Понимание насилия и агрессии в психоаналитических концепциях, инстинктивизме и бихевиоризме

Постоянно возрастающие во всем мире насилие и деструктивность привлекают все большее внимание исследователей к выявлению причин и сущности агрессии. В ХХ столетии существовало великое множество теорий, которые с разных теоретических и методологических позиций объясняли этот феномен.

Поскольку «либидо» (половое влечение) считалось первоосновой любых страстей индивида, концепция З.Фрейда уже во второй четверти ХХ столетия стала восприниматься скорее романтической сказкой, чем научной теорией.

Другие психоаналитические концепции понимания насилия начали формироваться в ХХ столетии как альтернатива исследованиям аналитически ориентированной психологии, с одной стороны, классическому фрейдизму — с другой, бихевиоризму и инстинктивизму — с третьей. Объяснения, которые давались в рамках понятий традиционной психологической науки, во многих случаях, связанных с эмоциональными отклонениями, оказались просто неубедительными. Их несостоятельность в особенности поражала при объяснении наиболее трудных форм насилия. Из психодинамического материала, каким бы он ни был травматическим, чрезвычайно трудно было получить достоверное объяснение таких серьезных и психопаталогических явлений как самоизувечивание, кровавое убийство, садомазохизм, импульсивные бессмысленые убийства в состоянии неистовой одержимости и т.п.

Попытки объяснить случаи жесточайшего насилия только наследственностью детства: эмоциональной депривацией, телесными наказаниями со стороны родителей, которые кардинально влияли на психо-эмоциональную структуру личности, в качестве адекватного психологического мотива к осуществлению действий насилия постепенно начали терять свою значимость. Тем более, что подобным образом было просто невозможно объяснить безумие массового уничтожения людей в концентрационных лагерях, геноцид и жертвоприношения миллионов человеческих жизней во имя воплощения наивных и реакционных утопических планов всемирно известных вождей и пророков.

З.Фрейд показал неубедительность наработок классической психологии при объяснении причин насилия и деструктивного поведения. А критике фрейдизма в первую очередь были посвещены идеи известных западных ученых К.Лоренца и Б.Скинера [141].

Инстинктивизм К.Лоренца формировался в процессе исследования поведения животных и птиц; опыт этого анализа со временем был перенесен и в сферу жизнедеятельности индивидов. Лоренцова теория о природе агрессивности насилия, которая будто бы укоренена в самой сути человеческого существа, в начале 60-х годов ХХ столетия попала на благоприятную почву социально-психологического состояния современной цивилизации, которая начала ощущать ужас и поняла собственную беспомощность перед лицом изменений в мире, который непрерывно двигался по направлению к общей термоядерной катастрофе. Эта теория практически помогла рационализировать ощущение беспомощности человечества. И действительно, утверждения этой теории как основополагающего фактора современного философского и социологического объяснения феномена насилия, делали ненужным анализ процессов деструктивности социума, общественного механизма вообще.

С другой стороны, бихевиоризм Б.Скинера, с его полнейшей переориентацией на социальное поведение личности и те факторы, которые стимулируют и вызывают агрессивность такого поведения, вместе с отрицанием сугубо субъективной психо-эмоциональной мотивации отбросил и позитивы концепции К.Лоренца. Ведь филогенетично заложенный импульс к агрессивному действию у животных безусловно может проявляться в виде «защитного» («доброкачественного», как его со временем определил Э.Фромм) типа агрессии.

Исходя из идеи спонтанности эмоциональных движений и способности любого существа к саморазрядке, К.Лоренц умозрительно применил ряд логических конструкций для описания агрессивности индивида и даже его влечения к садистскому убийству и пыткам как следствие соответствующей «биологической агрессивности», которая, по его мнению, под влиянием определенных факторов иногда актуализируется и превращается в деструктивные действия.

