границах культуры и варварства
Насколько трудно начинать историческое описание с первичных государственных образований, настолько же ограничены наши возможности и в освещении перехода от варварства к цивилизации.
Наши понятия оказываются слишком шаткими и в этом случае.С какого момента, с какого открытия, с накопления какого количества жизненных удобств начинается культура? С солнечного календаря, буквенного письма, ткацкого станка, выплавки металла или чего-то иного? Тем более, что слово «культура» употребляется в немецком языке в двух смыслах — в чувственном и интеллектуальном. Ведь по оценке некоторых людей греки тоже оказываются варварами, поскольку они имеют рабов и уничтожают политических противников; римляне рассматриваются как варвары уже потому, что приносят человеческие жертвоприношения в цирках и амфитеатрах. Тогда и средневековье можно будет считать варварским, но уже по другим основаниям — по причине религиозных преследований и искоренения инакомыслящих. В конечном счете, использование этого слова или отказ от него становится делом вкуса: к примеру, я считаю варварством держать в клетках птиц.
Прежде всего, из него следовало бы исключить то, что сохранилось в виде окостеневших форм, перешедших от детства человечества на высшие ступени его образования из сакральных или политических соображений (например, отдельные случаи человеческих жертвоприношений). Правда, в этом случае можно было бы задаться вопросом, а не смогли бы древние народы найти и в нас нечто варварское, то есть такое, что было бы противно их нравственному чувству.
Только теперь можно поставить вопрос о реальном критерии, который по существу отделяет варварство от культуры и только потому не может служить путеводной нитью и способствовать установлению начал культурного развития, что нам не хватает документальных подтверждений. Где прекращается просто жизнь в настоящем, которая присуща и дикарю, и где начинается жизнь в настоящем и прошлом, — другими словами, различающее сравнение? Когда прекращается внеисторическое настоящее как таковое?
Важнейшим достоянием народа является его первая героическая песнь; в ней наряду с земной жизнью существует по меньшей мере некое идеальное прошлое, что, например, сообщает Тацит в своей «Германии»: «Celebrant carminibus antiquis (quod unurn apud illos memoriae et annalium genus est) Tuisconem Deum terra editum et filium manum, originem gentis conditoresque»’. Так полагает народ, за которым великое будущее.
Правда, рядом с очень красивым генеалогическим преданием, какое было у скифов, могло еще утвердиться и иметь преобладающее значение на все времена и полное варварство, постоянно подавлявшее в них черты честности и благородства, - или вследствие чрезмерной дикости (ежегодное общение с теми, кто был убит врагами, сарматские девушки), или как результат символического рабства, рано запечатлевшегося религиозного страха и ограниченных представлений о потустороннем мире (убийство придворных слуг и целой свиты у гроба короля), или [44] вследствие отсутствия городской жизни и предопределенности к кочевому существованию (жизнь в степи, пока человек не покидал ее). Чистейшим примером варварства является отношение к предсказателям у больничной койки короля (считалось, что король заболевал потому, что кто-то приносил ложную клятву возле королевского очага), наконец, привязанность к натуральной магии2.
Стойкая запоздалая озлобленность, которая может уживаться с высокой культурой, способна в конечном счете преобразиться в истинное варварство, связанное с упадком того или иного народа.
Насколько мы вообще можем об этом судить, в ранние исторические времена вперед вырывается все записывающий, умеющий чувствовать историю и делать сопоставления Египет. Даже если бы Египет абсолютно уступал кому-то в культурном смысле, он оказался бы на высоте благодаря одной своей страсти к записи.