ОЧЕРК ВОСЬМОЙ

аже в середине XIX столетия французские ученые ка- w//\ тегорически утверждали, что французские владения как ylf-—Д^ в Центральной Африке (в Сенегале), так и в Индии представляют собою «просто торговые склады» и конторы, предназначенные для торгового посредничества с аборигенами.1 Действительно, в этих колониях рабство либо вовсе не существовало, либо существовало в очень ограниченных размерах.

Есть места на Антильских островах, где, например, с одного гектара земли собирают в год 84 тыс. кг тростникового сахара. Но чтобы добыть это богатство, нужен напряженный труд, которым плантаторы не желали обременять себя, а индейцы его не выдерживали. Только привыкшие к тропической жаре, физически выносливые африканцы были пригодны, с точки зрения плантаторов, к выполнению этой задачи.

Так появилась и быстро развивалась особая отрасль хозяйственной деятельности европейской буржуазии — работорговля.

До какой степени великие открытия в Азии и Америке поглотили внимание торгового мира и до какой степени Африка (точнее, западное побережье ее, Гвинея) интересовала в XVI, XVII вв. и почти до самого XVIII столетия европейских капиталистов и колониальных деятелей исключительно как место закупки рабов, явствует из того любопытного факта, что вплоть до XIX в.

Достаточно сказать, что великая центральноафриканская артерия — бассейн реки Нигер — была открыта путешественником Мунго-Парком только в 1805 г. (не в 1796 г., как иногда ошибочно пишут; — в 1796 г. он только проехал по короткой части одного рукава великой реки). А до Мунго-Парка в Европе пробавлялись относительно Центральной Африки самыми фантастическими россказнями моряков и курьезными предположениями, шедшими еще от времен Плиния Старшего, т. е. от конца I в. н. э., будто Нигер есть приток Нила, отделяющий Африку от Эфиопии и т. п., Южную Африку тоже совсем не знали и не стремились узнать.

Африка интересовала французское купечество и мореходов в течение всего XVII столетия только в западной и северо-западной своей части или, точнее, интересы французской торговли связаны были с той частью западноафриканского берега, которая тянется от устья реки Сенегал до устья реки Гамбия и несколько южнее этих устьев и которая составляет часть так называемой Сенегамбии, а также с той южной частью того же западноафриканского берега, которая обозначается названиями Сьерра-Леоне, Золотой Берег и охватывается общим названием Верхняя Гвинея (в отличие от Нижней Гвгинеи, тянущейся от экватора до южных пределов Анголы, т. е. до 17° южной широты).2

Интересовались французы и северным побережьем Африки — Марокко, Алжиром, отчасти Тунисом.

Сначала скажем об интересах французов в Сенегамбии и на Гвинейском побережье (или, точнее, на Верхне-Гвинейском побережье).

Уже с первых лет XVII в.

Одна за другой в течение всего XVII в. сменяются под разными названиями торговые компании, составляемые французскими купцами для торговли с Сенегалом и с Верхней Гвинеей. Предметами вывоза из Африки были кожа, слоновая кость, золотой песок, страусовые перья, камедь (гумми, растительный клей). Взамен французы ввозили металлические инструменты и железо в необработанном виде, шерстяные и холщовые материи, зеркала, стеклярус, бусы и в очень больших количествах спиртные напитки.

Но со второй половины XVII в. и в течение всего XVIII столетия «живой товар», как его цинично именовали работорговцы, вытесняет по своему коммерческому значению все прочие предметы экспорта из Африки или делает их второстепенными. Работорговля выдвигается на первое место.

Мы видели уже, что захват части Антильских островов французами был могущественным толчком, побудившим французское торговое мореходство заняться вплотную покупкой рабов в Сенегале и Гвинее, перевозкой купленных рабов на Антильские острова и продажей их там с огромной коммерческой выгодой. Конечно, французским работорговцам гораздо удобнее и безопаснее было заходить со своими кораблями в свои собственные бухты и ждать предложений от царьков африканских племен не на пустынном берегу, а в укрепленных блокгаузах, наконец, очень удобно было иметь под руками возможных помощников, с которыми вместе было выгодно при случае организовать коллективную охоту за африканцами в дремучих лесах побережья.

Французские поселки были редкими, разбросанными, им приходилось плохо и от англичан и от голландцев, конкурировавших с французами в работорговле, приходилось опасаться и внезапных налетов с пиратских кораблей, случались нападения и из окрестной чащи, со стороны местных племен.

Гигантские размеры приняла французская работорговля в XVIII в. Можно смело сказать, что город Нант, где сосредоточивались главные капиталы Франции, вложенные в эту отрасль торговли, был одним из центральных пунктов, где торговая буржуазия страны уже задолго до революции 1789 г. заняла в полном смысле слова господствующее положение. Современники в один голос утверждали, что купцы, ведшие торговлю рабами, наживали от 30 до 50% дохода на вложенный капитал. Обильно наживались также капитаны кораблей и даже часть команды, до боцманов включи- тельно. Никакая другая" отрасль коммерческой деятельности" не давала подобных доходов.

Не только нантское купечество обогащалось работорговлей, капиталы стекались в Нант отовсюду. Но именно в Нанте строились и приспособлялись суда для перевозки живого груза, в Нанте набиралась команда, грузились товары, которые потом в Гвинее обменивались на невольников, в Нанте же затем выгружались и те товары, которые приобретались уже на Антильских островах в обмен на привезенных из Гвинеи рабов.

Торговый оборот был организован следующим образом. Нант- ские купцы иногда в одиночку, чаще вдвоем, втроем — снаряжают корабль и нанимают капитана. Достать хорошего капитана для долгого и опасного рейса было нелегко. Требовались опытность, умелость, решительность, специальная подготовка. Капитан такого корабля получал часто больше дохода, чем высшие чиновники государства, так как, кроме жалованья (очень большого), он получал еще известный процент чистого дохода. Капитан уже сам набирал себе команду.

На корабль грузился разнообразный товар: всякого рода материи, цветные металлические изделия, пуговицы, бусы, порох, сабли, стеклянные украшения, посуда, шляпы, чулки, туфли и т. д. Ситцы, галантерейный товар, всякого рода оружие, металлические и стеклянные украшения, водка и спирт считались особенно пригодными для предстоящей меновой торговли.

Путь из Нанта до места назначения длился от 2 до 4 месяцев в зависимости от того, куда именно, в какой пункт этого колоссального побережья направлялся невольничий бриг. Не забудем, что, например, от Сенегамбии до мыса Лопес расстояние значительно большее, чем от крайнего запада Ирландии до Рима. Однако нередко эти 2—4 месяца превращались в 5—6 месяцев. Дело в том, что невольничий бриг (как и всякий другой торговый корабль) встречался с целым рядом разнообразных приключений. Во-первых, пираты. Встреча с ними означала немедленную смерть, либо увод в глубь страны и продажу в рабство, так что люди, направлявшиеся за рабами, иной раз сами превращались в таких же рабов. Надеяться на победу над пиратами было трудно: морские разбойники ведь только тогда и нападали, когда могли рассчитывать на полный перевес в бою. Приходилось при встрече с подозрительным судном уходить со всей скоростью, куда глаза глядят, отклоняясь от своего маршрута, отсиживаясь затем в ближайшей гавани.

Второй причиной задержки были остановки на Канарских ос- тровах и на островах Зеленого Мыса с целью пополнить припасы и, главное, запастись свежей водой.