Впрочем, именно этой метаморфозой преобразования «обычной» агрессивности на «злокачественную» деструктивную агрессию и отличается от приматов человеческое существо, которое, по определению Э.Фромма, независимо от биологических и экономических причин, способно подвергать других людей пыткам и убивать их, и еще получать от этого удовольствие.

Э.Фромм утверждал необходимость размежевания «защитной, доброкачественной» агрессивности от агрессивности, которая носит деструктивный, злокачественный характер. Если первая, по мнению Э.Фромма, всегда выступала как реальный помощник индивида в его борьбе за выживание рода, то вторая, которая не имела существенных экономических или же биологических причин, была неадаптивной и генетически незапрограммированной, именно в ХХ столетии стала одной из глобальных и острейших проблем человечества. С появлением термоядерного оружия и развитием компьютерных технологий подобная агрессия действительно выступает значительной угрозой существованию современной цивилизации. Поэтому, как в теоретическом определении, так и в клинических заключениях, следует отличать агрессивность так называемой инстинктивной природы индивида от других форм его деструктивного поведения, которые формируются в структуре его личности. Такое поведение, по мнению Э.Фромма, и можно определить как «неинстинктивную страстность, укоренившуюся в характере индивида».

Однако, если речь идет об исследовании инстинктов и влечений, то источники их понимания и, в особенности, начала их современной интерпретации опираются на работы Ч.Дарвина и его эволюционную теорию. У.Джеймс и У.Мак-Дугалл даже составили соответствующие таблицы, считая, что каждый отдельный инстинкт или же влечение служат причиной соответствующего поведения.

Мак-Дуггал, напротив, попробовал интерпретировать инстинкты как определенную заинтересованность живого существа, как его определенную потребность. Он даже считал, что «аффективно-когнитивное ядро» любого влечения может существовать в системе инстинктов индивида практически независимо от когнитивной и моторной ее части (У.Джеймс в свое время увязал движения живых существ с механистической моторикой).

Впрочем, из концепций именно этих ученых по интерпретации инстинктов живых существ появился определенный механицизм, от которого со временем не смог избавиться даже З.Фрейд.

Интенции фрейдизма также вытекали из механической схемы, согласно которой либидо возрастало, напряжение усиливалось, неудовольствие увеличивалось, пока сексуальный акт не разряжал ситуацию и не снимал напряжение.

З.Фрейд в отличие от Мак-Дугалла свел все влечение к двум категориям: инстинкту самосохранения и инстинкту сексуальности. В своих первых работах, например, во «Вступлении к психоанализу» австрийский ученый не уделял феномену агрессивности значительного внимания. Он считал, что либидо (сексуальность) и инстинкт самосохранения выступают основными подвижными, действенными силами индивида.

Со временем З.Фрейд вводит в свою концепцию другую дихотомическую пару понятий, которую применяет к объяснению жизни и «внутренних движений индивида»: влечение к жизни (эрос) и влечение к смерти (танатос). В свою очередь, момент возникновения этих влечений он связал с сексуальностью живого существа. Агрессивность начала рассматриваться в его концепции как постоянно присутствующий в организме подвижный импульс, определенный даже самой конституцией человека, его природой.

Конечно, З.Фрейд сделал определенный шаг в направлении понимания природы агрессивности, заинтересовавшись биологическими факторами.

Работа К.Лоренца «Так называемое зло» сразу же после своего выхода из печати стала бестселлером. Теория К.Лоренца основывалась на двух факторах: механистическом представлении об источниках агрессивности и понятии, что агрессивность служит делу защиты жизни, то есть оказывает содействие выживанию индивида и всего человеческого рода. В соответствии с представлениями К.Лоренца человеческая агрессивность в своей основе имеет некоторый энергетический источник; тем не менее она не обязательно выступает результатом реакции на некоторый внешний раздражитель. Накопление специфической энергии в нервных центрах постепенно приводит к взрыву этой энергии — даже при отсутствии любого раздражителя.

