ОЧЕРК ДВЕНАДЦАТЫЙ

Правда, обо всем этом (и гораздо точнее) европейцы могли бы узнать еще за 400 лет до Марко Поло из сочинений Сулеймана и Абу-Заида, но эти арабские купцы-путешественники остались неизвестными Европе.

В начале XIV в. в Индии побывал (и был там, по католическому преданию, замучен) миссионер, французский монах Журден де Северан, а также другой миссионер, венецианец Одорик из Порденоне. Обоих интересовали вопросы религиозной проповеди, но они оставили в своих описаниях и кое-что о быте и нравах на-селения.

В XV в. в Индии побывали венецианец Николо Конти, который ирожил там очень долго (в общем он пропутешествовал, считая с 1419 г., около 25 лет), и русский купец из Твери Афанасий Никитин (в 1468 г.). Оба настойчиво говорят о сказочных богатствах Индии и о нравах жителей этой необыкновенной страны.

20*

307

Никитина в Западной Европе не знали (и не узнали до новейших времен), но показания Конти стали известны и еще больше

обострили интерес европейских купцов к далекой волшебной стране.

Франсуа Бернье, французский врач, сочинение которого об Индии,1 по мнению Маркса, является наилучшим о ней историческим свидетельством, пустился в путешествие больше из любо-знательности, без определенных стремлений к торговой наживе, как подавляющее большинство его предшественников.

Двухтомное новейшее издание путешествий Бернье (именно к нему и обратился Маркс) вышло в 1830 г.4

Как рисуется нам империя Великого Могола? К сожалению, мы принуждены больше всего обращаться к европейским путешественникам за ответом на этот вопрос, так как подлинная, текстуаль-ная документация, исходящая из местных источников, очень скудна. Больше всего (для XVII в.) дает именно Бернье. Он рисует довольно безотрадную картину. Народная масса в империи Великого Могола находится в состоянии хронической нищеты. Высший класс, аристократы, так называемые омерахи, окружающие трон Великого Могола, угнетают и обирают народ, но сами по себе они такие же рабы своего государя, как и нищенствующая земле-дельческая масса. Они живут своим придворным жалованьем, а также доходами с земель, даваемых им Великим Моголом, который по своему произволу может в любой момент отнять и жалованье, и земли, и даже жизнь.

Торговля все-таки существует. Но купцы, если они затевают какую-нибудь большую торговую поездку или расширяют свое дело, непременно должны найти влиятельного и располагающего в той или иной степени вооруженной силой покровителя. Тогда они могут чувствовать себя сравнительно в безопасности. Но за эту сравнительную безопасность они расплачиваются значительной частью своих доходов от торговых операций.

Европейцев поражало, что индиец, даже если он и не вполне нищий, все равно стремится, чтобы его не сочли имущим и не обложили большими поборами.

На внутреннем рынке покупатель «индиец гонится больше всего за дешевизной, а не за качеством материала и искусством отделки.

Орудия труда — в довольно первобытном состоянии как в земледельческом быту, так и в ремесле. Каменщики, кузнецы, ткачи, прядильщики, золотых дел мастера, маляры и художники, архи-текторы живут своеобразным цеховым бытом на восточный манер. У них цехи — особые, замкнутые, кастового типа организации. В ремеслах различаются две категории: высшая — это ремеслен- ники-художники, блещущие индивидуальными способностями и работающие либо непосредственно на Великого Могола, либо на его двор, и низшая — это ремесленники, работающие на рынок, на широкого потребителя. Они работают в мастерских, нанимаемые хозяином, который платит им поденно и жестоко их эксплуатирует. Этот наниматель имеет право бить своих рабочих плетью.

Европейцев поражало несоответствие между примитивностью и убожеством инструментов, при помощи которых орудуют индийцы, и часто замечательно тонкой и изящной продукцией, которая выходит из-под их рук. Миссионер Папен говорит, что индийцы умеют так превосходно копировать европейские изделия, что нельзя отличить копии от оригинала. Но вследствие грубости и недостаточности инструментов индиец тратит целый месяц на то, что европейский ремесленник способен сделать за три дня.

Многие ремесла организованы так, что ремесленник работает в доме заказчика, иногда принося свой материал, иногда получая его от заказчика.

Безнадежно мрачная картина общего состояния империи Великого Могола, которая получается при чтении реляций путешественников XVII столетия, несколько видоизменяется, когда мы переходим к свидетельствам людей XVIII в. Особенно это приходится сказать о книгах Анкетиля-Дюперрона — знаменитого филолога, переводчика Зороастра и Упанишад и автора книг об Индии (изложение путешествия, описание законодательства Индии и ее отношений с Европой).5

Анкетиль-Дюперрон много ездил по Индии, внимательно и любовно приглядывался к быту и нравам ее народов и настроен^ гораздо более благодушно в своих оценках, чем его предшественники. Происходит ли это оттого, что кое-какие внешние формы эксплуатации населения смягчились за 100—150 лет, или потому, что он не очень вдумывался в те явления, которые наблюдал, либо же потому, что очень уж он был поглощен филологическими поисками и переводами, а не реальной жизнью, или его успели обмануть брамины и другие люди достаточных классов, с кото- рыми он общался, но только Анкетиль-Дюперрон решительно полемизирует против мрачных рассказов других наблюдателей.

Оказывается, что империя Моголов — вовсе не деспотическое государство, что основы ее здоровы и нормальны, а если есть злоупотребления, то где же их не бывает? Оказывается также, что сам Великий Могол подчиняется силе закона, что ремесла, торговля и казна процветают, так как ограждены и защищены покровительством закона.

Наивный ученый-ориенталист принимал за чистую монету все, что ему рассказывали придворные и правители, так гостеприимно его принимавшие и угощавшие. Но, между прочим, у него мы находим крайне интересное известие, которое вносит некоторую разноголосицу в эту гармонию: ремесленные рабочие страны Ми- раль (в Центральной Индии) восстали против губернатора этой страны Таркхана и изгнали его. Правда, Анкетиль-Дюперрон из этого факта, который, к сожалению, ничуть его не заинтересовал, делает только тот вывод, что ремесленники совсем не угнетены и не запуганы, раз они способны на такие действия. Но во всяком случае самый факт восстания, да еще настолько крупного и, очевидно, хоть на некоторое время победоносного, имеет очень большое показательное значение. Народное возмущение, заставляющее губернатора, прямого представителя верховной власти, бежать из страны, — это факт, который в первой половине XVIII столетия был бы абсолютно невозможен ни в Англии, ни во Франции, ни в Голландии, ни в Германии. Я нарочно называю лишь самые передовые в смысле промышленного развития страны.

