Карле V

I. Его власть оказывается в основе своей несчастной и химеричной, не говоря уже о том, что по сравнению с размерами и разбросанностью территории королевства денежных средств у него было в высшей степени недостаточно — не могли же ропщущие Нидерланды бесконечно платить за всех.

Его сложившееся в общих чертах стремление к универсальной монархии или даже к верховному контролю над всей Европой действует на многих его современников в высшей степени раздражающе; противники считают себя вправе как на организацию самых неожиданных союзов против него, так и на любые нападения.

Он так и не смог никогда ни удовлетворить, ни успокоить Францию, даже в 1540 г., когда по-видимому, уступил этой необходимости и принял близко к сердцу политику коннетабля Монморанси90.

Некоторое время он серьезно подумывал принести большую жертву в пользу Франции и даже был расположен к тому, чтобы передать Милан или Нидерланды одному французскому принцу, сделав его своим зятем. Но Франциск всегда надеялся получить Милан или еще что-нибудь и без согласия Карла. Если бы они договорились, то подавили бы реформу церкви, и, конечно, получили бы заодно возможность обуздать турок. При этом они также положили бы конец существованию всех республик (вышеназванное в основном входило в программу Монморанси).

Вместо этого Франциск I вновь связался с турками.

Усиливающаяся болезнь Карла делала его еще более деятельным и воинственным, как будто он собирался в оставшиеся годы вложить всю свою силу для нанесения решающих ударов, чтобы иметь возможность окончательно рассчитаться с противником.

Он дал увлечь себя в Шмалькальденскую войну отчасти из настоятельного желания покончить с этим, частью же из глубокого отвращения к реформе, которая так активно бурлила в Нидерландах. Единственным реальным пороком всего замысла был его союз с Морицем, позволившим себе бравировать протестантским мировоззрением.

В дальнейшем, при осаде Меца, Карл сам проявил, может быть, чрезмерное ожесточение, хотя и в этом случае он вел себя вполне по-королевски и пристыдил своих противников, если их вообще нужно было стыдить.

Напоследок, когда не удалась смена обоих родословных линий королевства (был ли его отказ от этого вполне официальным?), он снова прибегнул к идее раздела: второму, ожидаемому от католички Марии сыну Филиппу, должно было достаться англо-бургундское королевство.

Отречение в Брюсселе было самой патетической сценой его жизни; в эти минуты он чувствовал и распространял больше умиления, чем в какой-то иной ее момент91.

(А что произошло бы, если бы дом Габсбургов в 1519 г. посадил на трон вместо Карла — Фердинанда и после этого все же повел бы совместную войну против ислама? Только от одного нужно было бы при этом избавиться: от тесной взаимосвязи Франции с немецкими протестантами).

Во время брюссельского отречения, когда он признал, что величайшие часы его счастья перемежались с многочисленными превратностями судьбы, и поэтому он никогда не чувствовал себя в полной удовлетворенности, зал был еще увешан траурными тканями в честь Хуаны: не хватило денег для особого украшения церемонии. По этой же причине Карлу пришлось ждать четыре месяца до отъезда в Испанию.

При отречении Карла от престола земли Савойского дома и лотарингские епископства оставались все еще в руках французов, в то время как он, несомненно, удерживал Милан и Неаполь92.

И. Величайшим оправданием для Карла всегда будет его противодействие исламу. Он мог в глубине своей совести постоянно чувствовать себя опорой христианского мира и относить себя к нему. Это отношение было предписано ему уже как королю Испании и в полной мере — как императору; и даже если он непосредственно приступил к разрешению этой задачи лишь около 1530 года, то его предыдущие войны все же должны рассматриваться как подготовительные работы для ее осуществления.

Намерение Карла повелевать церковью заставляет вспомнить также и двукратные виды Максимилиана 1 на папство.

Двумя другими большими задачами Карла были: решение церковной проблемы и борьба с домом Валуа и его союзниками.

Итальянцы, как например Контарини, подчеркивают его серьезность, его понимание верности долгу, склонность к меланхолии и крепкую память на обиды.

В Вормсе в 1521 г. Карл отчетливо дал понять князьям, что ко многим другим своим коронам он желает добавить также и императорскую, и не из корыстолюбия, а ради самой империи, которая представляет собой еще только тень державы, а он хочет вновь возвысить ее, посвятив этому всего себя. Для тех, кто соблазнился его кандидатурой, уже одно это заявление могло внушить опасения.

Некий Марино Джустиниани рассматривал в 1540 г. шансы Карла в случае, если бы он сам взялся за реформы церкви93. Вместо этого его постоянным желанием была реформа католического клира, и именно в испанском, а не в немецком духе, — несомненное влияние наследия Фердинанда и Изабеллы с их реформаторской деятельностью.

Личность Карла ярко проявляется в том ответе, который он дал своим придворным советникам. Когда однажды они привели ему в качестве примера для подражания Цезаря, умевшего полностью использовать свои победы, он сказал: «У древних была перед глазами только одна цель — честь; у нас, христиан, их две — честь и спасение души».

III. Заключительный итог: В конечном счете, Испания превра^ тилась в великую державу и осталась ею все-таки благодаря Карлу V. И сами испанцы, что бы с ними ни происходило, рассматривали себя как единственную великую державу. Необходимость с величайшими усилиями отстаивать собственную территорию появилась у Испании уже значительно позже Карла V.

61.