«Лузиаде» Камоэнса

Камоэнс был великим поэтом, с воодушевлением отдавшимся своему делу, и у него было право представлять героическую славу Португалии в образах.

Убежденность и вдохновение обретают свойственную им форму и пронизывают «Лузиаду» с начала и до конца, и вся поэма, при всей ее пестроте и удивительной многогранности, выглядит, словно отлитая из одного цельного куска.

Вся поэма равномерно проникнута ощущением славы Португалии, ее патриотизмом, и выступает в некоей еще живой потенции, а не в качестве ретроспективной идеи, как в итальянских поэмах о Сципионе и ему подобных. В целом все выражает подлинное воодушевление — в Италии нечто подобное было невозможным уже давно.

Для португальских семей является высокой честью, если их упоминает Камоэнс. Он охватывает в описании похода Васко да Гамы всю португальскую историю, как более раннюю, так и непосредственно следующую за ней, воплощая ее в трех великих сценах: сначала в веренице королей перед повелителем Мелинды, затем в портретной галерее героев и полководцев, представленной на корабле, наконец, в образах открывателей земель, вице-королей и других известных личностей, упомянутых в речи Фетиды. Это — энциклопедия славы, обратившись к которой настоящий португалец мог бы обойтись и без всей остальной родной ему литературы. Все поэтические и общечеловеческие устремления, достойные упоминания, сохранены в «Лузиаде».

Это единственный случай в истории литературы, когда в пределах не полумифического, но исторического времени выражает свои мысли человек, который, как личность, полностью конгениален своим героям, и принимает чрезмерное участие в их стремлениях и борьбе, лишениях и победах. Для Камоэнса привычно врубаться в ряды магометан и малабарцев, даже если он один сражается против десяти. Поэма не отдает дорожной пылью — у нее вкус морской соли, это жизнь, увиденная с верхней палубы корабля, нервная, непритязательная, изысканная, наполненная жаждой борьбы до высшего фанатизма.

Поэт неоднократно разражается горькими жалобами на суровую, глухую бесчувственность его нации к поэтическому творчеству: она полностью отдалась практической деятельности, погоне за богатством и уже не способна его слушать. Тем не менее, он выражает ее чистый и цельный пафос в те времена, которые еще допускали существование истинного пафоса. В наши дни, когда о поэзии говорят значительно больше, все усилия нового Камоэнса, появись он на свет, были бы совершенно напрасными: критики не обратили бы на него внимания, или же ухватились бы за очевидные несовершенства его творения и приговорили к забвению.

Камоэнс непрерывно возвеличивает лучших представителей своего времени и своего народа. А вот нам уже нечем порадовать лучших людей нашего времени!

Os Lusiades, о Лузитанцы! Здесь собрана вся слава нации, только более или менее свободно привязанная к одному центральному событию, — плаванию Васко да Гамы.

‘ Суровым людям (португ.)

Индивидуально охарактеризовать каждого из товарищей Васко в отдельности было не только излишним, но и невозможным намерением, поскольку перед нами все время появлялся бы один и тот же португальский герой. Композиция поэмы является в целом совершенно исключительной sui generis'.

Что касается мира прежних богов, Камоэнс даже не догадывается, с чем он имеет дело.

Об испанцах он почти не упоминает.

Кроме того, он выражает свой образ мыслей не только через деяния и речи своих героев, но и непосредственно, и эти места поэмы относятся к самым впечатляющим: прежний лирик становится увещевателем и пророчествует против знати, царедворцев, льстецов, сладострастников. В конце он выступает с очень серьезным призывом к дону Себастьяну, чтобы тот отыскал мягкие законы и лучших министров для своего невероятно храброго и преданного народа. Перед походом в Африку он говорит Александру слова предостережения.

В отличие от Гомера, Камоэнс не стал поэтом, значимым для всего культурного мира, ведь все предшествующие эпохи в сфере своего образования зависели, пожалуй, больше от греков, чем от португальцев.

Португалия не удостоилась иметь национальную драму, но именно Камоэнс накануне испанского завоевания еще раз собрал воедино в своей «Лузиаде» все патетические моменты ее великой истории.

Быть может, поэма сыграла незримую, но все же существенную роль в португальском восстании 1640 г. против испанцев.

Ее инициаторы и последующие пропагандисты имели в этом мире самую чистую совесть, какой только можно обладать, отвергая грандиозную несправедливость и разбой, равного которому не было. Кроме того, они имели о своей версии христианства по меньшей мере такое же верное представление, как и их противники. Далее, их задача заключалась вовсе не в том, чтобы отвергнуть предшествующую несправедливость, но прежде всего в том, чтобы предотвратить процесс дальнейшего обвала церкви. Защитники католической веры вошли в самую его гущу и прочно встали * посредине, противодействуя ему. Что возвышало самых решительных из них — это, наверное, образ обновленной, очищенной церкви, какую они видели в своем воображении. В готовности на личное самопожертвование они ничем не уступали своим противникам. Им не хватало только одного — чтобы папство в значительной мере перешло под их руководство, во всяком случае, оказалось в их руках.

Немецкий и швейцарский протестантизм с самого начала был исполнен уверенности, что он всегда обладает превосходством над своими оппонентами. Сейчас пришло время показать, что это превосходство вовсе не было таким уж безусловным.

В этот момент наступила та реформа внутри церкви, которую Лютер сделал невозможной с 1520 г., но происходила она уже под покровительством самого папства. Начавшееся в Германии изменение мира вынудило старую церковь к проведению внутренней реставрации, в процессе которой она встретила содействие, пусть даже и своекорыстное, со стороны мощных государств. Между тем начинаются мировые войны, в которых обе религии становятся духовным содержанием и боевым кличем противоборствующих сторон. И вот теперь старая церковь могла вновь спасти себя во многих странах во всей цельности и полноте, а также усвоить совершенный новый стиль.

69.