Глава 4. Планиграфия и артефакты культурных горизонтов Большого Якоря-1
Наиболее насыщенными культурными остатками являются 4Б, 5, 6, 7 горизонты Большого Якоря, а ряд горизонтов - ЗА, ЗВ, 4, 4А, 4В, 8, 9 - характеризуются относительно немногочисленными культурными остатками, приуроченными к 1-3 очагам или сгруппированными в отдельные скопления.
1, 1А, 2, 2А, 3, ЗБ, 5А, 10, 11,12 культурные горизонты представлены разрозненными единичными артефактами. В ряде случаев (1-3 к.г.) это обусловлено тем, что верхняя часть памятника была уничтожена в ходе дорожных работ; в другом случае (5А, 10, 11, 12 к.г.), раскопом, по-видимому, затронута периферия стоянки, и сами комплексы оставлены в результате кратковременного пребывания здесь человека (Инешин и др., 2004). Описание планиграфии и культурных остатков этих малочисленных горизонтов подробно в настоящей работе не приводится, присутствует в табличном и суммированном вариантах.Некоторые методологические основания в подходе к планиграфическому исследованию
Приступая к анализу планиграфии культурных горизонтов, мы исходили из следующих представлений о природе формирования пространства стоянки:
1. В анализе планиграфии культурных горизонтов мы должны ставить задачи определения, специфики образования а) стоянки, как искусственного пространства жизнедеятельности, б) культурного слоя, как механического результата проецирования на «дневную поверхность» остатков одной или нескольких деятельностных ситуаций (аналог этапа танатоценоза в тафономии (Ефремов, 1950) или предепозиция по Л.С.Клейну (1978), в) культуросодержащего геологического слоя как результата развития антропогенных и седиментационных процессов (Воробьева, Медведев, 1984:
31; Медведев, Несмеянов, 1988). При этом главными в нашем представлении являются палеопроцессы деятельности, формировавшие стоянку и именно этим задающие археологическую специфику объекта.
2. Среди всей совокупности деятельности, осуществленной на стоянке (в пространстве), мы различаем акты деятельности, направленные на искусственную организацию обитаемого (жилого) пространства и все иные акты, протекаемые в этом пространстве и использующие его.
Первые преднамеренно (позитивно) формируют территорию стоянки, вторые - непреднамеренно (негативно). В сумме они задают искусственную структуру пространства (структурируют пространство),3. Позитивными элементами структуры стоянки могут быть, например, жилища, очаги, наковальни, вымостки, хозяйственные ямы и другие сооружения. Их назначение (функция) состоит в «стягивании» на себя отдельных видов деятельности (например, расщепление камня на наковальне) или множества видов деятельности (например, огонь очага дает тепло, свет и дым, создавая в целом комфортные условия для существования человека). Негативными элементами структуры пространства стоянки являются культурные остатки - исходные материалы, отходы, каменные и костяные орудия, задействованные в различных видах деятельности, не связанных с организацией пространства: приготовление пищи, обработка шкур, дерева и др.
4. Исходя из логики, мы полагаем, что суть пространственных взаимоотношений между позитивами и негативами структуры стоянки состоит в том, что вторые так или иначе «приурочены» к первым, поскольку человек проживал под крышей жилища, у стен жилища, у теплого очага, работал у наковальни, двигался от очага к жилищу и т.п. При этом пространственное поведение человека ориентировано (сфокусировано) как на специализированный позитивный объект (элемент), так и на всю структуру пространства. Проецирование артефактов - негативных элементов в «.открытой позитивной зоне» зависит от проксемических факторов удаления/приближения человека к объекту-позитиву. Такими факторами
являются психо-физические характеристики человека, различия социальных статусов между обитателями, функциональные характеристики объекта- позитива, особенности видов деятельности (стоя, сидя, «чистые», «грязные» виды деятельности и др.). В «.закрытой позитивной зоне» на указанные факторы налагается лимитирующее воздействие «стен жилища». Некоторые виды деятельности, такие как первичная выделка шкур, разделка туш животных, требующая для себя большего пространства, внутри жилища невозможны.
