немецкой Реформация: ее причины и духовные последствия
К числу притязаний новейших католиков относится идея того, что корпорация, столь сильно обремененная временным установлением, как средневековая иерархия, все же не должна подчиняться законам всего временного, но обладает привилегией вечной неизменности, находясь в окружении изменчивых вещей.
А вот земное имущество и власть, как они считают, преходящи. Но мы знаем, что и сама церковь росла и постоянно изменялась. Она возрастала приблизительно так, как должна была, согласно мнению священников, расти религия бессмертия. Эта религия уже не могла и не хотела выдавать себя за библейскую, отсюда неприязнь к Библии, переведенной на национальные языки, что нашло свое приблизительное выражение в правиле Хименеса: достаточно тех трех языков, на которых высказано INRI‘. В этом отношении, может быть, оказывало свое последующее влияние воспоминание о лоллардах, которые то тут, то там продолжали свое существование вплоть до XVI в. [70]Теперь остается только выбирать: что приведет к потрясению церкви - постепенный отход от нее субъективно образованных, современных людей, мирян, на личном опыте испытывающих истины церкви, или же внезапный серьезный религиозный кризис, да еще и связанный с финансовыми трудностями?
Как долго еще все это могло продолжаться, не будь индустрии отпущения грехов при Льве X?
Контрвопрос: Как бы все это закончилось, не будь Лютера? Несомненно, по отношению к церковному имуществу и в особенности — по отношению к церковному государству, по всей Европе вскоре наступили бы какие-то изменения, но сохранилась бы львиная доля прежней догматики и иерархии, при которых едва ли нужно было бы подавлять индивидуальное развитие отдельного субъекта.
Все случившееся привело к определенным духовным последствиям, помимо религиозных, — в любом случае, духовное пробуждение и созревание затронули бесконечно большее число отдельных личностей, чем раньше.
А благодаря внедрению религии во внутреннюю жизнь человека душевное начало получило большее развитие, которое затронуло и более широкие круги общества (?)71. Но вместе с приобретением этого, ставшего общественной ценностью, достояния неизбежно было утрачено и много наивной, примитивной силы. Подобным образом объясняется и факт господства после Реформации бесцветной литературы и поэзии, и ощущение гнета со стороны властителей. Последнее связано прежде всего с воздействием новой догмы (оправдание верой), которая будучи сама по себе тяжким бременем, оказалась доступной далеко не каждому верующему. Она тяготела над сознанием с более гнетущей силой, чем прежде это делал католицизм, который в действительности допускал тысячу разных форм приспособления к своему миру и, если угодно, обладал в высшей степени либеральной практикой.Обе церкви (ведь протестантизм заново пробуждает католицизм к жизни), католическая и протестантская, становились подавляюще догматическими и требовали, чтобы все люди, вместе взятые, вновь стали односторонними, — и это после того ощущения могосторонности и свободы, которым было отмечено начало XVI в. Позже протестантские страны стали очагами «свободы духа»72, но не потому, что были протестантскими, но вследствие того, что исповедовали протестантизм без особого усердия.
Степень последующего восполнения утраченного не подцаетт ся измерению: невозможно оценить масштабы реализации исторически предпочтительного в процессе замедленного развития.
Можно было бы вспомнить и о том, как Реформация, а с католической стороны — одновременно и Контрреформация — подвергли Ренессанс ревизии и поставили его себе на службу.
Шиллер в письме к Гёте от 17 сентября 1880[71] года в связи с выходом книги К.Л. Вольтмана «История Реформации» называет историю реформационного времени «материей, которая тяготеет по своей природе к мелким, жалким подробностям и передвигается бесконечно замедленным ходом». Он считает, что самое важное состоит как раз в том, чтобы «скомпоновать из нее большие плодотворные структуры и с помощью нескольких важных штрихов добиться появления в ней духовного начала».
50.