Педагогика "наоборот"

То, что миф является, как бы это помягче выразиться, этичес­ки странным образованием, превосходно известно исследовате­лям первобытной мифологии. Возьмем ли мы мифы, обработан­ные письменной традицией и дошедшие до нас из глубины веков в напоминание об образе мысли, господствовавшем в Древней Месопотамии, Древнем Египте, Древней Греции или Древней Индии, или же мы обратимся к мифоритуальной традиции, вы­ражающей культурную самобытность современных аборигенов, -возможно, первое, что бросится в глаза, это своего рода этичес­кая невменяемость действующих в них героев.

В самом деле, о какой высшей этической реальности можно говорить, если, например, боги Древней Греции только и делают, что совершают порочные и отвратительные деяния? Приведу в качестве примера описание поступков верховного олимпийского бога Древней Греции Зевса в изложении Роберта Грейвса.

"Только Зевсу - отцу небес - была подвластна молния, и лишь страх перед ее смертоносной силой делал послушным его сварли­вое и вздорное семейство, расположившееся на горе Олимп. Зевс определял пути небесных тел, устанавливал законы, приводил к присяге, пророчествовал. Когда его мать, Рея, предвидя беды, которые могут возникнуть из-за его похотливости, запретила ему

260

жениться, Зевс, рассердившись, пригрозил овладеть ею. И хотя она тут же превратилась в ужасную змею, Зевс не испугался, и, сам превратившись в змея и образовав с ней один тугой узел, исполнил свою угрозу. Именно с этого начались его бесконечные любовные похождения" 30.

Итак, любовная деятельность Зевса начинается с того, что, обернувшись змеей, он овладевает собственной матерью, после чего начинается самый настоящий сексуально-кровавый разгул, когда Зевс непрерывно изменяет своей жене Гере с каждой по­нравившейся ему богиней, нимфой или смертной женщиной, причем нередко в момент совокупления превращаясь в какого-ни­будь дикого зверя.

Что же собой должно было представлять греческое общество, верховный бог и законодатель которого вел себя столь диким и необузданным образом? Не следует ли предположить, что в древ­негреческом обществе царил разгул социальной анархии, жесто­ких страстей и кровосмесительных связей? Любому, кто знаком с культурой Древней Греции, известно, что это было не так. И что, несмотря на дикие выходки греческих богов, само древне­греческое общество отличалось удивительной стабильностью и урегулированностью социальных связей.

А ведь не только верховный бог олимпийского пантеона, но и многие десятки других древнегреческих богов ведут себя совер­шенно аналогичным образом. Можно с уверенностью утверждать, что нет такого грязного и асоциального поступка (убийство, ин­цест, осквернение святынь), который бы не совершался героями мифологических сюжетов. Причем такого рода поступки - это отнюдь не периферия древнегреческих мифов. Они составляют основную канву мифологических сюжетов. Все, что только можно придумать самого грязного и асоциального, в мифе конденсиру­ется и самым настойчивым образом подчеркивается. А в резуль­тате мифы оказываются удивительно концентрированным средоточением садизма, психической невменяемости и всяческих сек­суальных патологий. И, что самое важное, настойчиво демон­стрируют эти формы отклоняющегося социального поведения не какие-то враги рода человеческого, не злодеи и негодяи, а... САМИ БОГИ, основатели космического порядка, тотемные предки че­ловеческого рода, а так же культурные герои.

"Мифические существа, боги и герои, благодетели человечес­кого рода повсюду совершают деяния злые, тиранические или постыдные с точки зрения людей" ", - подчеркивает М.А.Лифшиц. Всей своей властью гарантируя моральное поведение про­стых смертных, сами они живут "...в атмосфере постоянных на­рушений нравственного порядка" 32.

261

самый мир, который, казалось бы, требуется установить и узако­нить, миф буквально выворачивает наизнанку и оскверняет са­мым изощренным образом.

Но в чем же тогда состоял смысл этого и тысяч других мифов, составлявших естественный интеллектуальный горизонт нормаль­ного грека? Любой психоаналитик скажет: ритуальное проигры­вание или проговаривание неправильных, асоциальных моделей поведения чрезвычайно нужно всякому человеческому существу для того, чтобы освобождаться от их подсознательного гнета. Именно таким ритуальным проигрыванием асоциального и одно­временно освобождением от этого асоциального и занимается миф, если рассматривать его как психотерапевтическую реальность.