Подтверждение этому, мы можем обнаружить в структурировании жилого пространства, принятого у таких народов как эвенки, буряты и др. (Сирина, 2002).5. Естественно, что не все позитивные элементы пространства были организованы единовременно, одним актом деятельности. Мы представляем себе процесс формирования структуры стоянки разорванным во времени на чередующиеся и повторяющиеся акты такой организации и периоды пользования созданным пространством. Развитие процесса позитивной организации стоянки идет по линиям усложнения структуры, появлением новых объектов, модернизации и переоформления, уборки территории от мусора и ненужных позитивных элементов. В этом смысле прав был Л.Бинфорд (Binford 1989), когда критиковал М.Шиффера за непонимание того, что уборка мусора, очистка территории есть столь же важный эпизод поведения, как и прочие, и нельзя относиться к нему как к фактору, лимитирующему археологическое познание. Задача исследования отсюда должна состоять в определении динамики разворачивания деятельности на стоянке - организации ее пространственной структуры.
Применительно к нашей исследовательской ситуации это означает, в частности, вопрос, какова последовательность и иерархия в организации жилищ, очагов, наковален, каменных вымосток. С этой точки зрения цельные, «иерасклееиные» картины планиграфического описания могут быть только стартовыми исходными данными для начала анализа.
6. Ряд закономерностей в иерархии - последовательности в организации позитивных элементов пространства может быть выделен через наблюдения эмпирически. Изначально появление и поведение человека лимитируется естественной структурой пространства: растительностью, скальными останцами, пещерными полостями, положительными и отрицательными формами рельефа и др. Организация долговременных позитивов, например, жилищ, может предваряться организацией временных позитивов: жилищ- времянок, временных очагов, подготовленных строительных площадок и т.п. Л.Бинфорд говорит об общей для иунамиутов в Северной Америке и алиавара в Австралии закономерности радиального (фокального) расположения и соответствующей последовательности пищевой и производственной зон относительно жилища (Binford, 1989).
Усложнение структуры появлением новых жилищ может быть «замкнуто» на общий для поселения некий центр, может быть предопределено наличием у обитателей особого стереотипа организации поселений, При всем при этом хронологически каждый последующий позитив негативен относительно всех предшествующих в смысле стянутости наряду с отбросами, мусором, экспонированными вещами на позитивы (позитивные элементы структуры стоянки) предыдущих порядков.7. Мы фиксируем наше понимание того, что стоянка есть искусственно организованное пространство жизнедеятельности, чья структура образована положением в пространстве различных артефактов, и должна быть сама понята нами как артефакт. При этом мы исходим в определении понятия «артефакт», вытекающего из Аристотелевых категорий как наложение «формы» на «материал», имея в виду именно антропогенную природу такого «наложения» (Инешин, Тетенькин, 2003). В нашем случае речь об образовании деятельностной структуры стоянки идет как о «наложении формы на материал» - исходный естественный ландшафт. Это значит, что в изучении всей совокупности деятельности должны быть задействованы не только найденные артефакты-вещи (во вторичных или, что более предпочтительно, первичных контекстах, как полагал М.Шиффер (Schiffer, 1978, 1982)), но и вся структура
стоянки в целом. Л.Бинфорд понимал это, назвав пространство стоянки «организационной рамкой (framework) поведения» (Binford, 1989). Напомним, что Л.Бинфорд на этноархеологическом материале выделил ряд функционально различных типов пространственной организации (связанной с сидением у костра, спальные места, место для разделки туши и др.; Binford, 1983), на основе которых могут быть опознаны соответствующие археологические комплексы, и комбинацией которых можно охарактеризовать стоянку в целом. Анализируя некоторые типы стоянок, Л.Бинфорд пришел к выводу о наличии некоего общего принципа или стереотипа радиальной (фокальной) организации стоянки с жилой зоной в центре и о рамочной для всего остального поведения роли стоянки.
В нашем случае именно представление стоянки как артефакта, а также процессуальное, акторное (состоящее из кооперированных друг с другом актов деятельности) и деятельностное представление природы ее организации позволили описать исходные, базовые принципы (механизм), определяющие организацию пространства. После чего стало возможным выделить элементарный состав механизма структурирования пространства, т.е. именно то, с чего должен был начинаться планиграфический анализ поведения в пространстве. Использование для этого моделей Л.Бинфорда возможно на более высоких этажах при процедуре «восхождения от абстрактного к конкретному».8. Понимание возможности механического смешения на дневной поверхности культурных остатков разных деятельностных ситуаций на этапе предепозиции (танатоценоза) ведет к задаче определения принадлежности ископаемых археологических комплексов к одной или нескольким стоянкам. Существенной особенностью такого смешения является интерференция (наложение) фокальных стояночных структур. То, что такая задача актуальна, может показать пример пляжа Иркутского водохранилища, усеянного множеством кострищ и пищевых отбросов: мы знаем, что это не связанные друг с другом однотипные ситуации обитания, но в других (археологических) условиях такая картина может быть воспринята и как результат обширной стоянки. Вероятно
именно с такой ситуацией столкнулись исследователи при раскопках многослойных археологических объектов Усть-Хайта и Горелый лес на р. Белой (левый приток Ангары) (Савельев и др, 2001).
