Италия в XVII веке
Италия была испанизирована и приведена в состояние покоя126. Стерилизация итальянского общества нашла свое выражение в его политической смерти и в духовном упадке (последний все же следует принимать cum grano salis'.) Экономически оно деградировало, хотя в то же время его потребности росли.
Сисмонди выражает особо горькое сожаление о практике чичисбеев", берущей свое начало от двора. Чичисбеи возникли в знак протеста к практикуемой испанцами ревности и были реакцией против нее. В конечном итоге, не существовало ни одной знатной итальянской семьи, которая могла бы точно определить, кто кому приходится в ней сыном, отцом или братом. Одновременно, это было превосходное средство для духовного подавления общества в целом.Однако, испанизация выступала и в образе «благородного досуга»: люди, бывшие ранее банкирами и коммерсантами, вкладывали свои средства в земельную собственность на праве майората. (Я не стану здесь оплакивать закат банкирских домов). Праздность стала всеобщим проклятием — у самых старших она родилась от высокомерия, а у их потомков — от бессилия. Для последних чичисбейство и стало главным развлечением.
При этом оставались в силе два закона: ни одна дама не может появляться в публичном месте без сопровождения; ни один муж не может сопровождать свою жену. Нравы и раньше были не столь уж совершенными, но именно теперь нарушение супружеской верности стало считаться чем-то безобидным (А кто в самом деле говорит об этом?). Впрочем, чичисбеи были по большей части невинным выражением скуки. Насколько этот обычай проник в народ? Сисмонди говорит: «Ces moeurs nouvelles...imitees par la masse entiere du peuple»"[90] [91] [92].
Во всяком случае, упадок торговли наступил вследствие исчезновения людей, заинтересованных в промышленном развитии, и оттока капиталов из сферы производства. Окончательное влияние на этот процесс оказали в испанской Италии монополии и бессмысленные, отдающие алькабалой, торговые налоги.
Точно так же, к следствиям испанского влияния можно отнести и возрастание помпезности как сословного символа в ущерб реальным потребностям и удобствам жизни. Люди начали жить с исключительной заботой об эффекте внешности.
В дальнейшем этот процесс распространился на обретение титулов и на церемониал, завершившись спорами о первенстве среди тогдашних дворянских родов (Эсте, Медичи, Савойская династия, Фарнезе и др.), которые, между тем, в своей совокупности полностью зависели от Испании или Франции, и среди кардиналов, впервые обретших в это время титул «Ваше высокопреосвященство» (1630 г.) Последний пример получил столь широкое распространение в низших слоях общества, что в конце концов и к сапожнику стали обращаться, добавляя к его имени molto illustre’. Но каждый носитель звания становился вместе с тем все более недовольным, всякий раз отмечая, в чем ему было отказано при титуловании.
Отец семейства, некогда женатый против своей воли, не чувствует уважения со стороны своих (может быть, чужих) детей; половина его братьев и сестер живет в монастыре, другая имеет открытый стол в его доме. Он считается лишь распорядителем семейного наследства, в то время как все остальные втайне пытаются поживиться за его счет, и уже не может увеличить свое состояние, которое и без того тает от налогов, напастей и роскоши (Неужели? В таком случае от него давно бы ничего не осталось!). Он не может ни отдать эту собственность в залог, ни продать: заимодавцы могут покуситься на его доходы, но не на его имущество (Не правда ли, citoyen (гражданин) Сисмонди, все это уже тогда должно было достаться спекулянтам? Ведь к крестьянам бы оно не перешло.)
«Pour chaque besoin imprevu il prenait sur le fonds destine a la culture, которую он должен был беречь; il ruinait ses terres, parce qu’il n’avait pas droit de les vendre," а вместе с ним страдали и арендаторы».
Ко всему прочему добавляется вялое или же продажное правосудие, тайные враги и доносчики, tribunaux arbitrages**'.
Складывается привычка плыть по течению событий и пользоваться представившимся случаем, насколько позволяют обстоятельства.
Такого рода «испанизированная» жизнь в действительности много значила тогда и для большинства других народов Европы.
Сисмонди в цитированной нами книге говорит от имени утилитаризма. Напротив, мы знаем, что Италия все-таки продолжала по-своему жить, не опускаясь ниже, и итальянская раса не выродилась.
В самом деле, люди той эпохи были далеки от свойственной нашему времени эксплуатации человеческих сил и земных богатств. Периоды, когда землю оставляли под паром, тоже обладают собственной ценностью. [93] [94]
90.