Еще раз напомню: в первобытном обществе миф - это не просто устный рассказ, созданный для услады слуха, но сложное ритуализованное действо, которое разыгрывают на протяжении многих дней и недель (а иногда на протяжении месяцев) все взрослые члены общества. Главные герои архаических мифов - это тотемные предки человека, ведущие подчеркнуто асоциальный образ жизни. Но что интересно: в процессе отправления мифологического ри­туала взрослые члены племени как бы идентифицируются со сво­ими тотемными предками, и в их обличье проживают странную, запрещенную жизнь. По сути дела, они вживаются в кровавые и мутные фантазии своего подсознания, осуществляя самые изощрен­ные ритуализованные убийства или вступая в кровосмесительные половые связи - с матерью и отцом, братьями и сестрами - и, тем самым... психологически освобождаются от подсознательного гру­за этих фантазий. Следовательно, миф - это ни в коем случае не руководство к действию. Он находится в совершенно иных, гораздо более сложных взаимоотношениях с человеческой повседневностью.

Снова обратимся за примером из детства. Когда пятилетний ребенок бегает по комнатам, таращит глаза и грозно кричит: "я страшный Волк, я сейчас всех съем!", - это менее всего означает, что он репетирует роль будущего садиста и убийцы.

Когда первобытные люди снова и снова ритуально проигрыва­ют свои кровавые и мутные фантазии, они отнюдь не становятся рабами и заложниками этих фантазий, а, наоборот, производят своеобразный акт психологического самоочищения в соответствии с некоей максимой, которую можно сформулировать примерно следующим образом: "Что позволено Тотему - то не позволено простому смертному". Принцип, который уже в эллинской куль-

262

туре был переформулирован в знаменитое: QUOD LICET JOVI. NON LICET BOVI. "Что позволено Юпитеру - то не позволено быку". Входя в пространство мифа и идентифицируя себя (игровым образом) со своим тотемным предком, человек архаических сооб­ществ отыгрывал комплексы, страхи и фантазии своего подсо­знания, перелагая их... на плечи своего Тотема (а впоследствии -на плечи своего бога). И уже затем, возвращаясь из мифа обрат­но, в реальный мир, он все эти страхи, комплексы и фантазии оставлял в том, параллельном мифологическом мире и обретал в своем повседневном существовании жесткие запретительные линии: нельзя в обыденной жизни быть собственным Тотемом, собственным Богом. Что позволено Юпитеру то не позволено быку. И, следовательно, хаос, царящий в мифе, выступает как... усло­вие порядка в реальной жизни.

Таким образом, первоначальная функция бога (Тотема как пра-бога) в человеческой культуре как раз и состоит в принятии на себя всего того, от чего человеку требуется очиститься. Бог -это своеобразный мусороприемник для психологических аффек­тов и комплексов.

Разумеется, Тотем - не бог; но именно в Тотеме скрывается тайна древнейших божеств. Первобытный человек не столько по­клоняется Тотему, сколько сосуществует с ним, как с вытесненной частью самого себя - мерзкой, развратной, распущенной. Он объ­ективирует в Тотеме все то, является асоциальным, и через риту­альный диалог с Тотемом, через ритуальную самоидентификацию с Тотемом освобождается от всего мерзкого и низкого в себе самом. Древние боги несут в себе черты Тотемов, но одновременно - и черты культурных героев, закладывающих основы культуры. Если Тотем не несет в себе ровным счетом ничего привлекательного, то древние божества - это единство чудовищного и прекрасного, от­вратительного и привлекательного. И только в религиях, возни­кающих на развитых ступенях цивилизации, Бог становится сре­доточием благодетели, и только благодетели.

Так или иначе, только Тотемы и древнейшие боги - это существа, которые принимают на себя людские грехи... в буквальном смысле слова, являясь средоточием всего того "греховного", т.е. асоциального, от чего пытается освободиться человек. И в этом -

263

тайна того страшного величия, которым обладает в жизни перво­бытного человека Тотем. Сама суть Тотема - это греховность как таковая; но это такая греховность, которая запрещает человеку быть греховным в его повседневной жизни.

