Культура

Культурой мы называем всю сумму процессов развития духа, которые происходят спонтанно и не претендуют на универсальное или обязательное для всех значение.

Она непрерывно воздействует на оба стабильных института жизни, модифицируя и разлагая их — за исключением тех случаев, когда они полностью подчинили ее себе, заставив служить себе и ограничив се в соответствии ее своими целями.

Как правило, культура представляет собой критику обоих институтов, своего рода часы, отмечающие время, когда форма этих учреждений больше не соответствует их содержанию.

Кроме того, культура — бесконечно разнообразный и многоликий процесс, в ходе которого наивное и соответствующее расовым особенностям действие преображается в ставшую предметом рефлексии возможность, а в ее последней и высшей стадии — в науке и особенно в философии — в чистую рефлексию.

Однако общей внешней формой культуры по отношению к государству и религии является общество в самом широком смысле этого слова.

Каждый из элементов культуры, так же, как и государства, и религии, проходит периоды своего становления, расцвета, то есть полного самоосуществления, упадка и умирания и продвижения посмертной жизни в русле общепризнанной традиции (если у него есть для этого возможности и он достоин этого); бесчисленное количество элементов культуры продолжает жить и неосознанно, как достояние, обретенное родом человеческим от какого-нибудь забытого народа. Такое неосознанное накопление результатов культурной деятельности народами и отдельными людьми следовало бы всегда иметь в виду32.

Вершину любой культуры образует чудо духовности: языки, источник происхождения которых, независимо от характера отдельного народа и его языка, находится в душе, иначе вообще было бы невозможно научйть глухонемых разговаривать и понимать звучащую речь; только встречным внутренним стремлением души облечь мысль в слова можно объяснить возможность такого обучения33.

Но кроме того языки еще являются и самым непосредственным, в высшей степени специфическим проявлением духа народов, его идеальным образом, самым долговечным материалом, в котором народы запечатлевают субстанцию их духовной жизни, особенно в словах великих поэтов и мыслителей.

Здесь открывается бескрайнее поле для исследований, направленных как «вверх», с целью изучения первоначального основного значения слов (этимологический анализ с помощью сравнительного языкознания), так и «вниз», в область развития грамматики и синтаксиса, беря за основу корни, процесс, который можно проследить на примере глаголов, существительных, прилагательных и их бесчисленных флексий.

В целом выясняется, что чем древнее язык, тем он богаче; высокая духовная культура с ее шедеврами появляется только тогда, когда язык уже «увядает».

Вначале, в период своего расцвета, язык, по всей вероятности, был в высшей степени виртуозным «исполнителем» — для «игры» он, казалось, использовал все органы чувств, в особенности слух, в том числе у древних греков и германцев. Огромное богатство флексий наверняка было накоплено вместе с формированием словарного запаса, не позднее, а, может быть, существовало и еще раньше, так что совершенный инструмент был готов заранее, еще до его практического применения, что позволяло говорить все, что угодно, тогда как сказать нужно было еще очень немногое. Только грубая историческая жизнь и победа вещей над языком притупила его изощренное изящество.

Однако и обратное влияние некогда существовавшего языка на духовную историю отдельных народов исключительно велико.

По мнению Лазоля (S. 28), последовательность развития культуры была следующей — за этапом освоения горного дела (имеется в виду определенная степень производства металлов) последовали этапы скотоводства, земледелия, мореплавания, торговли, ремесел, общественного благосостояния; только после этого, утверждает исследователь, из ремесла возникли искусства, а из них после всего — наука34. Все это предстает какой-то путаницей, ведь источником одних из этих видов деятельности являются причины материального порядка, других — духовная потребность.

Das ist’s ja, was den Menschen zieret,

Und dazu ward ihm der Verstand,

DaB er im innem Herzen spiiret,

WaB er erschafft mit seiner Hand.

Этот духовный излишек используется для придания определенной формы изготовленной вещи — как украшение, как ее окончательная, самая совершенная отделка; — оружие и предметы утвари, описанные Гомером, великолепны, уступая своей красотой разве что только облику богов; — или же он становится осознанным духом, рефлексией, сравнением, речью — произведением искусства; — и прежде, чем сам человек узнает об этом, в нем просыпается совершенно иная потребность, чем та, исходя из которой он начал свою работу, потребность, которая овладевает им и продолжает влиять на него и в дальнейшем.