Самый факт несомненен, это явствует уже из того, что именно Анкетиль-Дюперрон, не жалеющий розовой краски в своих характеристиках, передает его и передает не из сочувствия к восставшим рабочим, а только чтобы показать, как свободно рабочим живется, и этим опровергнуть показания Бернье о задавленном, бесправном, рабском положении ремесленного люда.

Анкетиль-Дюперрон дает и еще- некоторые сведения, которые бросают свет на экономическую жизнь Бенгалии, Кашмира и некоторых других стран, посещенных им. Он утверждает, что в Индии существуют банкиры, дающие и оплачивающие векселя и денежные переводы; он настаивает на громадном развитии морской и сухопутной (внутренней) торговли, отмечает богатство приморского купечества, с одушевлением говорит о замечательно тонких по вкусу и совершенных по качеству материях и иных изделиях, выходящих из рук индийских ремесленников.

«Купцы, ремесленники, земледельцы», — таковы, по его свидетельству, три класса индийского общества, которые живут своими трудами, не завися в своей хозяйственной деятельности от милостей и щедрот Великого Могола. Он отмечает также (в опровержение писавшего за 100 лет до него Бернье), что Великий Могол вовсе не является собственником всей территории своей империи, что там есть и наследственная собственность частных (знатных) лиц и что даже джагиры, т. е. участки, даваемые губернаторам за службу, превращаются в наследственные владения.

Все эти противоречия, помимо хронологического несовпадения описываемых явлений (промежуток в 100 лет между путешествием Бернье и путешествием Анкетиля-Дюперрона), объясняются, повторяю, пестротой юридических и бытовых порядков и раздробленностью территориальных единиц, входивших в империю Великого Могола.

Но, конечно, свидетельства Бернье об угнетении населения и нищете его подтверждаются рядом других показаний, а восторги Анкетиля-Дюперрона не подтверждаются ничем и никем.

Но есть и такие (очень важные) факты, которые Анкетиль- Дюперрон отмечает с особенной настойчивостью и которые подтверждаются всеми писавшими об Индии в XVIII в., особенно во второй его половине, например, существование больших владений «принцев» и вообще крупной аристократии, владеющей огромными наследственными поместьями, где эти крупные азиатские феодалы фактически царствуют над населением, хоть и признают себя подданными Великого Могола. Мы знаем, что в середине XVIII в. империя Великого Могола уже фактически распалась и центральной власти в том смысле и значении, как например еще при Великом Моголе Аурангзебе и ближайших его преемниках (т. е. с 1660 по 1727 г.), уже не существовало вовсе.

Таковы общие впечатления европейских наблюдателей над Индией в XVII и XVIII вв.

Припомним теперь, когда и как англичане впервые появились в стране, которой суждено было в отдаленном будущем стать их добычей и так решающе содействовать превращению Англии в первостепенную капиталистическую державу.

Мы говорили уже (в предшествующих очерках) о том, как в XVI в. португальцы установили почти на 100 лет свою торговую монополию на Малабарском берегу Индии и в Индонезии. Так же как и другим европейцам, англичанам приходилось тогда покупать индийские товары в лиссабонских складах, подчиняясь тарифу цен, произвольно устанавливаемому португальским купечеством и считаясь со всеми капризами политики португальского правительства, сегодня допускавшего граждан данной национальности в свои порты, а завтра выгонявшего их вон.

К тому времени как Индия начала подвергаться натиску английских военных отрядов, натиску английского импорта и сокращению былого текстильного экспорта, кормившего такую массу индийских ткачей и прядильщиков, та с самого начала и в самые цветущие времена не очень в сущности крепкая государственная организация, которая давала необъятной стране лишь видимость объединения, распалась совершенно. Так распадались азиатские великие монархии, где центральная власть, могучая в момент нашествия и завоевания, постепенно слабела, дробилась, ветшала вследствие отсутствия нужной экономической почвы, вследствие несоответствия производства и производственных отношений политической форме, вследствие неизбежной феодализации и связанного с этим процессом постепенного, но непрерывного умаления первоначального могучего ядра. Великий Могол в 1525 г., вождь победоносных дружин, которые шли за ним в Бенгалии и Кашмире, и Великий Могол начала XVIII в., который бессилен фактически утвердить свою власть на 500 км в окружности своей столицы Дели или другой своей столицы, Агры, — это разные люди, разные политические организации, разные социальные силы, хотя принцип остался еще тот же. Все еще он путешествует среди несметной свиты, с десятками слонов, с раззолоченными балдахинами, все еще он может предаваться в своих украшенных велико-лепными коврами сералях любовным (или кровавым) оргиям, все еще в сношениях с иностранцами он величает себя всеми титулами, подобающими верховному владыке всех индийских княжеств, но все это уже только пустые слова, фантом, тень, форма, лишенная содержания.

А на далеком европейском острове Кромптон, Аркрайт, Карт- райт и Уатт уже ставят свои опыты, уже открывают эпоху промышленной революции, директоры Ост-Индской компании убеждаются все более и более, что с Индией можно не только торговать, но можно ее и завоевать, молодой авантюрист Клайв, сегодня торговый приказчик, завтра британский лорд, начинает свою за- воевательно-хищническую карьеру.

Почва для экономического и политического овладения Индией готова, исходные пункты, нужные плацдармы, военные и хозяйственные базы для предстоящего обширного исторического предприятия заняты и укреплены еще с XVII столетия.

И в середине XVIII в. начинается это невероятное на первый взгляд дело — покорение страны со 150 млн населения страной с 8 млн населения, покорение территории в 3 млн км народом, занимающим территорию меньше 7з млн км и отделенным от покоряемой страны двумя океанами, начинается завоевание Индии англичанами, приведшее к тому, что громадная страна с много-миллионным населением в течение двух столетий была объектом безжалостной колониальной эксплуатации, неимоверно обогатившей Англию.