Итак, миф регламентирует и регулирует социальную жизнь человека не прямым предписанием "делай так как я!", а предпи­санием наоборотным: "я тебе запрещаю в повседневной жизни действовать по моему образу и подобию!". Но почему регулятивы мифа настолько сложны? Зачем им иметь такой - перевернутый -характер? Не легче ли было бы ограничиться прямыми запрета­ми и предписаниями: "делай так-то!", "не делай того-то!"?...

Пожалуй, ключ к этой загадке лежит в области педагогики. Известно, что прямые указания лишают человека права на свобо­ду и делают его рабом внешней регламентации. И если педагог огораживает своего воспитанника частоколом прямых предписа­ний и указаний, то он неизбежно провоцирует андеграундное поведение своего воспитанника. Ведь специфика личностного поведения заключается в том, что это поведение совершается во­преки каким бы то ни было исходящим извне предписаниям - в противном случае о какой личностности можно вести речь? Лич­ностное - это то, что не навязывается внешними стереотипами, а таинственным образом вырабатывается человеком изнутри само­го себя и представляет собой мир абсолютной единичности. Лишь в том случае, если налицо абсолютная единичность, можно гово­рить о собственно личностном.

Миф как раз и делает поправку на эту фундаментальную че­ловеческую особенность. Он самым подробным образом распи­сывает сферу запретного и в каком-то смысле даже искушает че­ловека этой сферой запретного; но при этом ни слова не говорит про то, КАК надо действовать и жить, предоставляя человеку широкую свободу самостоятельности. Фантазийное содержание мифа стимулирует воображение человека в сфере запретного, но одновременно накладывает жесткие запреты на самореализацию в данном направлении. И тогда поток перевозбужденной фанта­зии вынужденно направляется в совершенно новое русло - русло предметного творчества. Иначе говоря, происходит то, что еще Фрейд назвал процессом сублимации.

Я уже не раз отмечал фундаментальную особенность мифа: в нем все может быть всем. Мифологически мыслящий человек максимально раскрепощает свое творческое воображение, будит фантазию. Но тут же получает жесткий урок: "Так - нельзя. Это

264

прерогатива Тотема. В повседневной жизни должна господство­вать нефантазийная, строгая упорядоченность".

Но наличие запретной сферы при этом не бессмысленно. Живущий в правилах жесткого социального порядка человек все время имеет в виду этот запрятанный в мифологическое простран­ство потенциал абсолютной свободы "все может быть всем". И мир запретного становится, таким образом... тайным резервуаром творческих способностей человека.

Это вообще можно рассматривать как главное педагогическое изобретение мифа: он осуществляет социально-моральную регу­ляцию не путем прямых указаний и прямых запретов, а путем весьма специфического - наоборотного - регулирования. Вместо того, чтобы подробно и в деталях расписать, КАК НАДО строить социальные взаимоотношения, миф подробно и детально распи­сывает образцы того, КАК НЕ НАДО их строить. И не просто расписывает на словах, а заставляет человека этот свой странный сценарий запретного разыграть в лицах. И, тем самым... ввести жесткий запрет на исполнение этого сценария в повседневной жизни: QUOD LICET JOVI, NON LICET BOVI. Гениальная пе­дагогическая максима, позволяющая осуществить максимально эффективное табуирование человеческого поведения при сохра­нении у него максимального ощущения собственной свободы.

Миф словно отдает себе отчет в том, что одна из важнейших потребностей человеческой личности - это потребность в запретном. Запрет рождает желание. Запрет рождает интерес. Запрет рожда­ет протестное поведение. Запрет искушает. Поэтому миф посту­пает тонко и умно. Он предлагает подростку с головой погрузить­ся в сферу запретного и проиграть мир запретного в ролевой игре.