Вообще никогда не бывает так, чтобы в человеке действовала только какая-то одна сторона его натуры, в его деятельности участвует вся совокупность его способностей и возможностей, даже если отдельные его стороны «работают» слабее, неосознанно.

Но и без того эти явления следует оценивать не с позиций бесконечного разделения труда и специализации нашего времени, а исходя из представлений эпохи, когда все виды человеческой деятельности были теснее связаны друг с другом.

И, наконец, вовсе не обязательно подыскивать в качестве базиса для возникновения всякого духовного явления материальный повод, хотя в конечном счете он и обнаруживается. Раз уж дух однажды осознал самого себя, в дальнейшем он создает свой мир, опираясь на собственные силы.

Самым необычным, исключительным феноменом являются, во всяком случае, искусства, более загадочные, чем науки; в этом отношении три вида изобразительного искусства нисколько не отличаются от поэзии и музыки.

Все пять искусств, казалась бы, вышли из культа или издавна были связаны с ним, однако они существуют также и до культа, и без него. К счастью, мы и здесь воздержимся от рассмотрения начального периода развития искусств.

Шиллеровские «Художники» не вполне исчерпывают вопрос о месте искусства в мировой культуре. Недостаточно представить прекрасное как промежуточный пункт на пути к истине или как средство воспитания для ее восприятия; ведь искусство в значительной мере существует ради самого себя.

Науки отчасти представляют собой духовную сторону практически необходимой и неизбежной деятельности и систематическую сторону бесконечно-множественного, то есть являются великими собирательницами и устроительницами всего того порядка, что реально существует и без их содействия, — отчасти же они продвигаются вперед и открывают то же самое, будь то единичный факт или закон, — наконец, философия предпринимает попытку обосновать высшие законы всего сущего, которое также существует и без нее, и до нее, то есть вечно.

Совершенно иначе состоит дело с искусствами; они не имеют дела с тем, что существует и без них, а также в их обязанность не входит открытие законов (именно потому, что они не являются науками), их задачей является изображение жизни более высокого порядка, которой без них не было бы.

Основой их являются те таинственные колебания, которым подвержена душа. То, что возникает под влиянием этих колебаний, этих движений души, является уже не индивидуальным и временным, преходящим, а наполненным символическим значением и вечным.

Великие художники прошлого ничего не знали о нас, и трудно сказать, насколько их занимала мысль о будущих поколениях; но:

...Wer den Besten seiner Zeit genug getan,

Der hat gelebt fur alle Zeiten!

Из мира, времени и природы искусство и поэзия черпают общезначимые, всем понятные образы, которые являются единственным вечным среди земных созданий, представляя собой второе идеальное творение, свободное от пут определенной, конкретной эпохи, бессмертно-земное, язык, понятный всем народам.

Внешне их произведениям уготована судьба всего земного и переданного от поколения к поколению, однако произведение живет достаточно долго, чтобы освобождать, воодушевлять и духовно объединять людей на протяжении тысячелетий.

И здесь нам, отдаленным потомкам, приходит к счастью на помощь наша восстанавливающая способность, которая посредством аналогии по фрагментам реставрирует целое. Воздействие искусства сказывается в отрывке, в очертании, в скупом намеке, и особенно сильно — во фрагменте, будь то античные скульптуры или мелодии.

О нашей предпосылке, согласно которой творящий испытывает ощущение счастья, речь пойдет позже.

В большинстве искусств, даже в поэзии, на художника, как и на его аудиторию может, разумеется, оказывать весьма сильное влияние и содержание (все желанное, ужасное, чувственно привлекательное). Ведь большинство людей считает, что искусство — это подражание физически существующему, единичному, непрочному, недолговечному, и существует, собственно, для того, чтобы впечатляюще изобразить и «увековечить» то, что является для людей важным в силу иных причин.

Но, к счастью, существует архитектура, в которой более чисто, чем где-либо еще, и независимо от всего вышеперечисленного, выражается идеальная воля. Здесь отчетливее всего видно, что представляет собой искусство, несмотря на его бесспорно большую зависимость от целей, преследуемых автором, и на его зачастую длительную привязанность к традиционным приемам и стереотипам.

Архитектура доказывает, каким свободным от побочных содержательных намерений является или может являться любое другое искусство. Особого рода параллель к архитектуре образует музыка, в которой подражание как раз и считается самым большим недостатком.