Бедственное, бесправное, нищенское состояние главной массы населения как городов, так и деревень в целом ряде индийских стран, входивших в империю Великого Могола, подтверждают и голландские, и английские, и португальские наблюдатели. Все они в своих описаниях согласны с пессимистом Бернье, а не с оптимистом Анкетиль-Дюперроном. Крестьян-общинников обирают сборщики податей, все равно, в чей карман идут эти сборы, непосредственно в казну или землевладельцу. Городское население либо сплошь нищие, либо люди, живущие как нищие, пытаясь избежать вымогательств и поборов. Время от времени производительный класс как в деревне, так и в городе подвергается еще вдобавок военно-грабительским набегам таких многолюдных и огранизован- ных племен, как например маратхи, а раза два-три в течение первой половины XVIII в. — и настоящим нашествиям с запада персов, с севера афганцев, на Коромандельском побережье малайских отрядов.

Население Индостана жестоко страдало также от хищных зверей, бороться с которыми худо вооруженным людям оказывалось не под силу. О размерах этого особого бедствия можно составить лишь приблизительное представление вот по каким данным: во второй половине XIX в., по единодушным показаниям жителей Центральной Индии, от зверей погибало несравненно меньше, чем в былые времена, а между тем даже по очень неполным и случайным английским официальным подсчетам, произведенным в 1872 г., оказалось, что за один 1871 г. от нападений тигров и других хищных животных погибло 18078 человек. В одной только провинции за шесть лет (1866—1872) погиб от хищных животных 13401 человек.

Если это кажется индийским старожилам еще ничтожным количеством сравнительно с предшествовавшими временами, то можно без труда представить себе, как небезопасна была жизнь работающего в поле индийца в XVII—XVIII столетиях. Стада диких слонов иногда вытаптывали и уничтожали начисто десятки поселков, жители разбегались в ужасе и прятались где придется от страшных посетителей, возвращаясь на разоренное пепелище после ухода слонов.

Нужно сказать, что в оценке того влияния, которое имело установление английского владычества на деревенское население Индии, современные историки очень расходятся. Англичане (в подавляющем большинстве случаев) продолжают непоколебимо повторять старые оказания школьных учебников о гом, как индийское крестьянство вздохнуло свободно после установления порядка, правосудия, путей сообщения и всего того вообще, что внесли англичане. А сами индийцы (тоже в подавляющем большинстве) нисколько не обнаруживают своих восторгов по поводу британ- ского суверенитета и подчеркивают факты, решительно опровер-гающие английский казенный оптимизм. Так, Рахмат-Али в своей диссертации на докторскую степень, которую он защищал в Сорбонне в 1933 г., прямо заявляет, что до появления англичан в Индии не было безземельных крестьян и при Великом Моголе Акбаре их земельные участки даже с каждым годом увеличивались, а в позднейший период, при Аурангзебе, земли оказывалось настолько больше, чем рабочих рук для ее обработки, что правительство Великого Могола даже принимало меры против этого зла.6

Еще в начале XIX столетия земледелец, которому уже не хватало его общинного участка, увеличивал свой заработок, не отрываясь от земли: он нанимался к более крупным землевладельцам, помещикам — заминдарам, представляя собой образчик деревенского полупролетария, часть рабочего дня работал на своей земле, а часть — на земле чужой в качестве батрака.

Говоря о борьбе за Индию XVI—XVII вв. и в первую очередь об Индии в эпоху проникновения европейского капитала в страну, мы не можем поставить своей задачей, конечно, даже и самую краткую характеристику всего социального строя и политических форм, в которых жили сотни миллионов индийцев в те времена, когда Васко да Гама прибыл в Каликут в 1498 или когда в XVII столетии туда явились голландцы и англичане, или в XVIII в., когда шла борьба англичан с французами из-за Индии и европейцы начали вплотную заниматься эксплуатацией необъятного Индостанского полуострова.

Но некоторые основные черты совершенно необходимо отметить, и именно те черты, без которых непонятны: 1) ни сравнительная легкость покорения больших частей Индии европейцами, именно англичанами, едва только успешно для англичан окончилась борьба за Индию с другими европейцами; 2) ни характер

экономических отношений между Европой и Индией в XVI

XVII вв. и в течение большей части XVIII в. и причина изменений этих отношений после промышленной революции в Англии и после политического завоевания громадных частей полуострова в самом конце рассматриваемого в этой работе периода.

На первый вопрос нельзя дать ответа, не сказав ничего об индийской сельской общине как базисе всего социального уклада громадного большинства индийского населения во всех частях полуострова, каким община являлась в течение всего рассматриваемого нами периода еще до того, как только с половины, а особенно с последних десятилетий XIX в. она стала подламываться и видоизменяться, а на второй вопрос, — не коснувшись состояния ремесленной промышленности Индии до английского политического завоевания ст'раны и борьбы на уничтожение, которую повели против индийской промышленности английские завоеватели, как только получили возможность это сделать.

Любопытно, что в английской публицистике, экономической науке, социологических работах почти в течение всего XVIII столетия наблюдается в общем довольно сочувственное отношение к факту существования сельской общины в Индии. Это сочувственное отношение особенно обращает на себя внимание, если со-поставить его с тем резко отрицательным, иногда даже страстно враждебным подходом к вопросу об общинном землевладении, который характерен для тех же публицистов и ученых, когда речь идет об общине в Европе. Политическая подоплека ясна: община в Европе — это пережиток первобытного коммунизма, который может так или иначе наносить ущерб принципу частной собственности на землю и даже делать крестьянские массы восприимчивыми к коммунистической пропаганде переустройства современных аграрных отношений, а та же община в Индии — это такого рода форма социально-экономического быта, которая способствует обо-соблению интересов замкнутого круга деревни или села, разъединению трудящихся на земле народных масс, задерживает возможности собирания пролетаризированных слоев населения в большие боевые батальоны для будущих классовых боев и побед. Сельская община в Индии казалась прочной и полезнейшей основой такого порядка вещей, когда возможно было целыми десятилетиями и даже веками держать в подчинении 150—200 млн местного населения при помощи 35—50 тыс. солдат. Поэтому индийскую сельскую общину и принято было похваливать.

