І. Наша задача

Задача, которую мы ставим себе в ходе преподавания этого курса, состоит в том, чтобы связать ряд исторических наблюдений и изысканий с определенным, почти случайным, время от времени меняющимся ходом мысли.

Кратко обрисовав в общих чертах подход к вопросам, входящим в круг нашего рассмотрения, мы поговорим о трех крупных силах, трех крупных факторах — государстве, религии и культуре, после чего сначала рассмотрим их длительное и постепенное воздействие друг на друга, в особенности подвижного, подверженного волнегіиям и переменам фактора (культуры) на два других, стабильных, а затем перейдем к рассмотрению ускоренного хода всего мирового процесса, теории кризисов и революций, а также эпизодического скачкообразного поглощения всех прочих движений, общего брожения всей остальной жизни, переломных периодов и эпох реакции, то есть к тому, что можно было бы назвать теорией бурь, после этого обсудим такие явления, как «сгущение» всемирно-исторического процесса, концентрация его движений в великих индивидуальностях, в которых старое и новое находит свое совместное сиюминутное и личностное воплощение как в своих инициаторах и главных выразителях, и, наконец, в разделе о счастье и несчастье во всемирной истории попытаемся отстоять нашу объективность, возражая против переноса субъективных пристрастий и желаний на историю.

Мы не собираемся давать инструкции к изучению истории в научном смысле слова, а хотим лишь посоветовать, как изучать историческое в различных областях мира духа.

Затем мы отказываемся от всего систематического; мы не претендуем на изложение «всемирно-исторических идей», а удовлетворяемся наблюдением фактов и даем поперечный срез истории по максимально возможному количеству направлений; и что самое главное, мы не создаем никакой философии истории.

Философия истории — это кентавр, contradictio in adjecto’; ибо история, то есть координация есть нефилософия, а философия, то есть субординация есть неистория.

Но философия, в которой нам предстоит разобраться в первую очередь, намного, если она действительно всерьез берется за разрешение касающейся всех великой загадки жизни, превосходит историю, которая в лучшем случае преследует эту цель отнюдь не удовлетворительно и далеко не прямо.

Только философия должна быть действительной, то есть беспредпосылочной философией, пользующейся своими собственными средствами.

Ведь религиозное разрешение загадки относится к совершенно особой области и связано с совершенно особой внутренней способностью человека.

Что же касается качеств и свойств существовавшей до сих пор философии истории, то она шла за историей и делала продольные срезы; она действовала хронологически.

С помощью этого метода она стремилась проникнуть в сущность всеобщей программы мирового развития, в большинстве случаев относясь к ней в высшей степени оптимистически.

Именно на такой позиции стоит Гегель в своей философии истории. Он говорит (на S. 12 и далее)”, что единственная мысль, которую философия приносит с собой, есть простая мысль разума, мысль, что разум, властвует над миром, что и мировая история развивалась разумно, и что результатом всемирной истории должно было (sic!) стать разумное и необходимое шествие мирового Духа — мысли, которые сначала следовало бы доказать, а не «привносить». Гегель (на S. 18) говорит о поставленных «вечной истиной целях» и излагает свою теорию в виде теодицеи, посредством познания позитивного, аффир- мативного, в котором негативное (говоря популярно, Зло) исчезает, превращаясь в нечто второстепенное, устаревшее и давно преодоленное; на S. 21 он развивает свою главную мысль, что всемирная история является демонстрацией того, как Дух приходит к осознанию, что он означает сам по себе, чем он является по сути своей; развитие Духа было развитием в сторону свободы — на Востоке свободу обрел один человек, позднее, у античных народов, она стала достоянием немногих, а в новое время свободными стали все. Нашла себе место у Гегеля (S.

* Противоречие в определении (лат.)

** Стр. немецкого издания соответствуют стр. 10 сл., 16, 18 сл., 52 русского перевода: Гегель. Философия истории. М.; Л., 1935.

Мы однако не посвящены в цели высшей мудрости и не знаем о них. Это дерзкое предвосхищение всемирного плана ведет к заблуждениям, ибо исходит из ложных предпосылок.