Высочайшее и самое раннее служение, которому искусство посвятило себя, не видя в том никакого для себя унижения, было служение религии35. Разумеется, эта далеко не всегда способствовало развитию искусств; ведь метафизическая потребность, которую представляет религия, может носить такой характер, что частично (как в исламе) или полностью (как в пуританстве) отказывается от искусства или даже преследует его.

Подлинное искусство не черпает из земной реальности ни задач, ни поводов для творчества, свободно вздымаясь и опускаясь в стихии переживаний и настроений, возникающих при встрече с земной жизнью. Горе тому, кто скрупулезно свяжет искусство с фактами, и уж тем более со сферой мыслимого!36

Поучительнее всего в данном случае пример поэзии, которая создает новые факты, новую реальность, а не повествует о том, что уже существует, и которая своеобразием своих мыслей и чувств являет высшую противоположность и высшее дополнение философии37.

Как прозвучали бы мысли эсхиловского Прометея в философии? Изображенные поэтически, они сообщают нам, во всяком случае, чувство ужасного.

Существующие внутри культуры отдельные области вытесняют, заменяют и обусловливают друг друга. Происходит постоянная смена мест и положений.

Некоторые народы и некоторые эпохи оказывают предпочтение тем или иным областям, проявляя особый талант в их художественном изображении.

Появляются могучие индивидуальности, задающие искусству тон и направление, исследователями которых со временем становятся целые эпохи и народы, впадающие в конце концов в полную односторонность и не признающие ничего другого.

С другой стороны, нам, возможно, будет очень трудно решить, в какой степени элемент культуры, придавший, как нам теперь это представляется, особый колорит целой эпохе, в действительности определял характер тогдашней жизни™. Филистерство и власть всегда существовали рядом, и нам всегда необходимо остерегаться обмана зрения в отношении всего духовно великого в данную конкретную эпоху.

Отдельные элементы культуры и стадии развития культуры различных областей и районов оказывают влияние друг на друга первоначально главным образом посредством торговли, которая распространяет изделия более высоко развитых и специально обученных определенным профессиям людей, делая их доступными для всех остальных. Разумеется, при этом далеко не всегда рождается религиозный энтузиазм, вызванный желанием подражать высокому примеру. Этруски и народы, живущие по берегам Понта Эвксинского, охотно покупают или заказывают для себя прекрасные вещи греческой работы, причем такое общение остается на уровне простого обмена. Но история культуры знает неисчислимое множество случаев, когда от народа к народу, от профессии к профессии, от духа к духу протягивались магнетические и судьбоносные связующие нити. Любое стремление пробуждает ответное стремление, по крайней мере намерение: «Это мы тоже можем!» — Пока, наконец, различные культурные народы в ходе относительно равномерного развития не предстанут воплощением той бесконечно сложной взаимосвязи всех видов деятельности, того всеобщего их переплетения, которое нам сейчас представляется само собой разумеющимся.

И, наконец, мы познакомился с крупнейшими пунктами духовного обмена, какими были Афины, Флоренция и другие города, где среди местного населения складывалось сильнейшее предубеждение, что здесь человеку доступно и подвластно все, что именно здесь собралось лучшее общество, какое только можно себе представить, и что здесь человек найдет величайший, да что там, единственный побудительный стимул и обретет достойнейшую награду.

В силу этого такие места порождают из среды своих собственных сограждан непропорционально большое количество крупных индивидуальностей, благодаря которым они и дальше продолжают оказывать свое влияние на окружающий мир. Это не имеет ничего общего с «большими возможностями для образования», существующими в современных крупных (и даже средних!) городах, поскольку такие возможности создают лишь «натасканных» посредственностей, которые благодаря своему терпению и связям в обществе, дающим им определенные преимущества, рано или поздно добиваются установленных обществом постов, допуская при этом и критику, но лишь самого общего характера, — нет, здесь речь идет о пробуждении высших сил под воздействием вещей экстраординарных, исключительных. Здесь не «таланты пробуждались», а гений взывал к гению.

Главным условием существования любой высокоразвитой культуры, если даже не брать в расчет такие обменные пункты первого разряда, является общительность (Geselligkeit). Она - подлинная противоположность кастам с их односторонне развитой, хотя и относительно высокой, частной, замкнутой культурой, которая может найти себе оправдание в области технического развития, в создании и совершенствовании внешних исторических форм, но в сфере духовности, как тому нас учит главный пример — пример Египта, является образцом застоя, ограниченности и высокомерия по отношению к внешнему миру. Может быть, только принудительно передаваемое по наследству владение различными ремеслами удерживало такие общества от возврата к варварству.