Но вот долгий путь окончен. Невольничий бриг либо начинает крейсировать вдоль берега, останавливаясь то в одном, то в другом пункте на этой извилистой береговой линии протяженностью при-близительно в 37г тыс. км, либо, уже сразу найдя удобное место, устраивает долгую стоянку. По приходе капитан обращается либо к одному из местных африканских царьков непосредственно, либо к факторам и агентам, которые специально поселяются на этом побережье, знают местные условия, знают, у какого именно царька в данный момент есть боЛьше всего пленных и почем он мог бы их уступить.

Итак, начинается долгий торг. Цены варьируются смотря по обстоятельствам. Придет, кроме французского, еще английский или голландский или португальский бриг — царек становится неуступчив и груб, удваивает и утраивает цену. Прослышит он, что из соседних лесов на него движется враждебное племя, чтобы отбить пленников и, пожалуй, его самого захватить, и он наскоро, спуская цену, продает всех, кого может продать, снимается с места и уходит. За свой товар он берет мануфактуру, спиртные напитки, оружие, привезенные бригом. Крайне трудно установить при указанных условиях среднюю цену на одного раба. Она варьируется в зависимости и от года, и от местности. Нормальной в середине XVIII в. считалась цифра около 250—300 франков, которую выплачивали товарами. Того же раба капитан перепродавал в колониях за 1000— 1200—1500 ливров. Бывало так, что женщину с ребенком капитан покупал за бочонок водки, а бывало и так, что за такую рабыню давали и пять бочонков.

Торг кончен. Пленников, закованных и в ошейниках, выводят из смрадного подземелья в лесу около ставки царька, ведут на берег и грузят на бриг, который после этой долгой стоянки, длящейся от двух месяцев до полугода, снимается с якоря. Капитан обязан использовать полностью каждый дюйм пространства, и в зависи-мости от величины бриг увозит 200—300 человек, не считая команды, а суда побольше — 500—700 человек, редко больше. Тес-нота в трюмовых помещениях такая, что можно либо сидеть, либо лежать, тесно прижавшись друг ік другу. Походить можно лишь, когда выводят на прогулку, по разу в сутки, а иногда по разу в 10 суток. Перед отходом корабля всех купленных рабов метят ниже груди раскаленным железом инициалами покупателя. Плавание при тесноте помещения, отсутствии свежего воздуха, полном отсутствии движений в кандалах, при скудной выдаче питьевой воды (в раздаче пищи надсмотрщики были более щедры) — все это порождало значительную смертность. Бриг шел от африканских берегов к Антильским островам, или в Бразилию, или в Мексику, или в Северную Америку. Плавание длилось редко меньше трех месяцев, обыкновенно четыре—пять месяцев. Смертность за время переезда достигала часто громадных размеров. Например, в 1715 г. (за год) все нантские работорговцы купили в Африке 5577 рабов, из них во время переезда в Америку умерло 1259 человек, т. е. 23%; в 1720 г. из 4368 человек во время переезда умерло 1152, Т. е. 26%; в 1732 г. из 3077 человек умерло 1091, т. е. 35%,

И т. д.

Хотя работорговцы знали, что даже если 50% груза будет по дороге выброшено акулам, то все же они очень хорошо заработают на продаже остальных, но все-таки капитану давалась инструкция по возможности заботиться о сохранении товара. В особенности неприятен был с этой точки зрения момент отплытия невольничьего брига от африканского берега.

Послушаем современника и наблюдателя Жака Савари, издавшего в 1675 г. любопытное руководство к тому, как стать хо-рошим купцом, — «Умелый купец» («Le parfait negociant»): «В тот момент, когда рабы посажены на суда, следует поднять паруса. Дело в том, что эти рабы питают такую большую любовь к своей родине, что они впадают в отчаяние, видя, что они покидают ее навсегда, а это служит причиной того, что их умирает много от печали, и я слышал от купцов, которые ведут эту торговлю, что больше рабов умирает перед выходом из порта, чем во время путешествия. Одни бросаются в море, другие разбивают себе голову о стены корабля, третьи удерживают дыхание, чтобы задохнуться, а некоторые отказываются есть, чтобы умереть от голода». Самоубийства, впрочем, отмечаются и во время пути, а не только в момент отъезда. Капитаны редко отмечают в корабельных журналах такие происшествия, и мы узнаем о некоторых из них лишь от случайных свидетелей.

Иногда, правда, на особо выдающихся фактах задерживается на мгновение даже внимание капитана. Например, капитан невольничьего брига «Солнце» отметил в своем путевом журнале от 13 сентября 1774 г., что «четырнадцать женщин разом бросились в море с высоты палубы». Случилось это во время прогулки. Вообще именно во время прогулок случались и другие неприятности, например бунты, и поэтому рабов выводили гулять далеко не каждый день. А бунты бывали, и даже, по-видимому, довольно часто. Они происходили и при погрузке, когда в случае удачи можно было бежать в леса и укрыться, происходили и в открытом море, когда ровно никаких шансов на спасение не было. Люди, доведенные до полного Отчаяния, убивали своими кандалами надсмотрщиков, а если им удавалось перепилить тайно свои оковы, то они при выходе на прогулку бросались на капитана, офицеров, матросов и иногда убивали несколько человек, пока оставшаяся команда ими овладевала. Начинались самые варварские пытки и истязания, но смертная казнь применялась сравнительно мало: в данном случае жестокость несколько умерялась корыстолюбием и нежеланием без прибыли истреблять товар, который везли на рынок.

Эти бунты рабов, или «пленных» (как они назывались официально во время переезда, вплоть до продажи их плантаторам), были очень частым явлением. Например, в 1734 г. из шести судов, которые отошли из Нанта для торговли рабами, на пяти произошли кровавые бунты, и все пять вспышек происходили до отхода корабля в море. Не было, кажется, и одного года, когда бы не отмечались то там, то сям в больших или малых размерах подобные события.

В годы, предшествовавшие взрыву войны с Англией (1738— 1744), центр французского капитала, занятого работорговлей, Нанг за семь лет выслал к гвинейским берегам 180 судов, владельцы которых купили в Африке 55 015 рабов, а продали из них 45 336. Куда делись остальные 10 тыс.? Умерли от болезней, покончили с собою, были перебиты во время бунтов, замучены после бунтов? В среднем нантские работорговцы скупали в Африке 8—9 тыс. рабов в год, из которых тысячи полторы выводились по дороге в расход. Когда наступали времена похуже, приходилось заботиться, чтобы в расход выводилось поменьше драгоценного груза, и именно тогда, в тяжелое для французских работорговцев время войны с англичанами, добрейший Жак Савари и советовал читателям внимательно следить за новокупленными рабами в момент отъезда, когда пленникам особенно часто приходит в голову мысль броситься в море или разбить себе голову. Бунты на море иногда кончались тем, что часть команды начиная с капитана, бывала перебита, а другая часть отсиживалась, забаррикадировавшись в каком-либо помещении корабля. Но несчастные невольники все-таки и тогда не могли избавиться окончательно от своих палачей. Не умея управлять кораблем в открытом море, они должны были терять драгоценные дни, пока встречные суда не помогали их тюремщикам выйти из засады, а самих пленников возвращали после свирепых пыток в темный и смрадный трюм.