Вообще говоря, все хронологически выстроенные философии истории подстерегает та опасность, что при благоприятном исходе развития они вырождаются в истории всемирной культуры (именно в этом, искаженном смысле можно понимать выражение «философия истории»), но, как правило, они претендуют на постижение мирового плана и при этом, будучи неспособны к бес- предпосылочности, они окрашены идеями, которые философы впитали чуть ли не с молоком матери.

Разумеется, не только философы подвержены расхожему заблуждению, будто наше время есть время исполнения обетований и чаяний всех времен, или близко к этому, и все, что было раньше, следует рассматривать как рассчитывавшее на нас, тогда как все бывшее, не исключая и нас, существовало для себя, для прошлого, для нас и для будущего.

Свои особые права имеет религиозное рассмотрение истории, великим образцом для которого служит сочинение Августина «De civitate dei»\ самая выдающаяся из всех теодицей. Здесь мы не будем касаться этого подхода.

Другие мировые силы также могут толковать и использовать историю на свой лДд, например, социалисты с их историями народа.

Нашим исходным пунктом является единственно прочный, постоянный и возможный для нас центр — терпеливо переносящий тяготы и страдания, целеустремленно ищущий и действующий человек, такой, каков он есть, всегда был и будет; поэтому наше рассмотрение будет до известной степени болезненным.

Философы истории рассматривают прошлое как противоположность и предварительный этап по отношению к нам, достигшим достаточно высокого уровня развития; — мы же рассматриваем повторяющееся, константное, типическое как находящее в нас отзвук, напоминающее нам о чем-то и понятное нам.

Эти мыслители погрязли в умозрительных построениях относительно истоков и начал, почему, собственно, и вынуждены вести речь о будущем; мы вполне можем обойтись без теорий о началах исторического развития, в силу чего от нас и нельзя требовать теории о его конце.

И все же этот кентавр заслуживает самой горячей благодарности, с ним всегда приятно поздороваться, встречая его время от ’ «О граде Божием» (лат.); здесь и далее (с. 13—97) в подстрочных прим, переводы А.В. Дранова; дополнены редактором.

времени на опушке бескрайнего леса исторических изысканий. Каковы бы ни были его принципы, все же нельзя не признать, что он прорубил несколько гигантских просек в этом лесу и подсыпал немалую толику соли в историю. Достаточно вспомнить хотя бы о Гердере.

Впрочем, любой метод не бесспорен, нет ни одного, который был бы общепринятым и общеобязательным. Любой индивидуум, посвятивший себя исследованию этой огромной темы, идет своим путем, который может стать и путем его духовного развития, и в соответствии с этим путем он может выработать и свой метод.

Поскольку в данном случае наша задача является достаточно скромной, ибо мы не претендуем на какую-либо систематичность в ее постановке, мы вправе ограничить диапазон своего рассмотрения (хвала нам за это!). Мы вправе и должны не только воздержаться от изучения предполагаемых прабытийных начал и ситуаций, от всякого рассмотрения истоков, но и ограничиться рассмотрением активных рас, а в них — народов, история которых дает нам картины культуры с достаточной и неоспоримой ясностью. Такие вопросы, как влияние почвы и климата, как движение всемирной истории с Востока на Запад, все это вопросы, с которых начинают свои изыскания философы истории, но не мы1, почему мы их и не затрагиваем вовсе, так же, как и все, имеющее отношение к космосу, как теорию рас, географические условия трех древних частей света и т. п.2

Везде, в любой области исследования можно начинать с первооснов, с истоков, только не в истории. Созданные нами представления о ней — это, в большинстве своем, просто конструкции, как это мы увидим особенно в случае с государством, даже просто отражения нас самих.

Нам не избежать обсуждения, в общих чертах, великой общей задачи истории, того, что, собственно, должны мы совершить.