9. Прохождение археологического объекта через этап формирования культуро содержащего геологического слоя означало включение археологического материала в деструктивные эпигенетические по отношению к культурному слою био- и геологические процессы (Schiffer 1978, 1982; Butzer 1985; Воробьева, Медведев, 1982; Медведев, Несмеянов, 1988; Инешин, Тетенькин, 2003). Оценка результатов этих изменений определялась нами, исходя из решения следующих задач: выявление полигональной сетки морозобойных трещин, следов размыва комплексов, следов тектоыической- гравитационной деформации, особенностей погребения осадками, инситности костных и каменных культурных остатков.
Приступая к анализу планиграфии культурных остатков, автором осознавалось, что изучение пространственной структуры стоянки должно быть осложнено компрессией и эпигенетическими нарушениями, степень которых предстояло оценить.
Среди всей совокупности планиграфических сюжетов нами в качестве модульных были выделены очажные структуры, т.е. комплексы очагов со скоплениями культурных остатков вокруг них. Такие очажные структуры понимались нами как фрагменты деятельностных ситуаций. Под деятельностной ситуацией мы понимаем отдельный, непрерывный эпизод развития в локальном пространстве деятельности древних обитателей, сформировавшей стоянку. Задача шланиграфического анализа состояла, во- первых, в атрибутации соответствующих негативных элементов структуры (отбросов, позитивов 2-го порядка - наковален) к фрагментам деятельностных ситуаций, во-вторых, в определении, являются ли они фрагментами одной деятельностной ситуации или нескольких. Первая задача решалась отнесением «приуроченных» (т.е. близ расположенных) артефактов к соответствующим позитивам - наковальням и очагам, а также решалась установлением
аппликационных и петрографических связей между артефактами. При этом были задействованы результаты этноархеологических наблюдений Л.Бинфорда {Binford, 1983b), в частности, кольцевая модель распространения отбросов во время сидения у очага. Вторая задача - определение связанности фрагментов деятельностных ситуаций - решалась, исходя из комплекса доводов. Одним из доводов в пользу принадлежности очагов к одной ситуации была близость их расположения. В ряде горизонтов (5, 6, 7 к.г.) очаги расположены на удалении менее 1,5 м друг от друга (т.н. парные структуры). С одной стороны, мы не имеем данных о лимитированности территории стоянки (например, растительностью: стоянка была расположена на открытой луговой площадке террасы). С другой стороны, когда люди заводили второй очаг, предыдущий еще не был погребен со своими культурными остатками и не мог не быть принятым во внимание. Это значит, что если устроители второго очага не имели отношения к первому, они селились на «нечистое» место. С другой стороны, нами обращалось внимание на то, что промежуточная зона между очагами заполнена культурными остатками в сегменте окружения отбросами одного из очагов и разрежена в противоположном направлении, в соответствующем секторе разброса негативов второго очага. Данное обстоятельство воспринималось нами как аргумент в пользу относительной разновременности очагов в рамках одной деятельностной ситуации. Такая конфигурация остатков могла появиться в результате того, что деятельность вокруг первого очага не была лимитирована ничем. А вокруг последующего очага, напротив, лимитирована присутствием в непосредственной близости действующего очага и невозможностью отсюда позиционирован юг деятельности в промежуточном пространстве. Этот аргумент был использован нами в анализе планиграфии 5 культурного горизонта, которому посвящена отдельная статья (Инешин, Тетенькин, 1998). Дополнительные характеристики этой деятельностной ситуации - температура и кратность нагрева камней обкладки очагов - были получены в результате применения палеомагнитиого
анализа.