После нескольких месяцев такого пути нельзя было по прибытии в Америку сразу выводить рабов из трюма на продажу. Они имели такой измученный вид, успевали так отощать дорогой, так болели цингой, были покрыты такой сыпью и нарывами от ужасающей грязи, в которой прожили несколько месяцев почти без движения, что, конечно, необходимо было дать им оправиться, несколько подкормить их, раньше чем требовать за них приличную сумму. Их держали поэтому несколько недель на берегу в довольно сносных условиях и затем продавали, иногда поодиночке, иногда целыми партиями. Покупателями были плантаторы. Французские работорговцы продавали своих невольников на Антильских островах, англичане — в Южной и Северной Америке, испанцы и португальцы — в Южной и Центральной Америке, голландцы — в Северной Америке. Впрочем, вполне строгого разграничения тут не было, хотя кое-где и действовали запреты для работорговцев чужой национальности. В обмен купцы брали в подавляющем большинстве случаев не деньги, а колониальные товары, больше всего сахар, кофе, хлопок, индиго и другие красящие вещества и т. п. Нагрузив этими товарами все помещения, освободившиеся после увода невольников, капитан невольничьего брига отправлялся на родину, в Европу, где его хозяева и доверители распродавали полученный колониальный товар.

Таким образом, вся торговая операция, сопряженная с этим долгим и опасным тройным рейсом, продолжалась в общем, например, для французской работорговли около года, иногда и несколько больше года, и состояла из четырех актов: 1) купец, владелец судна, покупает во Франции за -наличные деньги разные товары и грузит их в Нанте или Марселе на корабль, идущий в Африку; 2) капитан корабля по прибытии в Африк}' выменивает эти товары на рабов; 3) погрузив на свой корабль рабов, капитан отплывает из Африки в Америку, где выменивает рабов на колониальные товары, прежде всего на тростниковый сахар; 4) эти колониальные товары перевозятся из Америки во Францию, где и распродаются за наличный расчет. У англичан и голландцев этот торговый оборот был несколько иной: они уже с начала XVIII в. брали нередко за рабов плату не колониальными товарами, а деньгами.

Барыши, даваемые работорговлей, были, как сказано, колоссальны. Та часть французской торговой буржуазии, которая была связана с оборотами нантских судовладельцев-арматоров и нант- ских купцов, владевших крупным денежным капиталом, обогащалась неслыханно быстро. Можно смело утверждать, что французские владения вроде, например, колоссальной Канады, где не было плантаций и с которой поэтому французские работорговцы не имели дел, никогда не были так близки интересам французской буржуазии, как Антильские острова, куда в первую очередь направлялись невольничьи бриги от берегов Гвинеи. Вот почему все (уже тогда могущественное) влияние растущей французской буржуазии на свое правительство было пущено в ход в 1762—1763 гг., когда начались и шли мирные переговоры с Англией после Семилетней войньі, чтобы удержать во французских руках Антильские острова хотя бы даже ценой уступки всей Канады и драгоценных территорий Индии. В недрах самого буржуазного класса Франции работорговля создала особую прослойку довольно замкнутой, быть может, наиболее богатой касты, очень влиятельной в государстве.

Когда наступила буржуазная революция 1789 г., то именно эта прослойка, эта «меркантильная аристократия», нажившая миллионы на похищении и продаже беззащитных людей, раньше, чем вся остальная буржуазия, столкнулась с внутренним противоречием между своими материальными интересами и тем идейным багажом, который принесла с собой революция. Нантские, бордосские, мар- сельские работорговцы вскоре убедились, что революция имеет также некоторые неудобные для них стороны.

Сами европейские правители пытались протягивать руки к Африке, однако нередко это заканчивалось для них весьма плачевно.

Достаточно припомнить страшное поражение, которое в октябре 1541 г. испытала экспедиция в Алжире, отправленная императором Карлом V, могущественнейшим властелином колоссальных земель в Европе, когда он пытался разгромить часть африканских племен на их собственной территории. Он отправил в Алжир эту экспедицию потому, что испанцы уже третье десятилетие терпели в Северной Африке одно поражение за другим. В этой экспедиции Карл V потерял 12 тыс. человек, 10 пушек, массу оружия и почти весь флот, перевозивший войска.

Впечатление во всей Европе было огромное. С тел пор и вплоть до начала XIX столетия европейцы* уже не помышляли о завоевании Алжира, Марокко, Туниса, Триполи.

Только в самом конце первой трети XIX в., с начала завоевания Алжира, а особенно с момента создания парового военного флота, арабские мореходы перестали быть грозой французского торгового мореплавания. Но это уже выходит из хронологических рамок моих очерков.

Берберийские племена Магреба, или Марокко, живущие в се- веро-западной части Африки, подверглись, правда, за свое почти двухтысячелетнее существование дважды нашествию (сначала, в VIII в., арабскому, а потом, в XV и XVI вв., турецкому), но оба раза завоеватели не очень далеко проникали в глубь страны. Ислам был внесен в Марокко еще арабами, и после турецкого завоевания марокканские племена признавали константинопольского султана халифом, верховным главой исламизма, но в политическом отношении власть турецкого правительства над Марокко была довольно призрачна.

Возникновение торговых связей между французами и марок-канцами относится ко второй половине XVI в.

Французы ввозили в Марокко сукна, полотна, скобяной товар и т. д., а вывозили кожу, шерсть, воск, страусовые перья, медь, олово, финики, а также товары, приходившие в Марокко из Том- букту (слоновую кость, камедь). У французов уже с середины XVI в. развилось как коммерческое, так и политическое соревнование и борьба с испанцами в Марокко,

Марсельские купцы принимали особенно живое участие в этой торговле, но ей уж очень мешало громадное развитие морского разбоя на Средиземном море.

С конца XVII столетия против французов в Марокко выдвигаются новые конкуренты — англичане.

Когда французы в конце царствования Людовика XIV начинают терпеть неудачи, марокканский султан Мула-Исмаил зорко следит за этим, и, например, когда французский посол в начале 1693 г. сообщает султану последнюю новость о том, что французские войска взяли город Намюр, то Мула-Исмаил на это спешит ответить, что ему все известно, но ему известно и другое — англичане разбили французов в морском сражении при Ла-Гуге. И он даже любезно уточняет эту новость, сообщая послу, что французских кораблей взято или потоплено 27.

Марокканские султаны с давних пор боялись французов, как будто предчувствуя, от чьей руки погибнет в далеком будущем самостоятельность Марокканской империи. И все их упование переносилось все более и более на англичан, которые с начала XVIII столетия стали особенно решительно противодействовать всем французским покушениям на Марокко.

Все дипломатические сношения между марокканскими султанами и французскими королями в течение XVI—XVIII вв. сводились к бесконечным переговорам.

То. например, приезжает к Людовику XIV чрезвычайный посол Бен-Аиши и начинает отпускать истинно восточные комплименты вроде того, что как ни глубока и как ни велика река Сена, но если бы ее воды были не водами, а чернилами, так все же их не хватило бы для достойного описания величия и мудрости французского короля; то этот же Бен-Аиши и его государь Мула-Исмаил сердятся за то, что Людовик XIV не любит говорить правду, а все больше лжет.

Обе стороны не доверяли друг другу и подстерегали одна другую. Когда в 1713 г. по Утрехтскому миру англичане захватили на южной оконечности Испании крепость Гибралтар, то одной из основных задач английской политики сделалась охрана Марокко от захвата французами, так как если бы марокканский берег (с Танжером) попал в руки французов, то значение Гибралтара, господствующего над проливом того же наименования, было бы сильно подорвано.