Примечательно то, что К.Лоренц осознал возможность совпадения даже крайнего случая ничем извне не обусловленного взрыва агрессивности с биологически целенаправленными действиями нормального человеческого организма — и превратил это обстоятельство в доказательство того, что в инстинктивных действиях любые движения «запрограммированы генетически» [142].

Концепция К.Лоренца была подвергнута серьезной критике западными учеными. Известный исследователь Н.Тинберген предупреждал К.Лоренца, что недостаточно доказывать теоретические постулаты только методом аналогии. Наиболее глубокий анализ его ошибок был сделан в работе Э.Фромма «Анатомия человеческой деструктивности».

Многоплановый антропоморфизм Лоренца сочетается с доказательствами с помощью аналогий. Тем не менее, с научной точки зрения, отмечал Э.Фромм, аналогии, к которым прибегает К.Лоренц, вообще не являются определенными доказательствами.

То, что старается описывать К.Лоренц, по мнению Э.Фромма, выступает «как инстинктивно детерминированная модель поведения» [143].

К интереснейшим и важнейшим этимологическим находкам Лоренца Э.Фромм отнес установление той связи, которая возникает между животными, как реакция на внешнюю угрозу для всей группы. Тем не менее, объединение Лоренцом по аналогии поведения животных и людей, по мнению Э.Фромма, просто обескураживает. «Утверждать, что ненависть имеет место лишь там, где была любовь — это значит привести элемент истины к полному абсурду. Угнетенный ненавидит своего угнетателя, мать — убийцу своего ребенка, а жертва пытки ненавидит своего мучителя. Так что же, эта ненависть связана с тем, что прежде там сначала была любовь или, может быть, она все еще там присутствует?» [145].

Позиция К.Лоренца, как важный социально-психологический феномен современной культуры, связывается Э.Фроммом с дарвинистской идеей об эволюции, которая превратилась в сердцевину лоренцовой системы ценностных ориентаций. Социальный и моральный дарвинизм в работах К.Лоренца, по мнению американского философа, имеет тенденцию к завуалированию истинных причин человеческой агрессивности — биологических, психологических и социальных.

Принципиально иную позицию в понимании поведения индивида занимали представители бихевиоризма. В отличие от инстинктивистов, они утверждали, что поведение человека формируется не под влиянием генетических факторов, а под влиянием окружающей среды, в частности, обстоятельств социального и культурологического характера. Бихевиоризм (основатель Д.Уотсон) попробовал вынести за скобки все субъективные факторы, которые не поддавались непосредственному наблюдению. Б.Скиннер, продолжая эту линию, отклонил саму возможность исследования природы индивида и создания модели личности на основании анализа его эмоционально-психологической сферы.

Б.Скиннер, невзирая на генетические предпосылки формирования живого существа, обратился к разработке теории, которая на первое место в формировании человека выдвигала социокультурные факторы.

Подобные взгляды излагали и некоторые другие представители бихевиоризма, в частности —А.Баас и Л.Беркович. То, что в определении понятия агрессии, отмечает первый из них, не нужен такой элемент как намерение, или же мотивация, обусловлено несколькими обстоятельствами. Во-первых, намерения имплицитно содержат телеологию — целенаправленное действие, которое преследует определенную цель. Во-вторых, эту схему понимания агрессивных действий чрезвычайно сложно применить на практике. Если агрессивная реакция, отмечает А.Баас, систематически усиливалась и имела специфические последствия, скажем, отступление неприятеля, это означает, что следующее действие агрессивного характера имеет целью вызвать именно эту реакцию. Однако такое «расследование», по мнению А.Бааса, абсолютно не нужно при условиях анализа поведения, связанного с агрессивностью; более целесообразным в данном случае представляется исследовать характер «стимулирования» этой реакции.