Поскольку духовное, как и материальное, изменчиво, и смена эпох постоянно сказывается на формах, образующих одеяние как внешней, так и внутренней духовной жизни, тема истории вообще заключается в том, что история делится на два идентичных друг другу основных направления и исходит из следующих проблем — каким образом, во-первых, все духовное (alles Geistige), в какой бы области оно не обнаруживалось, обладает исторической стороной, с какой оно предстанет как изменение, как нечто обусловленное, как преходящий момент, включенный в виде составной части в великое, неизмеримое для нас целое, и каким образом, во-вторых, все событийно происходящее, все «случающееся» (alles Geschehen), обладает духовной стороной, с какой оно является частью непреходящего, вечного.

Ибо духу свойственна изменчивость, а не преходящесть.

А рядом с изменчивостью существует множественность, сосуществование народов и культур, предстающих, в сущности, как противоположности или дополнения в отношении друг друга. Хотелось бы мысленно представить себе гигантскую ландкарту, составленную на основе бесчисленного количества этнографических сведений, охватывающих как материальные, так и духовные моменты, целью которой было бы дать целостную картину жизни всех рас и народов, отразить их нравы, обычаи и религии.

А теперь о главном, великом феномене, красной нитью проходящем через все исторические эпохи — возникает историческая сила (Macht), власть, имеющая в высшей степени временное, сиюминутное оправдание; земные формы жизни всевозможного рода — основные законы и уложения, привилегированные сословия, тесно связанная со всем земным религия, крупное имущее сословие, полностью сформировавшаяся общественная мораль, определенные правовые воззрения развиваются на этой основе или опираются на нее и рассматриваются современниками как опоры этой власти, более того, единственно возможные носители нравственных сил эпохи. Один лишь дух, вечный бунтовщик и подстрекатель, продолжает свою разрушительную работу. Разумеется, эти формы жизни противятся изменениям, но крах, в результате ли революции, вследствие ли постепенного разложения, крушение моральных и религиозных норм, кажущееся гибелью всего, даже концом света, все же наступает. Но между тем дух созидает что-то новое, внешняя оболочка которого должна со временем испытать ту же судьбу.

. По отношению к таким историческим силам индивидуум, их современник, ощущает обычно свое полное бессилие; как правило, он поступает на службу к той или иной, нападающей или сопротивляющейся стороне. Мало кто из современников той или иной эпохи нашел для себя архимедову точку опоры вне происходящих процессов и событий и в состоянии «духовно преодолеть» сложившееся положение вещей, причем испытываемое ими при этом удовлетворение не так уж и велико, и они не могут избавиться от грустного чувства, вызванного тем, что всех остальных они покинули, обрекая на служебное, подчиненное существование. И лишь очень не скоро, в отдаленном будущем, дух полностью освободится, воспарив над таким прошлым.

Следствием воздействия главного феномена является историческая жизнь, тысячеликая, сложная, примеряющая самые различные маски, движущаяся свободно и несвободно, выступающая то от имени массы, то от лица индивидуума, настроенная порой оптимистично, порой пессимистически, основывающая и разрушающая государства, религии, культуры, иногда становящаяся для себя самой немой загадкой, больше повинующаяся темному чувству, плоду фантазии, чем силе ума, порой руководствующаяся исключительно рефлексией и вновь отдающаяся во власть неясных предчувствий и предвосхищений того, что должно исполниться лишь в далеком будущем.

Со всем этим многосложным феноменом, в развитие которого и мы, как люди определенной эпохи, вносим свой посильный, пассивный вклад, нам и предстоит познакомиться в ходе нижеследующего обзора.

А теперь вспомним о том, какие большие обязательства взяли мы на себя по отношению к прошлому, как тому духовному континууму, который составляет наше ценнейшее духовное достояние. Все, что хотя бы в самой отдаленной степени может послужить его постижению, необходимо собирать, не щадя сил и средств, пока мы не реконструируем во всей полноте духовные горизонты прошлого. Отношение любого столетия к этому наследию само по себе уже есть познание, то есть нечто новое, которое усилиями следующего поколения снова будет превращено, как нечто исторически ставшее, то есть преодоленное, в наследие.