Происходило нечто аналогичное тому, что было, например, и с русской деревенской общиной. Приезжает в начале 40-х годов прошлого века в Россию немецкий консервативнейший аристократ, богобоязненный умеренный крепостник и новейший (с поправкой на XIX столетие) феодал барон фон Гакстгаузен, путешествует по России, «открывает» общину, за что его потом всерьез похвалил Герцен, и публикует в 1847 г. свою книгу о России, в которой с полнейшим удовольствием и симпатией говорит о русском общинном землепользовании. Для него было ясно, что если в Европе все шатается и готово рухнуть, а русский царь, последняя надежда мировой реакции, вполне спокоен и непоколебим, то одним из главных оплотов этой массивной прочности русского абсолютизма является именно сельская община. Но прошло меньше 10 лет после появления книги Гакстгаузена, и другой консерватор, Борис Чичерин, с пеной у рта стал доказывать — и устно и печатно,— что русская община содержит в себе элемент, предрасполагающий массы к социализму и поэтому особенно опасный в случае, если начнется когда-нибудь в России большая «раскачка». В несокрушимость же русского самодержавия он уже не верил: между Гакст- гаузеном и Чичериным лежало десятилетие, на середину которого приходится падение Севастополя. Община сама по себе ничего нигде не подорвет и не ниспровергнет, но в случае революции община непременно ее углубит. Этого еще не понимал Гакстгаузен, но уже понял Чичерин; этого еще не понимали английские публицисты и аналитики индийских отношений в середине XIX в., но это уже поняли современные английские буржуазные обществоведы.

Англичане, внедряясь в Индию, никогда и не думали бороться против сельской общины. Напротив, она была для них так же удобна, прежде всего в чисто фискальном отношении, как например русская община для полицейской и фискальной власти Московского царства и потом Петербургской империи — круговой порукой всей общины за каждого общинника. Что означает такая ответственность, это на горьком опыте узнавала индийская деревня всякий раз при взыскании податей и особенно при подавлении вспышек и восстании вплоть до 1857—1858 кровавых годов.

Словом, все нужное для укрепления своего владычества, анг-личане оставили сельской общине в Индии, но все, что было необходимо и полезно общине для производственного процесса, например ирригацию, англичане общине не дали. А своими средствами устраивать сколько-нибудь удовлетворительное орошение индийцы-общинники, конечно, могли лишь в самых убогих размерах, чисто кустарным способом.

О крутом изменении в характере эксплуатации Индии, которое произошло с начальных десятилетий XIX в., о превращении Индии из страны, экспортирующей текстильные товары, в страну, импортирующую эти (и другие) товары из Англии, об Индии как огромном рынке сбыта для английских фабрикантов — словом, обо всех этих громадной важности переменах надо говорить в связи с историей английского колониального господства в XIX в.; здесь до-статочно ограничиться характеристикой положения в Индии перед началом указанных великих перемен, т. е. во второй половине XVIII в.

В I томе Архива Маркса и Энгельса, в первом черновике письма Маркса к Вере Засулич говорится, что община в Восточной Индии встречается всегда в форме «последнего этапа архаической формации».7 И Маркс, и Энгельс в разновременных своих высказываниях, и те исследователи индийской общины, которые писали о ней в последние годы XIX и в начале XX в., интересуясь как ее историей, так и ее начавшимся и быстро прогрессировавшим разложением, отмечали некоторые неравномерности во внутреннем строении общины: не всюду было одинаково малое число должно-стных лиц общины, были отличия в организации периодических переделов земли. Но совместная обработка полей, планомерное распределение труда и (во многих местах) продуктов труда, содержание на общественный счет общинных чиновников — старосты (он же судья и сборщик податей), землемера (охранителя земельных угодий общины от посягательств соседей на незаконный захват), ремесленников, делающих и чинящих орудия труда, рабочих по поддержанию ирригации и т. д. — все эти черты крепко держались в индийской деревне в течение всего рассматриваемого времени.

Домашний ремесленный труд был подсобным производством, и община в этом отношении также не нуждалась во внешнем мире и удовлетворяла сама свои нехитрые потребности.

Крестьяне одевались в домотканые материи, носили обувь, сделанную собственными руками.

Заминдар — сборщик податей в пользу государя — был главным соединительным звеном между государством и общиной. Именно эти сборщики и превратились при упрочении английского владычества в лендлордов, получающих эту дань с населения и делящихся этой данью с английскими владыками страны. Эти доходы — не рента, за которую их выдают англичане, а именно подать, дань.

Разложение и гибель деревенской общины в Индии — это уже явление преимущественно XIX столетия, но местами и именно там, где европейский торговый капитал утвердился особенно прочно, это разложение может быть (в самом начальном своем фазисе) констатировано и раньше XIX столетия.

Индийской деревне предстояло пережить в процессе разложения общины очень крутые времена: только со времени разложения общины народы, у которых она существовала, могут двинуться вперед по пути прогрессивного развития; это является безусловной исторической истиной, так же как и то., что существование деревенской земельной общины всегда и всюду было прочным основанием для существования самой неограниченной тирании и мелких царьков, и крупных завоевателей.

Высказанное в 1853 г. мнение Маркса, что «как ни значительны были политические перемены в прошлом Индии, ее социальные условия оставались неизменными с самой отдаленной древности до первого десятилетия XIX века»,8 вполне подтвердилось позднейшими исследованиями.

Только в XIX в. английский капитал произвел в хозяйственной жизни и социальных условиях Индии тот грандиозный пере-ворот, о котором писал Маркс9 и который и теперь еще ощущается и углубляется и приближает Индию с каждым десятилетием к неизбежному революционному периоду и неизбежному (прежде всего) освобождению от английского владычества.10

Что касается индийской промышленной деятельности, то в эпоху Великих Моголов, особенно же в XVII и в начале XVIII в., она достигла очень высокого технического уровня. Отдельные города славились своими специальностями. В Дакке выде- лывались муслиновые ткани, в Муршидабаде — шелковые материи, Бахар 'славился великолепной резьбой по металлу, медные изделия искусно выделывались в Бенаресе, ковры — в Миднапуре, шали — в Амритсаре, изделия эбеновые и вообще из драгоценного дерева — в Мадрасе и других южных городах. Что касается хлопчато- бумажных материй, то эта промышленность была разбросана повсюду.

Обучение ремеслам, передача технических приемов и традиций ремесла — все это очень облегчалось приуроченностью специальностей к отдельным городам и провинциям.