И эта позиция в свое время также была подвергнута существенной критике Э.Фроммом. Бихевиористы, отмечал он в своей известной работе «Анатомия человеческой деструктивности», имеют претензию на научность своего метода потому, что они анализируют те разновидности поведения, которые можно наблюдать визуально. Тем не менее, они не понимают, что невозможно адекватно описать это поведение в отрыве от действующего лица. Например, если человек заряжает оружие и убивает другого человека, само действие — выстрел из ружья — с психологической точки зрения мало что означает, если его рассматривать в отдельности от того, кто стрелял. Фактически бихевиоризм фиксирует здесь лишь то, что относится к действию самого ружья, а не индивида: к предмету, а не субъекту такого действия. В реальности же выстрел самого ружья к мотивации субъекта действия не имеет никакого отношения. Поэтому здесь, настаивает Э.Фромм, прежде всего нужно исследовать внутреннюю психическую структуру лица, систему личностных характеристик, чтобы объяснить импульс, который привел к трагическому выстрелу.

Серьезной критике была подвергнута также и теория фрустрации Дж. Долларда, которая претендовала на объяснение всех без исключения причин агрессивности индивида. Н.Миллер, например, утверждал, что фрустрация сама по себе может вызвать великое множество разнообразных реакций, и наоборот, наличие фрустрации не всегда имеет своим следствием агрессию. Даже А.Баас отмечал, что объяснение агрессивных действий посредством доминирующего значения фрустрации привело к тому, что большое количество вредных раздражителей было проигнорировано, хотя фрустрация является лишь одним из них.

Несмотря на определенные различия, бихевиоризм и инстинктивизм в исследовании проблемы насилия и агрессии имеют одну общую черту: они не уделяют необходимого внимания самому субъекту — действующему человеческому существу.

Тезис, который выдвинул Э.Фромм, и который, по его мнению, должен был бы преодолеть недостатки инстинктивизма и бихевиоризма, выглядел приблизительно так: деструктивность и жестокость нужно рассматривать не как инстинктивные импульсы индивида, а настоящие страсти, которые своими корнями уходят в структуру бытия личности. Как и другие страсти индивида, они наполняют смыслом его существование. Они «принадлежат» к его сущности. Главной ошибкой Лоренца Э.Фромм считал смешивание разных видов влечения: обусловленных инстинктами, и определяемых характером индивида. Действительно, садист, который якобы ожидает удобного случая, чтобы совершить преступление и получить разрядку, на первый взгляд очень напоминает гидравлическую модель с накопленной инстинктивной энергией. Тем не менее, на самом деле это абсолютно разные вещи. Только люди с садистским характером дожидаются возможности для проявления себя в этом качестве, равно как и люди, добрые по природе, ожидают подходящий момент для выражения своей любви.

Идеи К.Лоренца, как и концепции его последователей Р.Одре, Д.Морриса, мало что смогли объяснить в раскрытии сути деструктивного поведения, агрессии и насилия.

Исследование проблем насилия и деструктивного поведения индивида в психоаналитических концепциях ХХ столетия будет неполным без анализа идей неофрейдистов К.Юнга, А.Адлера, К.Хорни и других известных мыслителей.

Если А.Адлер в понимании насилия и агрессии исходил прежде всего из личностной мотивации конкретного человека, рассматривая особенности психо-эмоциональной динамики и душевных состояний индивида [146], то К.Юнг подходил к решению этой проблемы с позиций своего учения о коллективном бессознательном.

Суть этого учения состояла в утверждении реальности бессознательного, фиксации факта активности и энергетической основы бессознательного, которое постоянно обнаруживается в поведении, мыслях и действиях. Именно потому, что бессознательное не осознается индивидами, они не могут ничего об этом сказать. Тем не менее, по мнению К.Юнга, фиксация такого бессознательного возможна в символах-манифестациях: в произведениях искусства, сновидениях, определенной символике народного творчества и т.п. Манифестное (или же результирующее) проявление психического, по Юнгу, всегда выступает как определенный сплав, смешивание разнообразнейших факторов: сознания «эго», или же нашего «Я», бессознательных комплексов индивида и групп индивидов, и комбинаций архетипного влияния, которые берут свои интенции в коллективной психике, но реализуют самое это «коллективное бессознательное» в конкретном человеческом существе.