В решении вопроса, можно ли рассматривать многоочажные комплексы 5, 6, 7 к.г. как компрессионные, т.е. как сумму ординарных (одноочажных) кратковременных деятельностных ситуаций, подобных ситуациям «бедных» материалом горизонтов ЗА, ЗБ, ЗВ, 4, 4А, 4В, значение имело то, что материалы 5, б, 7 к.г. в орудийном, фаунистическом представительстве и количестве значительно превосходят предполагаемую «сумму содержания» двух, трех или шести (для каждого случая) очагов типа найденных нами в маломощных горизонтах. Заметим также, что стратиграфических (микростратиграфических) показаний к временному разнесению очагов, подобных тому, что мы наблюдали в ходе раскопок Усть-Хайты I на р. Бел ой, в случае с Большим Якорем I не отмечено.
Сами очажные комплексы как фрагменты деятельностных ситуаций изучались нами в динамике развертывания нескольких актов позитивной организации пространства (актов деятельности - АД) и множеств актов использования этой организации - проживания: организация кострища (АДД деятельность вокруг него! —> обкладка очага камнями (АД2) —> деятельность вокруг него2 —> установка валуна-наковальни (АД3) —> деятельность вокруг очага+наковальни3.
В разнесении артефактов по этим позициям нами принималось во внимание микро стратиграфическое (под/над плитами обкладки, наковальни) и микропланиграфическое (вокруг наковальни) положение находок и их аппликационные и петрографические связи с другими фрагментами культурного слоя.
Анализируя планиграфию очажных комплексов, мы брали во внимание также характер устройства очага (наличие или отсутствие очажных обкладок) и характер распространения культурных остатков вокруг очагов. Мы предположили, что особенности в организации разных типов очагов являются выражением различия их функциональной нагрузки. И в этой связи ставили вопрос, могли ли быть, по крайней мере, некоторые очажные комплексы остатками закрытой позитивной зоны, в частности, жилища? При отсутствии
остатков особых конструктивных элементов строения единственные свидетельства такового могут быть получены из анализа картины распространения негативов-остатков вокруг очага в том смысле, что наличие стен жилища должно лимитировать их распространение. В этой связи «узнаваемы» могут быть два варианта: основное скопление культурных остатков у очага внутри жилища и свободное от отбросов пространство за пределами жилища, либо относительно «чистый» пол жилища и основная масса культурных остатков за пределами его стен. В принципе, можно связать оба варианта с холодным и теплым сезонами соответственно, когда сезонные климатические условия либо заставляли человека вести всю деятельность вокруг очага в жилище, либо позволяли ее вынести за пределы жилища (Инешин, Тетенькин,2004).
Нами выделено 6 типов очагов (рис. 58).
Тип I. Очаги с кольцевой обкладкой из каменных плит и валунов. Обкладка может быть замкнутой или занимать большую часть периметра. Такие очаги были найдены в 4, 4А, 5, 6 культурных горизонтах. В отношении очагов 5 к.г. есть палеомагнитные данные о кратности и температуре нагрева их камней (250-300°С)(табл.14). Они свидетельствуют, что камни были положены на угли, когда костер уже прогорел, и нагревались не более одного раза. Мы полагаем, что камни обкладки могли использоваться в качестве сковородок при приготовлении пищи. Культурные остатки при очагах этого типа либо образуют обширное пятно с наибольшей концентрацией у самого очага (4А, 4В, 5, 6 к.г.), либо, как в случае с 4 к.г. - очагом 3, представлены немногочисленными находками, но это не диссонирует с общей картиной горизонта, также «бедной» на археологический материал.
Тип II. Очаги с несколькими камнями, отдельно или группой лежащими на поверхности кострища, чаще всего, у края. Такие очаги были найдены в 4 (очаг 1), 4Б, 6, 7 (очаги 2, 3) к.г. Культурные остатки возле них образуют обширное и сложное по конфигурации скопление. Палеомагнитный анализ образцов, взятых из камней очага в 7 к.г., показал, что после нагрева они были
перемещены, выявленное их положение не инситно относительно первоначального положения в костре.
Тип Ш, Очаг, представляющий собой необорудованное кострище, и скопление культурных остатков возле него, имеющее форму полу- или незамкнутого круга с ясной внешней границей в смысле определенной разницы с окружающим пустым от находок пространством. Такой очаг был найден в ЗВ к.г. .
Тип IV. Этот тип представлен очагами без обкладки, или с одним или несколькими камнями на поверхности кострища и культурными остатками, лежащими у одного из краев очага и на удалении не ближе, чем в радиусе 1,5 м от края очага. Находки артефактов внутри пределов этого радиуса возможны, но единичны. Такие очажные комплексы найдены в 7 (очаг 1), 8 (очаг 2) культурных горизонтах.