Индия завоевала в XVII в. своими товарами Европу, и европейского ввоза в Индию настолько не хватало для покрытия расходов на закупку индийских товаров, что европейским купцам приходилось еще ежегодно оставлять в Индии немало золота и серебра.

«Золото и серебро не выходят из царства [Великого Могола], потому что купцы при возвращении своем [в Европу] забирают товары местного производства, находя, что это выгоднее, чем увозить золото и серебро, и, таким образом, это не мешает тому, что Индостан, как мы сказали, является пропастью для значительной части мирового запаса золота и серебра. Эта часть золота и серебра находит несколько средств со всех сторон проникнуть в царство Великого Могола и почти ни одного исхода, чтобы выйти оттуда», — в таких образных выражениях уже цитированный мной Бернье характеризует могучую активность торгового баланса Индии в ее торговле с Европой.

В XVIII столетии сохранялось это же положение вещей: распадение империи Великого Могола не произвело в этом отношении сколько-нибудь серьезных изменений. Мало того, никогда до XVIП в. английские текстильщики так настойчиво не добивались от правительства и парламента запретительных мер против ввоза в Англию индийских товаров, как именно в XVIII столетии.

Были, впрочем, и такие, упомянутые нами раньше, индийские товары, с которыми никакая конкуренция не была возможна. Например, кашемировые шали. Они стали выделываться в Каш-мире, на крайнем севере Индостанского полуострова, еще до открытия португальцами морского пути в Индию. Из Кашмира это производство распространилось в соседнем, к югу от Кашмира лежащем Пенджабе и в меньших размерах в Центральной Индии — в Раджпутане, и в восточной части страны (в Бенгалии). Это производство (по неполной и несовершенной статистике середины XVIII в.) давало в Индии заработок 700 тыс. рабочих. Индийские шали стоили от 6 до 8 тыс. франков золотом (штука), а иногда и значительно дороже.

Вывоз шел в Голландию и в Англию, а оттуда распространялся по всей Европе. Окраска этих шалей достигла в Индии вы-сокой степени художественного совершенства.

Хлопчатобумажные и шелковые ткани вывозились из Индии не только европейцами, по морю, но и армянами и персами, частью сухим путем, частью морем, и распространялись по Персии и Турецкой империи, а отчасти и в России. Одна только английская

Ост-Индская компания вывозила хлопчатобумажные материи из Индии, например, в самые последние годы XVII и в первые годы XVIII в. в колоссальных количествах (в 1699 г. — 853034 штуки, в 1700 г. —951 109 штук, в 1701 г. —826101 штуку и т. п.).

Наживались от этой торговли купцы и прежде всего акционеры Ост-Индской компании, но промышленники горько жаловались, как уже сказано выше, и в 1675 г. уже началась агитация за воспрещение ввоза индийских материй в Англию. Ряд актов парламента (в 1689, в 1720 и 1757 гг.), постепенно повышая пошлину на ввозимые из Индии материи, либо вовсе воспрещал продажу некоторых сортов, выделываемых или окрашиваемых в Индии, либо облагал их высокими пошлинами.

Меньшую роль, чем вывоз из Индии текстильных товаров, но все же роль очень большую играл вывоз красящих веществ, и прежде всего индиго. Теперь, после изобретения в 1897 г. лабо-раторией Баденской анилиновой фабрики искусственного индиго, натуральный индиго (из Индии — из Бенгала, с острова Ява и т. п.) не имеет, конечно, того значения, как прежде, и на мировом рынке еще до первой мировой войны искусственный индиго на 4/б вытеснил индиго натуральный. Но в XVI, XVII, XVIII и почти в течение всего XIX в. без натурального индиго нельзя было обойтись. Только Америка (Гватемала) и некоторые Вест- Индские острова производили, и то в ничтожном количестве, эту незаменимую синюю краску.

Таким образом, чем больше возрастала конкуренция между английскими и индийскими текстильщиками, тем больше сами же англичане должны были покупать индиго, без которого нельзя было красить хлопчатобумажные, полотняные, суконные, шелковые ткани.

И вот английская промышленность, располагавшая уже в начале XIX в. и паровыми машинами, и всеми механическими усо-вершенствованиями, оказалась все-таки бессильной, несмотря на всю запретительную политику, в борьбе с индийским привозом, и ситцы, и шелка из Индии продавались в Англии на 50—60% дешевле, чем английские материи. И тогда-то запретительная политика сделала окончательный шаг: на некоторые сорта материй, привозимых из Индии, была наложена пошлина в 80% их стоимости, а ввоз других материй был вообще безусловно воспрещен. В истории Индии началась новая страница, которая и хроноло-гически, и по существу выходит за пределы темы этой первой части моей работы.

Отмечу только, что искусственное уничтожение индийской кон-куренции было одним из ближайших последствий того настоящего завоевания Индии, которое началось, как сказано, собственно, только в середине XVIII в. Политика, направленная против ввоза индийской текстильной продукции в Англию, была только началом. За ней последовало освобождение от каких бы то ни было

пошлин индийского хлопка. Огромный вывоз его в Англию повысил, конечно, его цену и отразился на стоимости производства хлопчатобумажных материй в самой Индии. Наконец, агенты Ост-Индской компании начали систематически и при деятельной помощи своей собственной и местной подчиняющейся им и под-купленной ими полицейской силы вымогать у индийских ткачей и прядильщиков исполнения в первую очередь заказов от компании и притом по ценам, назначаемым самой компанией. Терроризованные ткачи и прядильщики лишались всякой возможности принимать от кого бы то ни было заказы, пока не исполнят всего, что необходимо для Ост-Индской компании. Работать при таких условиях становилось абсолютно невыгодно.

Наблюдатели из индийцев и индийские историки вроде Синха (книга которого «Экономические летописи Бенгала» издана в Лондоне в 1927 г.) повествуют о невообразимых по наглости и по отсутствию даже и тени законности и справедливости притеснениях, вымогательствах, грабежах местных рабочих и ремесленников в конце XVIII и начале XIX в. со стороны крупных и мелких агентов Ост-Индской компании. Разорение, тюрьма, побои, штрафы — все это грозило индийцу, если бы он попытался получить за свой труд сколько-нибудь пристойную плату, помимо подстерегающего его гомашта (так именовались эти агенты Ост- Индской компании). Уже цитированный нами Рахмат-Али делает правильный вывод, который подсказан самой действительностью: «Ткач, ситценабивщик, красильщик тканей — все они потеряли работу и, чтобы не умереть от голода, должны были обратиться к земледельческому труду».