Когда во второй половине XVII столетия после долгих периодов внешних и внутренних бурь французский абсолютизм сильно окреп как внутри страны, так и на международном поприще, он тотчас же начал упорную борьбу всеми, сначала мирными, потом военными средствами против Голландии.

209

14 Е. В. Тарле

В 1660 г. начинается самостоятельное правление достигшего со-вершеннолетия Людовика XIV, в 1667 г. Кольбер становится ге-неральным контролером финансов, а в 1672 г. начинается первая

война Франции против Голландской республики. Дело было не только в меркантилистской политике Кольбера, не только в стрем-лении вытеснить голландские (и вообще чужие) товары из Франции и завести в широких размерах собственную промышленность. Запретительные таможенные тарифы Кольбера в 1667 и следующих годах были началом жестокой таможенной войны с Голландией, так как голландцы отвечали подобными же мероприятиями. Но сама-то эта таможенная война была лишь одной из причин, а не единственной причиной той «настоящей» войны, которая вспыхнула в 1672 г. и уже велась не таможенными ставками, а ружьями и пушками.

Кольбер с горечью жаловался на то, что «из 20 тысяч торговых судов, которые вообще существуют на свете, 15 или 16 тысяч принадлежат голландцам, а всего 500 или 600 плавает под французским флагом». Эти цифры были сами по себе довольно произвольны, да и знать что бы то ни было точнее в этой области тогда было невозможно, но Кольбер был недалек от истины.

Кольбер очень хорошо сознавал и то, что без обширной заморской торговли французская экономика и финансы никогда не станут на ту высоту и не достигнут той устойчивости, о которых он мечтал. А заморская торговля для своего полного развития нуждалась в ко-лониях.

Создать сильный военный флот, завоевать колонии, развить обширную внешнюю торговлю — вот в какой последовательности должны были развиваться планы Кольбера. Еще в первые годы правления Людовика XIV Франция имела ничтожный военный флот численностью до 20 судов. Это число за какие-нибудь 15— 16 лет увеличилось без малого в 14 раз: в 1677 г. французское правительство уже располагало флотом в 270 судов.

Когда Людовик XIV начал в 1672 г. войну против Голландии, то эта война, хоть и велась им против целой коалиции, с которой Голландия была в союзе, имела главною своей целью уничтожение Голландии как самостоятельной державы. 6 апреля 1672 г. Людовик XIV объявляет войну Голландии, а уже через какие-нибудь два с половиной месяца голландский «великий пенсионарий» де Витт посылает в Париж специального уполномоченного Питера де Гроота с неслыханно выгодными для Франции предложениями: Голландия отдает Франции город Маастрихт с обширной окрестной территорией и уплачивает издержки за все военные расходы. Но Людовик отвергает все уступки. Ему нужно не это. Ему нужно стереть с лица земли самого сильного промышленного конкурента и самую богатую колониальную державу, ударить по Голландии в Европе так, чтобы она выпустила из своих рук свои владения в Азии.

Когда 10 августа 1678 г. после тяжкой шестилетней войны Голландия заключила в Нимвегене мир с Людовиком XIV, то она хоть и уцелела, но позиция французского короля необычайно усили-

лась. Он получил большую и богатую провинцию Франш-Конте, сюзеренитет над всей Лотарингией, ряд городов на северо-восточной границе государства.

Людовик XIV смотрел на Нимвегенский мир лишь как на перемирие, которое должно было дать ему удобный плацдарм и достаточно времени для того, чтобы собраться с силами и снова ударить по Голландии.

Штатгальтер голландский принц Вильгельм Оранский ясно видел, что Голландии непременно предстоит еще страшная борьба за существование. Уже в августе 1686 г. к своему великому счастью ему удалось заключить оборонительный союз с державами, которые в той или иной мере боялись гегемонии Людовика XIV на континенте Европы, — с Австрией, Бранденбургом, Испанией и Швецией. Впоследствии к союзу примкнула и Савойя. Но главная удача всей жизни ждала его впереди.

Английская торговая и промышленная буржуазия имела много причин снова выступить в конце 80-х годов XVII столетия на путь борьбы с неугодным ей монархом. Одним из серьезных побуждающих мотивов следует признать внешнюю политику Якова II, последнего короля из династии Стюартов, вступившего на английский престол в 1685 г. и низвергнутого революцией в декабре 1688 г. Яков II, ведя ту внутреннюю политику, которую он вел, не мог ни отказаться от миллионных субсидий, получаемых им от Людовика XIV, ни вести политику, враждебную планам Людовика XIV. А при такой позиции Англии Голландия, несмотря на то что она, как только что сказано, уже с 1686 г. запаслась союзниками, могла бы быть в конце концов решительно разгромлена французами, и тогда Англии пришлось бы считаться с существованием в конце XVII в. в Европе такого властелина, который был бы посильнее, пострашнее, побогаче и географически поближе Филиппа II Испанского, который в XVI в. так долго был для Англии страшилищем.

Разразившаяся внезапно, но подготовляемая очень давно революция низвергла в декабре 1688 г. Якова II с английского престола, а на вакантный трон был приглашен парламентом не кто иной, как именно штатгальтер Голландии Вильгельм. И не потому он был приглашен, что он был женат на дочери только что низвергнутого короля Якова II, — это было лишь обстоятельством, облегчившим формальную сторону дела и придавшим революционному перевороту столь любезный сердцу английской буржуазии «законный» вид, — главной причиной популярности Вильгельма в тот момент было именно то обстоятельство, что он являлся душой формируемой против Людовика XIV европейской коалиции.

14*

211

21 февраля 1689 г. Вильгельм Оранский и жена его Мария были торжественно коронованы и превратились в Вильгельма III и Марию II. Фактически это было не двоевластие, а единовластие. Отныне штатгальтер Голландии Вильгельм стал английским коро-

лем Вильгельмом III. Англия примкнула к антифранцузской коалиции, и почти тотчас же после этого, ранней весной 1689 г., началась война против Франции. На этот раз среди держав коалиции у Людовика XIV было два главных врага — Голландия и Англия. Со стороны Франции война велась, во-первых, за гегемонию в Европе и, во-вторых, за колонии и заморскую торговлю. Но при этом все-таки голландцы были в глазах Людовика XIV более сильным врагом, чем англичане, и своему первоначальному плану — борьбе на уничтожение — он все еще оставался верен, поскольку речь шла о войне с Голландией. Достаточно вглядеться в первые же действия французов. 10 июля 1690 г. французский адмирал де Турвиль наголову бьет соединенный англо-голландский флот при Бичи-Хеде. Почти одновременно французы бьют голландцев и австрийцев при Флерюсе. После этого Англия была в течение почти года в крайне опасном положении, так как английский король Вильгельм III с лучшими войсками воевал тогда с восставшей Ирландией. Но Людовик XIV до такой степени был поглощен мыслью об окончательном разгроме Голландии, что, упустив единственный и уже никогда не повторившийся момент, не сделал высадки в Англии, дал прийти в себя врагам, и когда 29 мая 1692 г. англичане и голландцы нанесли французам страшное поражение на море при Ла-Гуге, французский флот уже в течение всей остальной войны не мог вполне оправиться. Отныне о полной победе над обеими колониальными державами нечего было и думать. Но и они со всеми союзниками не могли окончательно справиться с французами. Англичане пробовали отнять у французов их владения в Антильской островной группе — острова Гваделупа, Мартиника, французскую часть острова Гаити (Сан-Доминго), пробовали напасть на французские стоянки и флотилии близ Ньюфаундленда, пробовали уничтожить французские рабовладельческие фактории на гвинейском берегу в Африке. Но ничего из всех этих попыток не вышло, все эти владения остались в руках французов, и французские моряки даже расширили и укрепили за Францией владения около устьев Сенегала (в Экваториальной Африке). В Канаде французы потеряли большую территорию Новой Шотландии (Nova Scottia), а в Индии — маленькую крепость Пондишери, но все эти потери были ими возвращены, когда довольно неожиданно для людей, не посвященных в политические секреты, но вполне логически с точки зрения тогдашних дипломатов Людовик XIV предложил своим противникам мир на довольно выгодных для них условиях: все воюющие державы должны были отказаться от за-воеваний, сделанных в течение этой войны. Больше всего завоеваний в Европе сделали именно французы, и военное их положение весной 1697 г. было вовсе неплохо, хотя финансы были крайне расстроены. Коалиция согласилась на мир. Переговоры начались в Рисвике в мае 1697 г., а 20 сентября того же года был подписан мир.