Архетипы коллективного бессознательного выступают своеобразными когнитивными матрицами, в то время как инстинкты индивида, по мнению К.Юнга, являются коррелятами таких матриц; интуитивное улавливание подобного архетипа предваряет и определенным образом обуславливает действие, то есть «спускает крючок» инстинктивного поведения, в том числе и поведения деструктивного, насильственного.

Бессознательное, в свою очередь, беспрерывно продуцирует определенную символику, которая является межличностной по смыслу и трансперсональной по сути. Так, например, бык, как символ психической энергии, представляющий силу, по мнению К.Юнга, может символизировать агрессивную мужскую сексуальность, но может одновременно выражать и образ неба, и фигуру строгого отца и т.д. Наиболее дестабилизирующим фактором в судьбе человечества этот ученый считал не угрозу перенаселения или термоядерной катастрофы, не действия непосредственного насилия, а прежде всего психическую эпидемию, связанную с возможной деструктивной деятельностью бессознательного [147]. «Вторжение» коллективного бессознательного, по К.Юнгу, выступает причиной не только индивидуальных, но и коллективных психозов, неправедных пророчеств, массовых волнений и войн.

В работе «Проблема души современного человека» К.Юнг отмечал, что заглянуть в сокровенные уголки собственной психики для современного человека равносильно выходу на шокирующий образ слепого мира, где на весах перевешивает то строительство, то аннигиляция, то хаос, то тьма. Много же зла в мире, по его мнению, проистекает от безнадежной бессознательности человека, и «вместе с ростом нашей осведомленности об этом источнике зла в нас самих, мы можем сражаться с ним — подобно тому, как наука позволяет нам эффективно преодолевать зло, происходящее из внешнего мира» [148].

Существенный вклад в изучение причин насилия и агрессивности внесли клинические психотерапевтические исследования с применением ЛСД и некоторых других эмпирических методик, которые начали применяться в западной психологии в последние десятилетия. Полученные результаты удостоверили, что паттерны злокачественной агрессии становятся более понятными в терминах динамики бессознательного, если к модели человеческого сознания прибавить перинатальный и трансперсональный уровни. В первом случае злокачественная агрессия начинает выступать не как фатальная сущность органики центральной нервной системы и ее «инстинктивных программ», а как проявление довольно сменных функциональных матриц, которые выступают в качестве «программного обеспечения» мозга.

Трансперсональний уровень рассмотрения сознания также представил возможности значительного усовершенствования представлений относительно агрессивных импульсов и насильственных действий человеческого существа. Злокачественная агрессия попала здесь в контекст исследования процессов «смерть-возрождение» и таким образом была связана с потребностью индивида в трансцендентировании и духовных поисках. Воспринятый внутренне и проделанный в безопасных, социально организованных и социально санкционированных условиях, опыт злокачественной агрессивности со временем может приобрести и качество укоренившегося штампа сознания в процессах дальнейших духовных (осознанных) преобразований человеческой личности. С этой точки зрения, многое из того, что казалось бы бессмысленным в насилии, в индивидуальном и коллективном бессознательном, обнаруживается результатом извращенного процесса духовной интенцийности.

Остановимся более подробно на описании этих процессов известным американским ученым, доктором медицины Станиславом Грофом в монографии «За пределами мозга: Рождение, смерть и умозрительность в психотерапии».