Все эти причины, вместе взятые, погубили индийскую промышленность в одних местах окончательно, в других — временно, в третьих — подорвали и обессилили ее, хоть и не уничтожили вовсе, в четвертых — вывели из строя целые кадры обученных, высококвалифицированных ткачей. Целые города, прежде жившие промышленностью, захирели.

Но это уже явления, развившиеся в XIX в. В XVIII в. они только еще намечались. Английский капитал в XVIII в. еще только овладевал окончательно несчастной страной и укреплял свои политические позиции.

В одном из прежних очерков было упомянуто о значении вывоза из Индии для европейского купечества, но в данном кон-тексте в качестве иллюстрации только что изложенных фактов и выводов следует остановиться хотя бы на одном ткацком ремесле, вся выгода которого для самих производителей постепенно сводилась на нет, а также и на роли Индии как транзита для переправы в Европу китайских и японских изделий.

321

21 Е. В Тарле

Уже с XIII в. в городах-республиках Северной Италии, особенно во Флоренции, Пизе, Генуе, меньше в Венеции, начинается систематическая выделка индийских хлопчатобумажных тканей,

но подражать индийскому мастерству Европа еще была не в состоянии, а знатоки искусства окрашивания тканей утверждают, что и в XIX в. индийские материи оставались по своему худо-жественному качеству первыми в мире. Особенно восхищало и изумляло европейцев нанесение многоцветных узоров на ткань особыми растворами драгоценных металлов. Шелковые златотканые материи, роскошные бело-пурпурные кашемировые шали, художественно раскрашенные ситцевые набойки служили предметом зависти и восхищения. В искусстве окрашивания индийцы достигли очень рано неподражаемого совершенства. Комбинируя в известной пропорции индиго и кошениль, они добывали неве-домую в Европе лиловую краску, а в другой пропорции и с кое- какими растительными примесями — пурпурный цвет.

Кашемировые ткани из лучших сортов шерсти и из козьего пуха, великолепно выкрашенные, мягкие, шелковистые, тонкие, теплые, так и остались до сих пор непревзойденными европейской промышленностью.

Из Индии (отчасти и из Персии) перешло в Европу искусство окрашивания тканей, и прежде всего оно распространилось в XIV и XV вв. в Италии, что сильно способствовало колоссальному торговому обогащению Флоренции, Генуи, Милана, Венеции.

Но даже когда Европа выучилась делать краски, все же евро-пейские текстильщики очень долго не могли усвоить искусство определять точную пропорцию, время и последовательность, какие требуется соблюдать при последовательном погружении окрашиваемых материй в «ванны» с различными красками, чтобы получить нужный оттенок. Этому выучиться было труднее всего.

Совсем неподражаемы были вышивки и ковровые изделия. В Западной Европе гобелены стали выделываться на двух-трех мануфактурах, а в Индии ковры были предметом обыденной, широкой купли-продажи. Златотканые материи, бархатные ковры и обивка мебели, изумительно разнообразный золотой позумент — все это долгие столетия было совершенно недосягаемым образцом даже для Венеции, Флоренции, Милана и Генуи, не говоря уже о других странах Европы.

Конечно, помимо благоприятнейших условий и обилия сырья (хлопка, шелка, тонкорунной шерсти, индиго, кошенили и других растительных красящих веществ), помимо многотысячелетней практики и передачи технических секретов от поколения к поколению, тут действовали и дешевизна труда, и обилие рабочих, и возможность совсем не считаться с затраченным временем.

Нам незачем останавливаться тут на технических подробностях. Достаточно подчеркнуть, что не только совершенство вывозимой из Индии в Европу текстильной продукции, но относительная ее дешевизна делала импортируемые в Англию, во Францию, в Испанию, Португалию и Голландию индийские материи грозной конкуренцией для промышленности этих стран.

Индия была вместе с тем превращена в один из главных рынков сбыта для английской экспортной торговли, и прежде всего для сбыта английской текстильной промышленности. В то же время Индия была одной из главных поставщиц сырья — хлопка, джута, шерсти, особенно «ковровой», сортов, обозначаемых термином carpetwools, кожи, индиго, пшеницы, маиса, растительных масел, риса, опиума, перца, черного дерева. В XVII в., как было показано, все это сырье уже вывозилось из Индии, но, кроме сырья, из нее вывозились и хлопчатобумажные материи, и шелковые материи, и великолепные узорчатые ткани, и не «ковровая шерсть», а настоящие, совсем готовые, великолепные ковры, и превосходно выполненные художественные изделия из драгоценных металлов и из бронзы.

Не Англия забрасывала Индию своими фабрикатами, а Индия своим импортом в Англию беспокоила английских сукноделов, а вернее говоря, всех текстильщиков.

Что привозили англичане в Индию, кроме золота и серебра, которым они расплачивались за часть своих закупок у индийцев? Они ввозили некоторые предметы роскоши для двора и богатых людей, а также оружие, особенно сабли, ножи и кинжалы, лошадей, свинец, товары железоделательных ремесел (скобяной товар).

Но в общем европейцы в XVI в., голландцы и англичане в XVII—XVIII вв. гораздо больше вывозили из Индии, чем ввозили в нее.

Особое место заняло в европейской торговле использование Индии как транзита для ввоза лаков — китайских и японских. Эти лаки появились в Европе (из Индии) лишь в середине XVI в., а непосредственно из Китая и Японии их начали доставлять голландцы и в меньшей степени англичане в XVII в. Европа стала выделывать лаки лишь с середины XVI в., но ни в какое сравнение эти европейские (преимущественно брауншвейг- ские фирмы Штобвассера) лаки с лаками дальневосточными не могли идти. Даже превосходные персидские лаки были несравненно ниже китайских и японских по своим качествам.

