142.018 фруктцдора (4 сентября 1797 г.)
Террор доказал свою бесполезность, да и изгнаний для французов было уже достаточно. Безумные трагедии гильотинирования в городах, страшное подавление федералистов и вандейцев в провинциях, и, наконец, уничтожение лучших республиканских умов — все это завершилось 9 термидора, свержением Робеспьера и реакцией, угрожавшей перейти в роялизм.
Ведь чтобы выжить в такое время, сторонники Конвента были обречены оставаться наверху и править дальше. Поэтому они ускорили принятие новой конституции Директорией в 1795 г., а две трети их должны были войти в оба Совета — пятисот и старейшин. Было очевидно, что контрреволюция стояла на пороге, и спасти от нее могла только передача власти тем, чьей жизни она угрожала. Вспомним чистоплотность Конвента, последовательно сменившего на себе все цвета и все еще жадно стремящегося продлить свое существование! А когда парижане больше не пожелали смириться, их ожидало 13 вандемьера и первое победоносное вмешательство в политику солдат под командованием Бонапарта.Так цареубийцы продлили свое господство и дальше — с его произволом и проскрипциями, походами за наживой, за повышением политического кредита и за утверждением власти внутри страны при полном финансовом банкротстве, тотальном изменении форм собственности и всеобщей неопределенности.
Тогда и случилось, что из всех генералов именно один стал главным предметом восторженных мечтаний всей нации: Бонапарт, который как раз в это время завершал свой итальянский поход 1796/97 гг. Можно ли было увидеть в нем будущего властителя? Но нация действительно желала властителя, что означает: смертельно уставшая нация, а вместе с ней и революционная партия, пришли к полному отрезвлению. Нация (с ее немыслимым множеством новых собственников, скупивших земельные владения церкви и эмигрантов и разделавшихся с их долгами и арендной платой, оплатив их ассигнациями по номинальной стоимости), в целом вовсе не хочет принимать ни Людовика XVI, ни Луи Филиппа, ни какого-то там испанского инфанта, а желает всего лишь какого-нибудь правительства, которое обеспечило бы ей мир и пользование собственностью.
Если на это был способен директор’, то нация долгое время одобряла его правление, в противном случае она отторгала власть отдельного человека.
Народ не был настроен роялистски, но во все большей мере и частью неосознанно тяготел к монархизму. Надо было только остерегаться, чтобы по-бурбонски настроенные роялисты не воспользовались тем временем существующей ситуацией в пользу Людовика XVIII.Вялым было и участие народа в выборах по обновлению советов и служащих. Поэтому роялисты могли в одночасье, или же, если бы не обратили на себя внимание, постепенно добиться в органах власти преобладания для своих сторонников. Цареубийцы, выступая в виде насильно сколоченной — им нужно было d’etre pris au serieux"— и ненадежной команды, испытывали при перевыборах серьезное беспокойство. Ведь нормальное функционирование конституционных законов привело бы к такому результату, который был бы для них уничтожающим. Пресса по существу была уже роялистской; многие эмигранты вернулись обратно; Club de Clichy (Клуб в Клиши) был роялистски ориентированным. И во время перевыборов 1787 г. действительно сложилась такая ситуация, когда роялисты в широком или узком смысле слова обрели большинство в Совете пятисот; в период с мая по сентябрь 1797 г. советы Парижа и сам город были охвачены сильным волнением. [139]
Кроме носителей прежней власти в Париже, заботы преследовали еще одного человека - это был победитель в Итальянском походе, разъезжавший тогда по роскошным виллам вокруг Милана... 18 фруктидора, то есть, 4 сентября 1797, отмечено прискорбным событием спасения брошенной народом республики силами солдат, действовавших в угоду одному человеку, которому надо было еще дожидаться своего часа: речь идет о Наполеоне. Именно в эти дни для него стало ясным, как мало он заслужил благодарности. В день ратификации мира в Кам- по-Формио, который был скоро заключен Наполеоном, дабы отстранить от него Директорию, она назначила его командующим Armee d’Angleterre*, — только для того, чтобы удалить его из итальянской армии.