Война, очень тяжелая Для всех участников, кровопролитная, разорительная, длившаяся больше семи лет, кончилась, таким образом, вничью.

В чем же было дело?

Людовик XIV и все социальные силы Франции, которые за ним стояли, знали, что на политическом горизонте вырисовывается другая добыча, несравненно более значительная, чем даже Голландия. Они знали, что борьба за эту новую добычу будет самая лютая, самая продолжительная, гораздо более свирепая и опасная, чем войны с Голландией и помогающей ей европейской коалицией в 1672—1678 и в 1689—1697 гг. Они понимали, что к этой третьей войне нужно не только зрело и основательно подготовиться, но и успеть опередить противников, занять исходные пункты как дипломатические, так и военные: речь шла о том, чтобы овладеть почти всем Пиренейским полуостровом, а заодно уже большей частью Южной Америки, всей Центральной Америкой, богатейшими островными группами как у американских берегов, так и в Индий-ском и Тихом океанах. Казалось, сам собой подвертывается случай, который может больше никогда уже не представиться.

Перед Европой внезапно встал вопрос об испанском наследстве. До сих пор в обширной литературе, посвященной войне за испанское наследство, нет ни одной книги, которая в достаточной степени удовлетворяла бы современным научным требованиям. Имеется множество монографий о лорде Мальборо (Кокса, Али- сона и т. п.), освещена двадцатилетняя история походов принца Евгения Савойского (Альбери) и маршала Виллара (Вогюэ и др.), составлена история воевавших флотов, есть работы и об Утрехтском мире (Карутти, Ноордена, Жиро, Вебера), и о самых разнообразных предметах, связанных с событиями 1700—1714 гг. Существует несколько исследований и об экономических причинах и последствиях войны за испанское наследство.

Вместе с тем нет никакого признака не то что понимания связи между колониальной политикой Франции и войной за испанское наследство, но даже сознания, что такая связь существует и является одним из коренных мотивов всех событий.

В той сжатой общей характеристике колониальной политики европейских держав за несколько столетий их истории, какой является предлагаемая работа, мы должны ограничиться лишь самым существенным и необходимым и притом рассматривать событие не во всей его полноте, но исключительно с той его стороны, которая прямо и непосредственно касается нашей основной темы.

Политика Людовика XIV относительно Испании была в наиболее существенной своей части точь-в-точь такой же, как относительно Голландии: овладеть метрополией не только потому, что сама метрополия — громадное богатство и обширное поле для будущей экономической эксплуатации, но и потому, что, овладев метрополией, тем самым овладеваешь и ее колониями, которые еще богаче метрополий. Кто покорит Амстердам, Саардам и Гаагу, ТОТ без всяких хлопот получит в свое владение и Суматру, и Борнео, и Молуккские острова, и полуостров Малакка и Целебес, словом, все те несметные богатства и всю ту торговлю, которыми овладели голландцы в первые 70 лет XVII столетия, с бою отняв их у португальцев. Точно так же тот, кто тем или иным путем овладеет Мадридом, этим самым приобретет все те колоссальные, в несколько раз превосходящие размерами всю Европу территории, которыми Испания владела со времен Колумба, Кортеса, Писарро и других конкистадоров и которые она вовсе не успела еще растерять к на-чалу XVIII в., как растеряла Португалия почти все то, что ей подарили путешествия Васко да Гамы и завоевания Альбукерке и что у нее отняли в XVII столетии голландцы.

По мысли Людовика XIV и Кольбера, по мысли парижских, нантских, бордосских, дюнкеркских, марсельских купцов и судостроителей, Франция должна была стать наследницей обеих тогда существовавших богатых колониальных империй — как голландской, гак и испанской. Две кровопролитные и опустошительные войны не могли все-таки покончить с Голландией; она сохранила самостоятельность и после Нимвегенского мира 1678 г., и после Рисвик- ского мира 1697 г., хотя эти страшные усилия и подорвали жестоко всю ее экономику и сильно способствовали низведению ее к рангу второстепенной державы.

Временно прекратив погоню за этой целью, внезапно оборвав войну в 1697 г., Людовик имел в виду удачным дипломатическим ходом полностью овладеть другой, еще большей колониальной империей — Испанией с принадлежащим ей Новым Светом, посадить на престол в Мадриде своего внука Филиппа, который был бы, по его мысли, чем-то вроде французского наместника, управляющего Испанией и ее колониями для вящей славы деда и вящей пользы французского купечества и французских промышленников, работорговцев и судостроителей.

Против Голландии — военная тактика, относительно Испании — тактика прежде всего дипломатическая и династическая, мирная.

Но цель одна: наверстать все, упущенное в XVI и XVII вв., одним ударом сделаться первоклассной колониальной державой и притом ударом, нанесенным не в колониях, а в Европе.

Это была принципиально та же мысль, та же тактика, которую при совсем других условиях, в другой исторической обстановке проповедовала германская колониальная партия и пресса перед мировой войной 1914 г.

И Тирпиц, и публицист Пауль Рорбах, и такие вдохновители германского империализма, как Теодор Шиман и граф Ревентлов, — все они укрепились на той идее, что «Германия заработает себе колонии на фландрских полях»; Людовик XIV с Кольбером и Лувуа придерживались точь-в-точь того же мнения: на тех же самых «фландрских полях» они собирались «заработать» сначала голландские колонии (в войнах 1672—1678 и 1689—1697 гг.), а потом и испанские (в войну 1702—1714 гг.). Колонии, конечно, не были единственной целью всех трех войн Людовика XIV, так же как они не были единственной целью германской политики в эпоху первой мировой войны.

Но забывать о том, что они были одной из причин всех этих войн, ни один историк, заслуживающий этого имени, не вправе.

Вспомним лишь в самых общих, главных чертах, как началось и чем кончилось двенадцатилетнее европейское побоище. Конечно, мы остановимся только на том, что сколько-нибудь интересно для нашей темы.