От этого преимущества первыми отказываются только варвары, которые никогда не разрывают оболочку своей культуры, как данную им раз и навсегда. Их варварство — это их неисторичность (Geschichtslosigkeit) и vice versa’. Правда, у них есть саги, повествующие об их происхождении, и они обладают сознанием своей несовместимости с врагами, то есть определенные историко-этнографические начала у них присутствуют. Однако поведение их остается несвободным, скованным расовыми предрассудками; уже от власти обычая, окованной цепью символов, можно освободиться лишь с помощью знания о прошлом.

Затем от исторического отказываются и американцы, то есть образованные, но живущие вне истории, неисторические люди, которые все же не совсем порвали все связи со Старым Светом. Эти связи свисают с них, словно старые тряпки, которые они не в силах сбросить. Эти связи сказываются и в гербах нью-йоркских богачей, и в абсурднейших формах кальвинистской религии, в шумихе вокруг духов и привидений и т. д. Ко всему этому добавляется еще и создание из пестрой толпы иммигрантов новоамериканского физического типа сомнительного свойства и долговечности.

Однако наш дух в высокой степени вооружен природой для осуществления этих задач.

Дух есть сила, направленная на идеальное «схватывание» всего земного. Он идеален по своей природе, по способу своего существования, чего нельзя сказать о вещах в их внешней форме.

Наш глаз солнцеподобен, иначе он не видел бы солнца5.

Дух должен превратить воспоминание о своей жизни в различные эпохи на Земле в свое достояние. То, что некогда было причиной ликования и отчаяния, ныне должно стать предметом познания, как, собственно, и в жизни отдельного человека.

Тем самым выражение historia vitae magistra’’ приобретает более возвышенный и в то же время более скромный смысл. Посредством опыта мы хотим стать не только умными (на время), но и мудрыми (навсегда).

В какой мере результатом этого становится скептицизм? Конечно, подлинный скептицизм имеет место в мире, где начало и конец исторического развития неизвестны, а середина его находится в постоянном движении; ведь улучшения, вносимые со стороны религии, здесь не рассматриваются.

В известные времена мир переполняется ложным скептицизмом, в чем мы совершенно не виновны; порой скептицизм возникает неожиданно, под влиянием моды. В подлинном же, неподдельном скептицизме потребность никогда не пропадет.

* Наоборот (лат.)

** История - учительница жизни (лат.)

Истинному, благому, прекрасному наше рассмотрение, правильно понимаемое, не причинит ни малейшего ущерба. Истина и благо окрашены самым различным образом и обусловлены своим временем; совесть, например, также обусловлена временем; но полная самоотдача, погружение в лоно обусловленных временем понятий истины и добра, даже сопряженное с опасностями и жертвами, содержит в себе нечто безусловно прекрасное, великолепное. Красота, конечно, могла бы возвыситься над временем и его изменениями, она вообще создает для себя свой, особый мир. Гомер и Фидий до сих пор прекрасны, тогда как представления их эпохи об истине и добре далеко не во всем отвечают нашим.

Но наше умозрение — это не только право и обязанность, но еще и возвышенная потребность; оно есть проявление нашей свободы в осознании страшной связанности и несвободы всей нашей жизни, уносимой потоком необходимости.

Но мы, конечно, часто возвращаемся к сознанию всеобщих и индивидуальных недостатков нашей способности познания и прочих опасностей, угрожающих познанию.

Прежде всего мы должны задуматься над соотношением двух полюсов — познания и намерений, целей, пристрастий и интересов. Уже в историческом документе наше стремление к познанию часто наталкивается на плотную «изгородь» намерений, пытающихся рядиться в одеяния традиции. Но и помимо этого мы никогда не можем полностью избавиться от намерений, целей и пристрастий нашего собственного времени и нашей личности, и эта-то невозможность и является, быть может, злейшим врагом познания. Надежнейшая проверка этого состоит в следующем — как только история приближается к нашему столетию и нашей драгоценной персоне, мы находим все происходящее гораздо более «интересным», тогда как, собственно говоря, «интересующимися» являемся только мы сами.

К этому прибавьте еще непроницаемый мрак, окутывающий будущее как отдельных людей, так и всего человечества, хотя мы неустанно устремляем свои взоры в эту тьму, куда тянутся бесчисленные нити из прошлого, четко различимые и совершенно очевидные для нашего сознания, но проследить которые мы не в состоянии.