С.Гроф соглашается с тем, что интенции агрессивности в большей мере относятся к травматическому материалу детства и другим биографическим факторам человека. Он интерпретирует их как вторичное переживание воспоминаний о преодоленных препятствиях, для достижения чувства безопасности, необходимого каждому малышу; в результате и возникают фрустрации. «Конфликты вокруг достижения удовлетворения в различных либидных зонах, эмоциональная депривация и отвержение со стороны родителей или лиц, их замещающих, грубое телесное надругательство — вот типичные примеры таких ситуаций», [149] — подчеркивает американский ученый. Причем психотерапия и психоаналитика, основанные на сугубо фрейдистской теории, по его мнению, не всегда могут обнаружить реальную картину того, что происходит с каждым отдельным пациентом. Применение же психоделических препаратов и других средств эмпирической методики для исследования сознания и подсознания индивида, по мнению С.Грофа, позволяет получить весомые результаты.

Тайна чрезвычайной силы эмоциональных стрессов, которые практически начинают владычествовать над сознанием и волей человека в случаях насилия, утверждает С.Гроф, скрыта именно на перинатальном уровне в тематических связях между разными фактами биографического материала и специфическими чертами возможных родительских травм. Так, в оральной агрессии с убийственными побуждениями, ожесточенным стремлением к кусанию, которую ребенок обычно переживает в связи с неудовлетворенностью кормлением, неожиданно всплывает из подсознания еще и его гнев в отчаянной борьбе за жизнь и дыхание в тисках родового канала. Неожиданный гнев, который у человека может ассоциироваться с удушием, и на биографическом уровне связывается с буквально ограничивающим и сжимающим материнским организмом во время биологического рождения, в реальной жизни может быть, например, метафорой соматической реакции на опеку доминирующей матери. «Детские переживания, — утверждает американский ученый, — следовательно, не являются первичными истоками злостной агрессии. Они только добавляются к уже существующему бездонному запасу перинатальной агрессивности — ослабляя защиту, которая в норме предотвращает ее прорыв в сознание...» [150]. Связь между агрессивностью и перинатальною динамикой находит важное подтверждение и в практике психоделической терапии. Происходит чрезвычайно резкое физическое и эмоциональное напряжение общего характера с ощущением глубокого давления в разных частях тела человека, а также существенный дискомфорт в некоторых эрогенных зонах. Специфический паттерн этого состояния сильно видоизменяется в каждом конкретном случае в смысле относительной включенности разных анатомических зон и физиологических функций организма. Это состояние сочетается с выбросом множества агрессивных импульсов в человеческое сознание, которому очень часто нужны чрезвычайные усилия для того, чтобы сохранить самоконтроль и удержаться от насильнических действий. В этих случаях, отмечает С.Гроф, люди очень часто описывают самих себя, как бомбу замедленного действия, готовую взорваться в любую минуту. При этом деструктивная энергия направляется как вовне, так и внутрь; стихийные саморазрушительные импульсы и агрессия, направленная против других лиц и объектов, в этих условиях могут существовать вместе, или же чередоваться в довольно быстрой последовательности. Если этим вулканическим силам будет позволено проявить себя и прорвать защитные барьеры сознания, морали и психики человеческого существа, утверждает американский исследователь, убийство или самоубийство могут стать одинаково возможными исходами подобного состояния. «Эти наблюдения отмечают четкую психогенную связь между насилием, убийством, саморазрушительным поведением и кровавым самоубийством, с одной стороны, и динамикой третьей перинатальной матрицы с другой. Они также весьма значимы для понимания тех ситуаций, когда индивид совершает беспорядочные убийства, и потом прямо или косвенно совершает самоубийство. Феномен амока, культурно-ограниченный синдром, встречающийся в Малайзии, — утверждает С.Гроф, — крайний тому пример» [151].

Сегодня на Западе подобные исследования определяют интуитивные находки глубинной эмпирической психотерапии, или же психоделической терапии. Весьма примечательно то, что выводы ее создателей, сделанные в сфере индивидуальной психопатологии, как правило, переносятся в сферу массовой психологии и социальной патологии.