Главными противниками в этой войне выступили оба монарха, заявивших претензию распорядиться испанской короной после смерти бездетного короля испанского Карла II: с одной стороны, австрийский император Леопольд, а с другой стороны, французский король Людовик XIV, пожелавший посадить на испанский престол внука своего герцога Анжуйского Филиппа, в пользу которого по настояниям и интригам Людовика и было составлено завещание испанским королем Карлом II, умершим 1 ноября 1700 г.

Англия и Голландия стали без колебаний на сторону Леопольда, так как главный их интерес заключался в борьбе против французской гегемонии. Силами Испании могли с самого начала войны распоряжаться французы.

Такова была основная расстановка борющихся сторон. За долгое время войны другие державы то присоединялись к одной или другой стороне, то заключали сепаратные мирные соглашения в зави-симости от своих интересов и от непрерывно меняющейся обстановки.

Но нас тут интересует лишь борьба, шедшая между основными группами: Франция и Испания, с одной стороны, Англия и Голландия — с другой.

И тут прежде всего следует отметить, что не было в Испании ни одного общественного класса, который не относился бы в высшей степени подозрительно и недоброжелательно к самой мысли о французском владычестве в Испании. Это только Людовику XIV и его советникам хотелось верить, что «нет больше Пиренеев», если на испанском престоле воссел принц из Бурбонской французской династии, и что отныне французский купец будет торговать с Мексикой, с Перу, с Флоридой, с Кубой и т. д. так же свободно и беспрепятственно, как испанский купец.

Испанская торговая буржуазия вовсе этого не думала и не желала. Для нее более приемлемо было подчиниться Филиппу Французскому, чем Леопольду Австрийскому, уже потому, что Леопольд неминуемо вовлек бы Испанию в ненужные ей дипломатические осложнения и столкновения на востоке и юго-востоке Европы, но она требовала, чтобы Филипп, став испанским королем, забыл поскорее о том, что он был французским принцем.

Словом, монархии, испанская и французская, вовсе не слились в единое экономическое и политическое целое, хоть они и отбивались вместе от целого полчища врагов в течение войны 1702— 1714 гг. Это сказалось сейчас же после войны, но и во время войны уже проявлялось достаточно ярко.

Когда в 1700 г. Людовик XIV посадил на испанский престол своего внука и Англия, Голландия и Австрия объединились против французских и испанских Бурбонов, то для Англии и Голландии весь интерес в начавшейся четырнадцатилетней войне заключался прежде всего в том, чтобы богатейшие испанские колонии не попали каким-нибудь путем во владение или даже в пользование французов. Южная и Центральная Америка, Вест-Индские острова, владения в Индийском океане — вот те части испанского наследства, которые больше всего интересовали англичан и голландцев.

Характерно, как началась на море в 1702 г. эта война: англоголландский флот стал блокировать Кадис, так как англичане проведали, что туда должны прибыть из Америки испанские транспорты с грузом золота и серебра. Этот груз был так велик и до такой степени необходим именно для ведения войны, что обе стороны с большим беспокойством ждали неминуемого морского столкновения.

Испанские тяжело нагруженные галионы посреди Атлантического океана были встречены 23 судами французского военного флота, вышедшими, чтобы эскортировать драгоценный груз. Французский граф Шато-Рено посоветовал испанскому командиру дону Мануэлю Веласко идти не в Кадис, а в какую-нибудь французскую бухту, чтобы укрыться там и выгрузить драгоценные металлы раньше, чем англо-голландский флот, сторожащий у Кадиса, догадается о месте выгрузки.

Но дон Веласко очень скептически отнесся к этому дружескому совету, решив, что едва ли союзники, заполучив испанское золото в свои руки, так скоро решатся расстаться с ним. Он направился не во Францию, а все-таки в Испанию, в бухту Виго.

Здесь-то 22 октября 1702 г. англо-голландский флот и настиг испанцев и французов. Произошла упорная морская битва, кончившаяся полной победой англичан. Из 23 французских кораблей был сожжен и потоплен 21; из 24 испанских транспортных галионов было потоплено 19, а пять было взято в плен англичанами. На этих пяти кораблях оказалось золота, серебра и драгоценных камней почти на 174 млн фунтов стерлингов, считая английской золотой монетой. Судя по позднейшим показаниям уцелевшего экипажа, несметные сокровища утонули вместе с 19 кораблями (17г млрд реалов тогдашней испанской золотой монеты очутилось на дне океана).

Это было в начале войны. Вся эта кровавая эпопея, завершившаяся в 1714 г., хоть и кончилась утверждением внука Людовика XIV на испанском престоле, не была все же победоносной для

французов. Англичане остались бесспорными владыками морей.

Что касается колониальных владений Испании, то испанский торговый капитал, хоть и ослабевший в ту пору, вовсе не желал делиться с французским своими приобретениями и позициями, захваченными в предшествовавшие два столетия.

В течение всего XVIII в., последнего века, когда еще Испания сохраняла свою колоссальную заморскую империю, французы, не-смотря ни на какие «семейные союзы», ни на какое родство обеих линий дома Бурбонов — испанской и французской, всегда третиро-вались в испанских колониях как чужеземцы, и их коммерческая деятельность стеснялась там всякими способами.

Не флот адмирала Блека и других английских адмиралов и не армии Людовика XIV покончили с голландским великодержавием, эти силы лишь несколько ускорили процесс. Основная причина лежала глубже. Она заключалась в том, что торговля стала в Голландии заглушать рост промышленности, Голландия все больше и больше и все бесповоротнее и исключительнее превращалась в страну, главное свое богатство основывающую на торговле, на посреднической роли между производителем и потребителем. Она все более и более становилась уже с конца XVII в. (если не раньше) тем, что Маркс называл «чисто торговым народом». Он, как уже отмечалось ранее, видел в неминуемом, абсолютно неизбежном упадке таких «чисто торговых народов» особую форму, в которой выражается победа промышленного капитала над торговым, победа высшей формы экономической жизни над низшей формой. Эта победа была неизбежно связана с поступательным ходом всего капи-талистического производства.

Этот привычный ход мыслей у Маркса настойчиво, дважды приводит ему на память именно историю упадка Голландии и параллельно идущего возвышения Англии. Он всякий раз в виде иллюстраций своей мысли вспоминает именно Голландию. Это упоминание обличает глубокое проникновение в самую сущность вопроса.

Голландия из первой по богатству державы земного шара, какой она была в середине XVII в., сделалась второстепенным, борющимся за свое существование маленьким государством середины XVIII в. не потому, что англичане топили ее суда, — она их топила тоже немало, и не потому, что ее на суше били французы, — она тоже их била и помогала бить. Но условия всего ее экономического развития были таковы, что в подавляющей массе ее громадное богатство проистекало из торговых прибылей, и голландский купец был в конце концов побит английским промышленником.

Те, которые совсем не нуждались для своего процветания ни в машинном прогрессе, ни в каком-либо техническом прогрессе вообще, были побеждены теми, кто выдвинул и поддержал про-мышленную революцию и ею обильно воспользовался.

Купеческие магнаты и золотые мешки Амстердама, Саардама, Батавии с презрительным недоумением и недоверием слушали рас- сказы о Харгривсе, Картрайте, Аркрайте, Уатте: все, в чем сами они нуждались, это в том, чтобы мировая история как-нибудь вернулась к счастливым временам XVII столетия и, вернувшись, остановилась навеки.