Тип V. Этот очажный комплекс состоит из простого, необорудованного кострища и обширного скопления находок неясной, сложной конфигурации. Представителями этого типа являются очажные комплексы 4 (очаг 2), 8 (очаг 1), 9 к.г.
Тип VI. Очаги этого типа наиболее сложны. Полную или неполную кольцевую обкладку в них дополняют одна (как в 4В к.г.) или две (как в очаге 4 6 к.г.) противостоящие друг другу, вертикально установленные плиты. После прекращения функционирования очага в результате пре- или депозиционных процессов эти вертикальные элементы очажной конструкции были обрушены плашмя на кострище или на рядом расположенные камни обкладки. Реконструировать их первоначальное положение удалось, благодаря полученным данным по векторам намагниченности камней температуре нагрева. Последняя в очаге 4 6 к.г. более высокая в отличие от камней обкладки (достигала до 700°С), что означает, что вертикальные плиты сооружены были прежде, чем прилегающие плашмя к ним плиты. В 4В к.г. нагрев не был выявлен, по-видимому, плита была установлена в финале горения очага и несколько (25-30 см) отстояла от его края. Культурные остатки этого типа
очагов также как в случае с типами I, II, V не имеют ясно выраженной границы с внешней периферией.
Очаги всех пяти типов по-разному распределены по горизонтам. В 3 к.г. у стенки раскопа выявлен очаг с немногочисленными находками, который может быть отнесен к одному из типов III- V; в ЗВ к.г. очаг отнесен к типу III; в 4 к.г. очаг 1 отнесен к типу И, очаг 2 - к типу V и очаг 3 - к типу І; в 4А к.г. очаг типа І; в 4Б к.г. очаг типа II; в 4В к.г. очаг типа VI; в 5 к.г. оба очага отнесены к типу I; в 6 к.г. 4 из 6 очагов отнесены к типу I, один очаг (№ 4) отнесен к типу VI и один очаг (№ 2) - к типу II; в 7 к.г. очаги 2 и 3 отнесены к типу II и очаг 1 - к типу IV; в 8 к.г. очаг 1 - к типу V - и очаг 2 - к типу IV; в 9 к,г, очаг типа V.
На основании описанного выше хода рассуждений (аргумента) о характере распространения негативов в закрытой позитивной зоне мы полагаем, что очажные комплексы III и IV типов могли быть остатками жилищ. Напротив, очажные комплексы I, II, V и VI типов мы предполагаем как остатки открытых позитивных зон. Важно в этой связи отметить наличие в 7 и 8 к.г, и тех, и других: т.е. комплексов, интерпретируемых как зоны открытого и закрытого типа (очаги 1, 2 и очаг 3 в 7 к.г.; очаг 1 и очаг 2 в 8 к.г.). Эта ситуация, в принципе, комплиментарна модели стоянок нунамиутов и алиавара, выделенной Л.Бинфордом (Binford 1989: Fig. 17.9), и состоящей из жилища и кухонной зоны с очагом, окруженным пищевыми и прочими отбросами. Причем, площадь жилища нунамиутов заполнена мусором, а жилое пространство у алиавара, напротив, было свободно от него. Формальная аналогия здесь выступила основанием в экстраполяции выделенного на этнографическом материале это логического по сути принципа организации стояночного пространства и в соотнесении названных зон.
Выстроенная на основе планиграфического анализа интерпретация является, в нашем понимании, лишь частью модели деятельностной ситуации каждого горизонта. Безусловно, основной и важной, ио недостаточной для полноты модели, которая должна быть дополнена функциональным анализом вещей - негативов пространственной структуры. Такая задача отчасти
выполнялась нами в виде отдельных блоков исследования по системам расщепления (Инешин, Тетенькин, 1995; Ineshin, Tetenkin, 1995) и зооартефактам (Инешин и др,, 2004). Интеграция их в единую модель - предстоящая наша задача. В деле функциональной интерпретации стоянок - культурных горизонтов Большого Якоря I нами был предпринят также планиграфический анализ особенностей распределения костных и каменных культурных остатков. Планиграфический анализ орудий и отходов производства, предположительно, также способен выявить функциональную специфику различных зон в горизонтах.