21*

323

Специалисты и знатоки говорят нам, что лак приготовляется еще и теперь «кустарным способом» и что «процесс его приготовления длителен», а «секреты его не вполне ясны». Именно старые дальневосточные лаки были изумительны по своей прочности и красоте. По-видимому, даже в Японии таких лаков, как в былое время, уже не выделывают. По крайней мере такой вывод можно сделать из знаменитого случайного «сравнительного экзамена», какому в 1874 г. подверглись старые и новые японские лаки, партия которых затонула вместе с пароходом по пути, но спустя несколько месяцев была извлечена из воды: старые лаки оказались неповрежденными от такого долгого пребывания в морской воде, а новые попортились,

Из предметов роскоши, хлынувших в Европу в XVII и XVIII вв., лаковые изделия Китая и Японии занимают видное место.

На этой косвенной эксплуатации индийского транзита в целях обогащения английской Ост-Индской компании, а впоследствии английского торгового флота в целом мы остановились в дополнение к тому, что было сказано раньше: начиная с португальцев и испанцев колонизаторы неизменно препятствовали свободе плавания своих европейских конкурентов и решительно препятствовали попыткам азиатских стран, а также американских колонистов построить собственный флот.

Исследователи истории торговли Англии с Индией обыкновенно пользуются вычислениями Макферсона, автора «Истории европейской торговли с Индией». По этим вычислениям за 100 лет из Англии в Индию от начала до середины XVIII в. вывезены для уплаты за покупаемые в Индии товары и для покрытия других расходов следующие суммы: а) в звонкой монете в среднем около 700 тыс. фунтов стерлингов в год, б) товарами на 300 тыс. фунтов стерлингов.

После промышленной революции в Англии и после успехов англичан в завоевании Индии (при Клайве и потом при Гастингсе), а также при следовавших за этим событием грабежах англичан и их искусственных мероприятиях для разорения индийской промышленности положение стало меняться, и из Англии уже вывозилось гораздо меньше звонкой монеты в Индию и несравненно больше английских фабрикатов.

Этот поворот намечается в самые последние годы XVIII и с первых десятилетий XIX в.

В течение всего XVII столетия и до середины XVIII в., от основания Ост-Индской компании в Англии в 1600 г. до завоевания Бенгалии (т. е. приблизительно до 1757 г.), английская Ост- Индская компания по своим торговым оборотам далеко отставала от голландской Ост-Индской компании. Дело в том, что голландцы уже к середине XVII в., как было сказано раньше, овладели многими португальскими торговыми постами и факториями, все более и более закрепляли за собой торговлю с Суматрой, Явой, Целебесом, Борнео, Цейлоном, с мелкими островами Молуккской группы. Здесь по преимуществу производили пряности: шафран, перец (всех родов, в том числе драгоценный и редкий гвоздичный), анис, кардамон, ваниль, мускат, корицу, имбирь, лавровый лист; коренья: маниок, куркума и т. п. Эти пряности, многие из которых успели сделаться к XVII в. предметом первой необходимости в Европе и Западной Азии, представляли такое огромное неисчерпаемое богатство, что означенные острова Южной Азии считались тогда более прибыльными в торговом отношении местами, чем даже Индия, не говоря уже о том, что они тоже давали и тростниковый сахар, и хлопок, и индиго.

Англичане в XVII и начале XVIII в. сплошь и рядом совершали следующую комбинацию торговых сделок: они закупали хлопчатобумажные ткани в Индии (за деньги или в обмен на привозимые из Европы товары), а затем эти индийские материи отвозили на «пряные острова» и выменивали на пряности. Конечно, голландцы всеми мерами мешали появлению английских конкурентов на островах, но все-таки избавиться от них не только навсегда, но даже на сколько-нибудь продолжительное время им не удавалось.

То, что Маркс в своей статье «Ост-Индская компания, ее история и результаты ее деятельности» 11 говорит о XVIII столетии, применимо и к XVII в. И если в XVIII столетии ценности, вывезенные из Индии англичанами, были добыты не столько торговлей, сколько непосредственным грабежом индийских царств и аборигенов вообще и беззастенчивой, хищнической их эксплуатацией, то и к XVII в. это применимо почти в той же степени. Говорим «почти» потому, что на самых первых порах вторжения англичан, в первые десятилетия XVII в., они должны были считаться и с португальцами, уже слабевшими, но еще державшимися, и с голландцами, уже очень сильными и еще продолжавшими в это время идти в гору, и, наконец, с полным неведением касательно средств и возможностей, бывших в распоряжении малоизвестных таинственных и пугавших своей неисследованностью индийских держав, как прибрежных, так и внутриконтинентальных. Англичане тогда еще должны были прикидываться мирными купцами. Время истинного завоевания Индии — это не XVII, а XVIII век, но уже с конца XVII столетия намечается ближайший ход событий, окончательное превращение Ост-Индской компании в обширное предприятие завоевательно-капиталистического типа с постепенным поглощением одних территорий за другими английской военной оккупацией и превращением самостоятельных от Англии раджей и эмиров в британских вассалов и данников.

Как известно, и Маркс, и Энгельс неоднократно подчеркивали тот любопытный факт, что в течение первых веков своего вторжения в Индию английский капитал не только ровно ничего не сделал для каких-либо прогрессивных технических изменений в том способе производства, который он нашел в стране, но даже запустил все, чего удалось достичь при прежних государственных формах, например ирригацию. Без орошения земледелие в обширнейших частях Индостана хиреет, а англичане и не думали организовать и поддерживать там оросительную систему, как ее поддерживали былые правители.

Эксплуатация Индии на тех территориях, которые подпадали прямо или косвенно (через вассальных князьков) под власть английского капитала, поддерживалась и осуществлялась теми двумя способами, так сказать, двумя политическими институтами, которые Маркс называл ведомством ограбления финансового и ведомством ограбления военного.12

Финансовое ограбление населения производилось посредством выжимания налогов, податей, пошлин, причем налоговый пресс действовал беспощадно в благоприятнейшей обстановке полного бесправия и забитости населения, готового на любое зверство воен-ного засилия. Что касается ограбления военного, то здесь нужно принять во внимание, что оно бывало возможно и удобно в двух случаях: во-первых, при походе в не завоеванную пока часть Индии и, во-вторых, при тех нескончаемых карательных экспедициях, которые посылались так охотно англичанами по первому зову сборщиков налогов или иных тому подобных лиц, подвергавшихся иногда нападению со стороны ожесточенного населения. Прибыльные это были операции, и много простых солдат превращалось после этих походов в состоятельных людей, а офицеры — в набобов, изумлявших потом, по возвращении, своим богатством и великолепием окрестных скоомных провинциальных сквайров. О неслыханных даже для Индии грабежах и вымогательствах лорда Клайва и Уоррена Гастингса должно говорить особо.