Ленин говорил о загнивании английского капитализма в XX в. Маркс, по существу хоть и не употребляя того же выражения, говорил о загнивании в XVIII в. капитализма голландского. Связывание известным классом своих интересов с регрессивной, а не прогрессивной в данный момент формой экономического развития фатально, везде и всюду является предпосылкой и непогрешимым симптомом упадка данного класса и страны, в которой этот класс является ведущей силой.

Маркс упрекал Гизо в непонимании того факта, что «войны (Англии, — Е. Т.) против Людовика XIV были чисто торговыми войнами с целью уничтожения французской торговли и французского морского могущества» и что «для мануфактурной буржуазии в результате последовательного проведения покровительственной системы были созданы условия дальнейшего подъема».4

В этих общих отношениях времена Георга I, Георга II, Георга III были прямым продолжением эпохи Вильгельма III в изменяющейся (все время в пользу Англии) обстановке: к концу того периода, который Маркс назвал мануфактурным, и к началу эры промышленной революции, а затем и промышленного капитализма экономическая почва для борьбы с Францией у англичан становилась все крепче и крепче.

Говоря о страшной для русского народа двадцатилетней войне с Швецией, происходившей как раз в те годы, когда на западе Европы свирепствовала война за испанское наследство, Ключевский замечает: «Упадок переутомленных платежных и нравственных сил народа стоил крупного займа и едва ли окупился бы, если бы Петр завоевал не только Ингрию с Ливонией, но и всю Швецию, даже пять Швеций».5 С еще большим правом можно применить эти слова к Франции во время и после войны за испанское наследство, но, пожалуй, еще в большей степени — к Голландии. Обе страны вели за время Людовика XIV три страшные долголетние войны и деятельно истощали свои силы. Обе вышли из последней войны, длившейся 12 лет, с потрясенными государственными финансами, с истощенными военными силами. Голландия уже не могла играть после 1714 г. ту роль, которую играла в 1667 г., когда Людовик XIV впервые на нее напал; она сохранила самостоятельность, но навсегда утратила великодержавное положение. Франция тоже в 1715 г., когда умер Людовик XIV, мало напоминала ту державу, которая главенствовала в Европе еще в 60—70—80-х годах XVII столетия.

Если кто остался в выигрыше, то это была Англия. Английская буржуазия готовилась к длительному экономическому состязанию с Голландией, к еще более длительной как экономической, так и военной борьбе с Францией. Шансы на победу над обеими сопер-ницами были теперь больше, чем были еще в начале последней четверти XVII в. А главные плоды этой будущей, но уже наперед учитываемой победы английский капитал рассчитывал пожать в ко-лониях.

Его расчеты оправдались.

Об Индии и о начале борьбы между европейцами за Индию и за торговлю с Индией будет сказано ниже. Здесь приведу только главные данные о том, каковы были позиции, которые успели занять французы перед началом этой борьбы в Индии и на островах Индийского океана, лежащих на прямом пути в Индию от мыса Доброй Надежды до индийских берегов.

Первые попытки французских купцов завести непосредственные сношения с Индией начинаются лишь на несколько лет позже, чем первые голландские экспедиции туда. Первый французский корабль побывал в индийских водах в 1602 г. (отправившись туда из Северной Франции за год с лишним перед тем), у берегов Цейлона.

Но первые французские поползновения торговать с Индией и Индонезией неизменно встречались с враждой и открытыми нападениями со стороны голландцев, которые ни англичан, ни французов не желали подпустить к разделу португальского наследства, а твердо и вполне сознательно решили, вытеснив португальцев, всецело и без всяких партнеров монополизировать всю восточную морскую торговлю в своих руках.

Тем не менее время от времени эти попытки французов повторялись, и редкие их корабли, которым удавалось вернуться во Францию невредимыми, ускользнув от голландцев, все более и более возбуждали во французском торговом мире интерес к этой все не дававшейся французам торговле.

По пути в Индию французы однажды натолкнулись (в 1630 г.) впервые на колоссальный остров, лежащий к северо-востоку от мыса Доброй Надежды. Это был Мадагаскар, размерами (590 тыс. км2) превосходивший всю Францию. Он был известен португальцам еще с самых ранних лет после появления их в Индийском океане: его открыл Диас (не Бартоломеу Диас, открывший в 1486 г. мыс Доброй Надежды, а Диего Диас). Но португальцы не очень много внимания уделили этому громадному острову, так же как спустя 100 лет после них и голландцы. И тех и — потом — других манили Индия и Индонезия, а Мадагаскар их интересовал больше в качестве стоянки для кораблей, идущих в Индию и из Индии.

Французы начали торговлю с племенами Мадагаскара, и в 1630 г. даже составилась небольшая торговая компания для торговых сношений с этим островом. Об овладении не то что всей этой колоссальной территорией, но даже частью побережья не могло быть и речи: сильные и многолюдные племена населяли остров, и не горсточке французов было мечтать о таком предприятии.

Но торгуя с Мадагаскаром, французские купцы и мореходы прослышали о недалеко находящихся несравненно более плодородных островах, которые назывались у португальцев Маскаренскими островами, так как открыл их еще в 1528 г. дон Педро Маскаренас, губернатор португальских владений в Индии.

Маскаренских островов было три, французы с Мадагаскара произвели там первую разведку (в 1638 г.) и один из этих островов (самый маленький, называвшийся Диего-Рюис), совершенно пустынный, провозгласили французским владением.

В 1642 г. новая французская экспедиция овладела и двумя другими (значительно большими, чем Диего-Рюис) островами Маска- ренской группы. Один из них был назван Бурбон (впоследствии островом Реюньон — Соединение, 2500 км2), а второй — Иль-де- Франс (впоследствии остров Маврикий, 1865 км2). Но еще далеко не скоро началось заселение этих двух островов и систематическая эксплуатация их французами.

Только с самого конца XVII и первых десятилетий XVIII в. Маскаренские острова покрываются плантациями (сахарными, кофейными, хлопковыми, рисовыми) и становятся в глазах представителей французского правительства почти такой же ценнейшей частью французских владений, какой в Западном полушарии являлись Малые Антильские острова.

Но кроме чисто коммерческого значения, Маскаренские острова приобрели со временем значение удобнейших обсервационных и опорных пунктов для французского флота: во-первых, эти базы нужны были для долгой борьбы против англичан за Индию, которая шла с перерывами в течение всего XVIII в., во-вторых, эти острова должны были служить службу в предприятиях, направленных к захвату острова Мадагаскар, на которые, как сказано, еще не решались французы в первые времена своего знакомства с Ма-дагаскаром, но на которые они решились в следующем поколении, уже при Людовике XIV, когда под направляющим руководством Кольбера в кругах представителей французского купечества и выс-ших представителей французского двора и правительства стала складываться активная, захватническая тенденция колониальной политики. Именно тогда для более полного использования торговых возможностей и для более успешного вытеснения торговых конку-рентов было признано необходимым всюду, где это возможно, овладевать не только побережьем, но и «хинтерландом, недрами, внутренними частями данной страны, и стремиться не только к скупке местных продуктов у аборигенов, но и к производству на месте этих ценностей на своих собственных плантациях при помощи принудительного труда местных жителей или привозимых рабов.

Но овладеть Мадагаскаром французам все-таки оказалось не под силу ни во второй половине XVII в., ни в течение XVIII в., ни даже в течение почти всего XIX в.

