу), а от открытия Америки до конца XVI в., как они же считают, серебра было ввезено 23 млн кг, а золота — больше 3/4 млн (755 000 кг). В XVII и XVIII вв. этот процесс еще ускорился, и за эти два столетия было добыто в общем золота 3 млн кг, а серебра — 93 млн кг, т. е. в среднем 46.5 млн кг серебра за каждое столетие. Конечно, это должно было сильно ускорить «революцию цен». Заметим, что золото и серебро шли преимущественно из Америки (в XVI в.—3/4, в XVII и XVIII вв. —5/б); Индия, Европа, Африка доставляли ничтожную часть общего количества.

Цены на предметы первой необходимости быстро возрастали: в среднем стоимость их во второй половине XVI в. увеличилась в некоторых местах на а в других в 2 и 2.5 раза сравнительно с начальными десятилетиями, а через 100 лет, в середине

XVII в., — еще в 1.5—2 раза сравнительно с предшествующим периодом. Это в среднем; бывали места, где этот «жизненный стандарт» был несколько ниже или несколько выше. Прежде всего золото и серебро хлынули в Испанию. Но в Испании драгоценные металлы, произведя «революцию цен», не задерживались, а шли во Францию, в Нидерланды, в Западную Германию, в Англию. Этот процесс, в частности, ускорился со второй половины XVI в., но особенно с начала XVII в. Все это привело к свертыванию, а затем и гибели испанской мануфактурной промышленности.

Промышленность, торговля, судостроение — во всем этом Гол-ландия, Англия, потом Франция так решительно стали обгонять Испанию, а с другой стороны, Испания так нуждалась во всем, потребном для войны и военной обороны своих колоссальных вла-дений от противников, что американские золото и серебро неми-нуемо и очень быстро уплывали из подвалов Casa de la Contratacion в Мадриде (нечто вроде управления по делам американских колоний) и из сундуков испанских банкиров и купцов и распространялись по Европе.