И если история хоть как-то, пусть в микроскопической степени, сможет помочь нам решить великую и трудную загадку жизни, то мы должны вернуться из сферы индивидуальных и обусловленных временем интересов и забот в сферу, где наш взор не сразу будет замутнен эгоистическими устремлениями. Быть может, более спокойное рассмотрение с более дальнего расстояния положит начало изучению подлинного положения наших земных дел, и, к счастью, в истории древнего мира сохранился ряд примеров, когда мы с высокой степенью точности можем проследить становление, расцвет и гибель различных исторических образований по происходившим в них основным процессам и духовным, политическим и экономическим факторам любого направления, что прежде всего относится к истории Афин.

Особенно охотно различного рода намерения, цели и интересы прикрываются личиной патриотизма, так что главным препятствием на пути истинного познания является замыкание его в рамках истории родной страны.

Разумеется, существуют вещи, благодаря которым отечественная история в глазах каждого будет пользоваться вечным преимуществом, в силу чего занятие ею есть истинный долг ученого.

Однако эта история потребует в качестве корректива других широкомасштабных исследований, хотя бы потому, что она теснейшим образом сплетена с нашими желаниями и опасениями, и что, занимаясь ею, мы постоянно испытываем стремление отойти от познания и склониться на сторону желаний, интересов и намерений.

Кажущаяся большая понятность такой истории основывается отчасти на нашей куда большей, чем по отношению к другим видам исторической науки, предупредительности, готовности понять и принять все, излагаемое ею, — позиция, являющаяся следствием большого ослепления.

Патриотизм, в развитие которого мы при этом надеемся внести свою лепту, часто представляет собой всего лишь высокомерие по отношению к другим народам и уже в силу этого он отклоняется от пути истины, более того, часто он бывает только способом примкнуть к какой-либо партии или группировке среди своих же соотечественников, а нередко выливается даже просто в преследование и притеснение всех, кто разделяет иную точку зрения. История такого рода является публицистикой.

С точки зрения такой истории, с жаром формулирующей метафизические понятия, с жаром отстаивающей дефиниции Добра и Правды, и объявляющей государственной изменой все, что находится за их пределами, жизнь человека может не выходить за рамки филистерского существования и суетного приобретательства.

Но наряду со слепым восхвалением родины существует и совершенно другая, более трудная обязанность, состоящая в том, чтобы развить в себе человека познающего, для которого истина и родственная связь со всем духовным превыше всего, и который в ходе этого познания смог бы уяснить для себя свой истинный гражданский долг, если только он уже не взял его на себя в силу прирожденного темперамента.

В царстве мысли все шлагбаумы устремлены ввысь, все границы открыты и все преграды устранены. На земле разбросано не так уж много мыслей и ценностей высшего порядка, чтобы сегодня какой-либо народ мог сказать — мы полностью довольны собой, или даже — мы предпочитаем все свое, отечественное; такой позиции люди не занимают даже в отношении промышленных изделий, стремясь даже при их равном качестве, равных таможенных пошлинах и транспортных расходах приобрести товары по льготной цене, а при одинаковых ценах — изделия более высокого качества. В области же духа необходимо просто стремиться к более высокому и высшему, какое только можно достичь.

Самым верным, самым истинным изучением отечественной истории будет рассматривающее историю своей страны параллельно и во взаимосвязи с мировым историческим процессом и его законами, как часть великого мирового целого, освещаемую теми же созвездиями, что светили и в другие времена, и другим народам, которой угрожают те же опасности, и которой предстоит еще погрузиться в ту же вечную ночь и остаться жить в русле той же великой всеобщей традиции.

Наконец, стремление к чистому познанию приводит к устранению или ограниченному использованию понятий счастья и несчастья, что для всемирной истории необходимо. Объяснение, почему так должно произойти, мы постараемся дать в последней главе этого курса; но сначала мы хотели бы поговорить о противостоящей этим недостаткам и опасностям особой склонности нашего времени к изучению истории.

2.