Во всяком случае, несмотря на повторные экспедиции к берегам Мадагаскара и на набеги кое-где в глубь страны (правда, всегда не на очень далекое расстояние от берега), не удалось обосноваться на Мадагаскаре ни в одном пункте побережья сколько-нибудь прочно.

Когда в середине 80-х годов XIX в. французы начали систематическое завоевание громадного острова, а в 1894 г. окончили его, то официальная французская публицистика и затем руководящая колониальная историография пытались представить дело так, что вот теперь, наконец, удалось реализовать «стародавние права» Франции на остров Мадагаскар.6 Таким образом, захват чужого самостоятельного владения при президенте Карно в конце XIX в. объявлялся законным и юридически обоснованным потому, что уже при Людовике XIV и его министре Кольбере французам очень хотелось захватить этот остров и что с тех пор целых 200 лет подряд им не переставало этого хотеться.

В те годы, когда англичане и французы окончательно покинули мысль добраться до Индии через северные моря и перешли к прямой борьбе против испано-португальской монополии, во Франции еще носились с идеей о «своем», «самостоятельном», не затрагивающем этой монополии пути в Индию. Нельзя сказать, чтобы эта французская идея блистала оригинальностью. Кардинал Ришелье снарядил небольшую мнимомиссионерскую экспедицию и послал нескольких монахов-капуцинов с немногими спутниками в Египет, Сирию, Персию, чтобы наладить брошенные европейцами со времени открытия Васко да Гамы сухопутные торговые сношения с Индией.

С 1622 по 1628 г. монахи ездили по этим странам, а позже проникли и на западное побережье Индии.

Ничего, собственно, из этих разведок не вышло, и на время все французские попытки прекратились.

Но когда наступила эпоха Кольбера и когда французские торговые круги все настойчивее и настойчивее просили правительственной поддержки и жаловались, что голландцы монополизировали всю восточную торговлю и преследуют всех конкурентов не менее жестоко и более успешно, чем это делали португальцы (которых голландцы вытеснили), то вопрос перешел в новую стадию.

Еще менее успешны были в XVII в. попытки французов обосноваться на побережье Индийского океана.

В 1662 г. в Пютии, тогдашней столице Сиама,7 появились два французских миссионера, и вскоре между Людовиком XIV и королем Сиама Фра-Нараи завязались отношения, однако они не стали прочными.

Под предлогом ускоренного введения в Сиаме христианства французское правительство послало туда не только новых миссио- неров, но и отряд солдат для пущей поддержки их религиозной проповеди. В Сиаме началось возмущение как против отряда, начавшего грабить жителей, так и против самого Фра-Нараи, которого его подданные обвинили в том, что его сношения с Людовиком повлекли за собою нашествие французов.

Фра-Нараи был низвергнут, французский отряд почти целиком погиб, кто от желтой лихорадки, кто от ножа аборигенов. Тем до поры до времени дело и кончилось.

Но характерно, что с тех пор французские власти в Индии и французская дипломатия в Париже не переставали при удобном случае указывать на какие-то свои права в Сиаме.

Королевским указом, зарегистрированным Парижским парламентом 1 сентября 1664 г., была создана торговая Компания Восточной Индии с капиталом около 15 млн ливров, из которых 2 млн дал король, 1 млн — город Лион, 650 тыс. — город Париж, 2 млн — откупщики и высшие финансисты (под прямым давлением правительства, обращенным индивидуально на каждого из них), остальное — купечество городов Руана, Бордо, Тура, Нанта, Сен- Мало, Ренна, Тулузы, Гренобля, Дижона.

Затем вскоре была снаряжена большая экспедиция в Индийский океан, которая и отплыла 14 марта 1666 г. из Ла-Рошели. Она состояла из 14 судов. Кроме 633 солдат, матросов и офицеров, в путешествии принимало участие около 980 купцов, ремесленников и людей, желавших переселиться в эти далекие страны; они при этом имели больше в виду в тот момент Мадагаскар и Маскарен- ские острова, о которых уже кое-что слышали и куда мимоходом должна была завезти их экспедиция по пути в Индию.

Но купцы, конечно, главной целью своей ставили установление сношений с Индией.

После многих морских приключений экспедиция попала на Мадагаскар, где организовалось нечто вроде французской земледельческой колонии в одном пункте побережья (с позволения местного соседнего племени, с которым старались поддерживать самые дружеские отношения). Колония оказалась, впрочем, недолговечной: в Париже решили, что она не должна отвлекать внимания от Индии, и Людовик XIV велел прекратить колонизацию острова.

Узнав о королевском решении, аборигены сочли своевременным внезапно (в ночь на 27 августа 1674 г.) напасть на французскую колонию, сжечь ее дотла и перерезать почти всех колонистов. Спаслось несколько человек.

Продолжая свой путь, экспедиция прибыла в Индию. За ней последовали и новые, вспомогательные экспедиции, поменьше размерами.

Уже в 60-х годах французы завели сношения с Суратом на Индийском побережье той северо-западной части Индийского океана, которая называется Аравийским морем, с восточным побережьем Индии, с Суматрой, Явой, завели кое-где собственные торговые фактории, например, в Масулипатаме и на берегу Бенгальского залива. А когда подошла новая французская эскадра (в 1671 г.), то в 1672 г. предпринята была и экспедиция на остров Цейлон.

Хотя голландцы и вытеснили оттуда португальцев, но в сущности вовсе еще островом не овладели и, не говоря уже о внутренних его частях, даже берегов не успели обследовать.

Французы завели торговые сношения и с Цейлоном, оперируя на далеких от голландских факторий пунктах.

Голландцы не имели сил, чтобы истребить сразу прибывших в Индию, эскадра за эскадрой, французов, но они стремились возбудить против них местные власти и население.

В конце концов раджа Голконды (на берегу Мадраса), соеди-нившись с голландским адмиралом, приведшим к этому (Короман-дельскому) берегу свою эскадру, после более чем годовой осады в сентябре 1674 г. вынудил французов, запершихся в укрепленном ими месте (Сан-Томе), капитулировать. Вслед за тем голландцам удалось ликвидировать и все заведенные французами торговые фактории, кроме одной — в Сурате.

Но около того же времени французская Ост-Индская компания воспользовалась распрями между соседними с Голкондой местными царьками и получила территорию, на которой и начало возникать селение, превратившееся затем в город Пондишери в нескольких стах километрах к югу от Мадраса, на Коромандельском (юго- восточном) берегу Индии.

Во время последовавших войн Франции с Голландией голландцы в 1693 г. овладели Пондишери, а вскоре из-за эпидемии чумы прекратила существование и одинокая французская торговая фактория в Сурате на противоположном от Пондишери берегу Индостана, на Аравийском море. Правда, Пондишери по Рисвикскому миру 1697 г. был возвращен Франции, но влачил довольно жалкое существование.

Так продолжалось до первых десятилетий XVIII в., когда возгорелась упорная борьба Франции с Англией не только за Индию, но и за колониальные владения вообще.

Рассмотрением этих событий, относящихся уже к XVIII в., мы займемся дальше.

Описанная нами здесь беспощадная борьба, которую вождь французской меркантилистской политики начал и вел против Голландии, была лишь прелюдией дальнейших событий.

Кольбер начал эту борьбу, но продолжалась она, когда он уже лежал в могиле. Эта борьба в конечной стадии тесно сплетается с начинающейся долгой серией войн Франции с Англией.