Общительность же, даже при сохранении сословий, в большей или меньшей степени приводит все элементы культуры, от наивысших духовных до самых незначительных технических видов деятельности, в соприкосновение, так что они образуют гигантскую, тысячекратно переплетенную цепь, которую в отдельных местах возбуждает один удар электрического тока. Одно существенное новшество в области духа и души может также и внешне мало интересующихся этими вопросами людей побудить к тому, чтобы по- иному взглянуть на свою привычную, повседневную деятельность39.

Наконец, то, что носит название высшей общительности, создает, в частности, необходимый для искусств форум. Искусства не должны быть зависимы в существенных вопросах от общительности, особенно от таких ее ложных побочных форм, как болтовня современных салонов и т. п.40, но должны взять от общительности мерило понятного, без чего им грозит опасность совершенного отрыва от реальности и ухода в «заумь», или стать достоянием узких, молящихся на них кругов.

И, наконец, об истинном и мнимом отношении культуры к нравственности". Густав Фрейтаг (в своей работе «Bilder aus der deutschen Vergangenheit», Bd. I) в отношении, например, XVI и XVII вв. оперирует тезисом о росте «чувства долга и честности» (S. 13) или «духовности, деловитости, честности» (S. 16). Но аргументы, говорящие о продажности, распутстве и особенно о насилии и «жестокости» прошлых времен или о свирепости, вероломстве и т. п. варваров — неверны. Ведь люди оценивают все именно в соответствии с той степенью внешней безопасности для жизни, без которой мы уже не можем существовать, и осуждают прошлое на том основании, что эта жизненная атмосфера не существовала в то время, тогда как и теперь, как только безопасность исчезает, например, во время войны, поступают сообщения о всевозможных зверствах и преступлениях42. Ни душа, ни мозг человека не увеличит в историческое время своих возможностей, тогда как его способности давно уже были сформированы полностью!43 Поэтому наша изначальная уверенность в том, что мы живем в эпоху нравственного прогресса, выглядит в высшей степени смехотворно по сравнению с «опасными» временами, когда свободная сила идеальной воли в сотнях высочайших соборов устремлялась к небесам. Добавьте сюда еще нашу пошлую ненависть ко всему разнообразному, многоликому, к символическим празднествам и к наполовину или совершенно бездействующему, наполовину или почти совсем уснувшему праву, наше отождествление нравственного с темностью и нашу неспособность понять все многоцветное, пестрое, случайное. Разумеется, речь не идет о том, чтобы вернуться душой в средневековье, а о понимании. Наша нынешняя жизнь - дело, коммерческая сделка, торговая операция, тогдашняя же была бытием; народ как целостность почти не существовал, но народное начало процветало.

Таким образом, то, что принято считать прогрессом и нравственностью, представляет собой: а) осуществляемое благодаря разносторонности и полноте культуры и б) посредством чрезвычайно усилившейся государственной власти обуздание индивидуума, которое может привести его к форменному отречению от самого себя, особенно в условиях одностороннего господства в обществе принципа извлечения денежной прибыли, который в конечном счете гасит любую инициативу. В равной степени пострадали также инициатива и сила, необходимые для нападения и защиты.

Но нравственность как сила в наши дни ничуть не выше и в чисто количественном отношении ни в чем не превосходит ту нравственность, что существовала в так называемые «грубые» времена. Готовность пожертвовать своей жизнью ради других людей проявляли уже столпники. Понятия добра и зла, даже счастья и несчастья, существующие в различные эпохи и в различных культурах, могут в общих чертах почти совпадать.

Даже в росте интеллектуального развития можно усомниться, поскольку с прогрессом культуры разделение труда все больше будет сужать рамки сознания индивидуума. — В науке кругозор исследователей, занятых исключительно конкретными открытиями единичных фактов, уже накануне полной ограниченности. - Ни в одной из областей жизни способности индивидуума не увеличиваются вместе с ростом всего целого; культура вполне могла бы споткнуться о собственные ноги.

Главное, в частности, не в том, какие оттенки принимают понятия «добро» и «зло» (поскольку это зависит от особенностей той или иной культуры и религии), а в том, как живут люди — готовы ли они, руководствуясь чувством долга, пожертвовать ради других, таких, как они есть, своими эгоистическими интересами или нет.

