Мирабо
I. Труды и исследования Мирабо разносторонни. Он обладал даром всегда замечать в обстоятельствах своей личной жизни черты универсальных явлений и образ Франции. Он был знаком с заграницей, с Англией, Голландией, Пруссией, как никто из французов того времени.
Однако, даже если его гений и сила убеждения были необычайны, а он достиг тогда полной духовной зрелости, то, зная о наличии раковой опухоли, с самого начала поразившей Французскую революцию изнутри, можно было сомневаться, что Мирабо ждет здесь удача. С момента проявления кризиса Мирабо не был в полной мере оценен двором, и вынужден был приложить свои силы к его разрушению.II. Мирабо предлагал такую программу, которая едва ли была осуществима и, безусловно, предполагала присутствие немыслимого дара надежды и отваги. В связи с этим можно вспомнить и о [120] первоначальных проявлениях его полного малодушия. Чтобы все получилось удачно, необходимо было, чтобы двор полностью доверился человеку, представлявшему, как казалось, интересы оппозиции, а революция, накопившая столь много горючего материала для дела, проявила достаточную близорукость, чтобы принять все уловки Мирабо. Если бы Мирабо не потребовал для себя права действовать почти любой ценой, то у него не осталось бы никакой надежды на успех. Можно отметить и роковую черту того времени: гениальнейшая личность так долго и так глубоко шокировала людей своей дурной репутацией, что, потеряв время, не смогла их спасти.
Мирабо в 1790 г. прошел огромный путь месте со всеми, только для того, чтобы оставаться выше их, особенно при решении всех клерикальных проблем146.
Среди французов своего времени он был интереснейшим человеком (Лафайет и его сообщники выглядят рядом с ним как настоящие чучела), но он уже ничем не мог помочь, после того, как летом 1789 г. anarchie spontanee вырвалась наружу.
Даже если бы, к примеру, 11 июля Людовик XVI назначил министром на место Неккера Мирабо, а Национальное собрание горячо одобрило бы его кандидатуру, то Мирабо был бы уже не в силах создать ту паузу спокойствия и порядка, которая была ему необходима, чтобы заново сформировать все государственные учреждения; он уже не мог угнаться за событиями, которые зашли слишком далеко.
Да и воспрепятствовать соперничающей с ним власти со стороны Парижа Мирабо уже не мог; позже он посоветовал уклоняться от столкновений с ней. Между тем, он ничего и не смог бы изменить: во-первых, потому что в Собрании голосование шло под влиянием сильного внешнего давления; а во-вторых, решения, принятые Собранием, были бессильны ввиду их реальной естественной несостоятельности .Он хочет спасти монархию, которая с самого начала все время отталкивала его от себя. В конце июня 1789 г. он признается Ламарку, что не его вина, si on le forfait, pour sa surete personelle, a se faire le chef du partie populaire'. Он должен был стать признанным в народе, уже хотя бы для того, чтобы быть полезным монархии, — как и самому себе. (А со временем, чтобы сохранить свое влияние, он должен будет присоединять свой голос к другим.) Ему повезло, что он никогда не стоял на стороне герцога Орлеанского. В горячке всех дел его не покидала мысль, что он способству- [121]
ет движению к пропасти. События 5 и 6 октября привели его в величайшее замешательство.
Свое мнение о французах он выразил в записке к Сиейесу, 11 июня 1790 г.: «Notre nation de singes a larynx de perroquets!»'.