Нужно принять во внимание, что Маркс отмечал эти способы эксплуатации Индии в 1853 г., т. е. на заре деятельности пресловутого наместника лорда Дальгаузи, последнего истинного представителя уже отходившего тогда в прошлое доброго, стаоого времени, традиций XVII—XVIII столетий. Этот лорд Дальгаузи в смысле простодушной, непосредственной, наивной психологии принадлежит к типам XVII—XVIII, а вовсе не XIX в. Он так же далек от какого-нибудь, скажем, Керзона или лорда Ридинга и других вице-королей XIX—XX вв., как. скажем, Морозов и другие воеводы первых лет царя Алексея Михайловича — от хитро- Земных Шахтов и прочих современных нам теоретиков и практиков «девальвации». Алексей Михайлович и Морозов, не мудрствуя лукаво, просто приказали в один прекрасный день считать медные рубли серебряными. Правда, эта реформа вскоре была отменена, ибо Морозова народ растерзал, а Алексей Михайлович с предельной скоростью отбыл из столицы. Таковы были последствия этой слишком наглядной и непосредственной «девальвации». Точно так же когда лорд Дальгаузи, пренебрегая разными мелкими хитростями, издал распоряжение о том, что в случае смерти оад- жей их наследство переходит не к их сыновьям, а к королеве Виктории, то он никак не думал, что эта прямодушная политика окажется впоследствии одной из причин колоссального кровавого восстания 1857 г.

Но если во второй половине XIX в. лорды Дальгаузи были уже курьезными исключениями, то в конце XVII и в XVIII в. они являли собой господствующий тип.

Финансовое ограбление все же и в смысле непрерывности действия, И В смысле цифровых, количественных размеров выжи- маемых из населения ценностей, конечно, превалировало над военным. Регулярно действующий налоговый пресс не только давал огромные доходы акционерам Ост-Индской компании, но и кормил массу как крупносановного, так мелкочиновного люда, обслуживающего компанию и правительство, и обеспечивал обильные оклады генералам, офицерам и солдатам английских отрядов, несших гарнизонную и полевую службу в Индии. Эти оклады измерялись часто тысячами, а иногда десятками тысяч фунтов стерлингов золотом.

Вот бытовая картина из первой половины XIX в., типичная и для XVIII столетия. Живет в Лондоне талантливый журналист и историк Томас Маколей. Ему хочется отделаться от необходимости вечно думать о срочной работе, раз навсегда себя прочно и обильно обеспечить и засесть за большой труд, за историю Англии. Он принадлежит к партии вигов, виги как раз у власти, Маколей делится с министрами своим желанием, и все мигом устраивается к полному и общему удовольствию: Маколея назначают на должность, так сказать, индийского законодателя. До той минуты он никогда не занимался ни законами вообще, ни кодификационной работой в частности, как не занимался он ни Индией, ни индийским юридическим бытом. Но он храбро туда едет, живет там в роскоши и неге около пяти лет и возвращается в Англию богатым человеком, уже абсолютно ни в каких заработках не нуждающимся, таковы были его сбережения. И его биографы умиляются тому, как все это удачно и хорошо вышло.

Таких синекур, таких обогащающихся за счет голодных индийцев дармоедствующих английских чиновников было очень много, и из английской казны на них не шло ни одного пенса: Индия за свой счет содержала своих угнетателей, кормила и щедро обеспечивала всех, кому эти угнетатели покровительствовали. Можно ли удивляться, что Маколей так ласково, можно сказать по-отечески, журит обоих завоевателей Индии — лорда Клайва и Уоррена Гастингса — за их маленькие увлечения в деле всестороннего ограбления страны, над которой им была дана фактически ничем не ограниченная власть. Мудрено ли, что они оба, не только Клайв, но и законченный палач по натуре Гастингс, вдохновляют Маколея на страницы восторженного красноречия в похвалу их великих заслуг перед отечеством.

Маколей является далеко не единственным представителем фальсификаторов среди английских буржуазных историков.

Существует, например, и считается притом основоположной в научном отношении, так сказать, коллективным достижением, подводящим итоги историческим исследованиям в данной области, серия монографий под названием «Правители Индии («Rulers of India»). Берем наудачу биографии двух наиболее прославившихся из этих правителей — завоевателя значительнейших территорий Индостана лорда Клайва и «спасителя Индии» от местных вос-

327

станий, от майсурского султана Хайдер-Али и от французов Уоррена Гастингса. Первая — написана полковником Меллесоном, вторая — капитаном Троттером; кстати, замечу, что в колониальной историографии не только Англии, но и Франции и Голландии деятельное участие с давних пор принимали военные чины разных рангов, но не ниже капитана, а также служащие различных торговых компаний, действующие в колониях, но тоже имеющие оклад выше среднего.

Настроение у этих авторов, как гражданских, так и военных, обыкновенно бывает весьма оптимистическое, и они склонны гордиться «подвигами» европейских культуртрегеров и радоваться за участь аборигенов, попавших в их руки. Например, в названных книжках упомянутой английской серии, как и в остальных, либо замалчиваются самые черные злодеяния и самые гнусные издевательства, разрешенные себе английскими генерал-губернаторами и их подчиненными, либо эти преступления характеризуются в таких мягких и ласковых тонах, что все убийства и грабежи, произведенные английскими генералами, офицерами и солдатами, а также купцами и приказчиками Ост-Индской торговой компании, представляются грустными, но неизбежными деталями, тонущими в общей лучезарной картине.

Гораздо больше правдоподобного и обильного материала дают старенькие, еще начала XIX в., политические брошюры и памфлеты обличительного характера, выходившие в разгар борьбы между противоречивыми интересами разных групп буржуазии и отра-жавшие эту борьбу политических партий и течений по вопросу об уничтожении или сохранении Ост-Индской компании: борющимся приходилось тогда очень часто проговариваться и выдавать секреты своего хозяйничанья в Индии. Нередко эта борьба принимала облик религиозно-моральных обличений, и тогда на помощь призывали и Библию, и филантропические общества.

Много фактов, почерпнутых из этой забытой литературы, ныне усиленно замалчивается в Англии.