Только начиная с Руссо прошлое en bloc44 стало представляться нравственным, причем оценки эти исходили из предположения, что человек вообще добр по самой своей сущности, но что до сих пор его доброта не имела возможности проявить себя, и теперь, когда человек придет к власти, она должна будет обнаружиться во всей силе и славе! Тем самым (в период Великой французской революции) присваивалось право начать судебный процесс против всего прошлого. Однако с полным высокомерием верят в нравственное превосходство современности, собственно говоря, лишь в последние десятилетия, когда и древность не сбрасывалась окончательно со счетов. При этом втайне делалась оговорка, что сегодня зарабатывать деньги легче и безопаснее, чем когда-либо; как только этому процессу начнет угрожать какая-либо опасность, развеется и переполняющее наших современников возвышенное чувство.

Христианство, как можно предположить, рассматривало себя как спасительный прогресс, но только для своих приверженцев, создав рядом с собой еще более жестокий и злой век, поставив условием бегство от этого мира.

Своеобразие высокоразвитых культур заключается в их способности к ренессансом. Один и тот же или пришедший позднее народ частично воспринимает — в виде своего рода наследственного права или в силу восхищения перед увиденным — культуру прошлого, делая ее достижения частью своей культуры.

Эти ренессансы следует отличать от религиозно-политических реставраций, с которыми они порой совпадают по времени. Возникает вопрос, как далеко заходил этот процесс в эпоху создания иудейского царства после вавилонского пленения и в период основания Персидской державы Сасанидами. При Карле Великом оба процесса соединились: реставрация позднеримской империи и ренессанс позднеримской христианской литературы и искусства.

Ренессансом чистого типа был итало-европейский Ренессанс XV и XVI веков. Его отличительными признаками являются спонтанность его протекания, сила его воздействия, его «убедительности», благодаря которой он и побеждает, его более или менее активное распространение во всех мыслимых сферах жизни, например, в воззрениях на государство, и, наконец, его общеевропейский характер.

Если мы рассмотрим теперь культуру XIX века как всемирную культуру, то найдем, что она продолжает традиции всех времен, народов и культур, а литература нашего времени является мировой литературой.

Важнейшее приобретение приходится здесь на долю воспринимающей произведения искусства аудитории. Существует великолепный, всесторонний, молчаливый уговор проявлять объективный интерес ко всему, обращать весь мир — и прошлый, и сегодняшний — в духовное достояние.

Даже располагая ограниченными возможностями, в наши дни человек, имеющий более глубокое образование, более тонко воспитанный, гораздо глубже и полнее наслаждается чтением нескольких своих любимых классиков и созерцанием природы, и гораздо лучше понимает, в чем счастье его жизни, чем это было в прошлом.

Государство и церковь уже не так сильно препятствуют этому стремлению и сами постепенно начинают ориентироваться на самые различные точки зрения. Для подавления разноречивых мнений отчасти не хватает власти, отчасти — желания. Все сильнее крепнет уверенность в том, что в условиях кажущегося ничем не стесненным развития культуры жить лучше, чем в обстановке ее подавления; о том, как культура при этом на самом деле оказывается покорной служанкой, речь пойдет позднее.

Определенные сомнения уже вызывает выгода, полученная приобретателями, которые, в сущности, являются прогрессивным, всегда устремленным вперед элементом общества, одержимым элементарной страстью: 1) к еще большему ускорению средств общения, 2) к полному устранению еще существующих препон и ограничений, то есть они стремятся к созданию универсального, всемирного государства. Расплатой за это становится колоссальная конкуренция во всем — от самого крупного до самого мелкого, и полная беспомощность. Занимающийся приобретательством культурный человек очень хотел бы как можно быстрее многое узнать и многим насладиться, но с болью в сердце он вынужден предоставить лучшее другим; другие должны получать за него образование, как другие молились и пели во славу всемогущего Бога средневековья.

Разумеется, существует большое число культурных людей среди американцев, которые в большинстве своем отказались от истории, то есть от непрерывности духовного развития, желая Наслаждаться искусством и поэзией лишь как формами роскоши45.

В самом горестном положении находится в эту эпоху искусство и даже поэзия, внутренне не нашедшие себе места в этом лишенном верных ориентиров мире, в этой отвратительной среде, где наивности художественной продукции угрожает серьезная опасность. То, что художественная продукция (имеется в виду истинное творчество, ибо неистинное живет легкой жизнью) продолжает, тем не менее, жить, объяснимо лишь сильнейшим влечением к нему.

Последняя новость в мире — требование образования как неотъемлемого права человека, которое является затаенной жаждой благополучия.

4.