Во Времена Сновидений, - свидетельствует миф, - мальчики жили со своими матерями, а отцы со своими дочерьми (причем об этом не просто рассказывают, это показывают, надевая соот­ветствующие маски и ритуально изображая запретный секс мате­рей с сыновьями и отцов с дочерьми), но потом произошло... И разыгрывается некая мифологическая фантасмагория, в финале которой - либо кровавая драма, либо смерть. При этом запрети­тельная схема мифа работает очень убедительно и эффективно. Ведь она не унижает достоинство мальчика или мужчины и не уверяет его в том, что его желание спать со своей матерью или дочерью является чем-то мерзким, грязным и отвратительным, свидетельствующим о том, что он - выродок или негодяй, как это свойственно, нравоучительным формам педагогики. Напротив, она признает, что эти желания являются до какой-то степени естест­венными (вспомним, когда уже в XX веке это открытие сделает и напишет о нем Фрейд, это вызовет бездну негодования), поскольку тотемные предки человека действительно жили такой жизнью во "времена сновидений". А, значит, в этих желаниях нет никакой патологии, унижающей достоинство человека. Просто они идут от Тотема, а человек должен эти желания преодолевать, посколь­ку таков закон: QUOD LICET JOVI, NON LICET BOVI.

265

И именно в этом видится фундаментальный смысл того свое­образного диалога с Тотемом, который непрерывно ведет перво­бытный человек, подчеркивая, с одной стороны, свое тотемно-животное происхождение, а, с другой, настаивая на своем фун­даментальном по сравнению с Тотемом своеобразии. В том и со­стоит специфика ЧЕЛОВЕКА, что он не имеет права жить той же жизнью, которой жил его звероподобный тотемный предок. "Что позволено Тотему - то не позволено мне". Диалог со своим то­темным происхождением, в который вступает каждый представи­тель первобытного общества, это ритуал, позволяющий погрузить­ся в тотемоподобный мир своих вытесненных желаний. И очис­титься от этой своей физиологической зависимости с помощью ритуала. Таким образом, ритуал инициации оказывается не чем иным, как обрядом очищения человека от своей тотемно-животной природы во имя культурно-социальной идеи своего племени. С помощью обряда мальчик вытаскивает из себя те сексуальные желания, которые связывают его с миром тотемных, звероподоб­ных предков, и отсекает эти желания вместе с отсечением край­ней плоти. И тем самым он рождается "вторым рождением" -через перерезание (=обрезание)... пуповины фаллоса, связываю­щей его с тотемно-животным происхождением.

Что же дает такой педагогический ход? Как минимум, то, что первобытный человек не становится, подобно своему цивилизо­ванному собрату заложником многочисленных комплексов и вы­тесненных желаний, составляющих, как это выяснилось в XX веке, невротический фундамент современной культуры.

Первобытная культура по большому счету не невротична, и это свидетельствует о том, что ее педагогическая система по культур­ному возделыванию человеческой сексуальности чрезвычайно эф­фективна. А, с другой стороны, в повседневной жизни первобыт­ного человека практически отсутствует тяга к акультурным спосо­бам сексуального поведения, т.е. сами запреты, вводимые по па-оборотному сценарию, срабатывают чрезвычайно эффективно. Так, в повседневной жизни первобытного человека отсутствуют гомо­сексуальные ориентации, несмотря на то (или благодаря тому!), что "мужчинам приходится исполнять женские роли в различных священных обрядах и... символически изображать акт совокупле­ния с актерами мужчинами" 33. Тем более совершенно немыслимо для первобытного человека осуществлять в повседневной жизни сек­суальные контакты со своей дочерью или сыном. Чего совершенно нельзя сказать о людях современной цивилизации, которая зачас­тую как раз в области сексуального поведения предлагает странную смесь сексуальной разнузданности и сексуального невротизма.

Но это - только одна из сторон поразительной эффективности педагогики мифа. Другая сторона - та, что за человеком сохраня­ется огромное пространство индивидуальной свободы, индивиду­ального выбора. Миф не навязывает какую бы то ни было модель поведения, но ДРАЗНИТ запретной моделью, и притом предла­гает человеку самому сформировать позитивную альтернативу.

266

При этом запрет является максимально жестким и даже жестоким. Он пугает и держит в напряжении. И потому педагогика мифа воистину сурова. Но одновременно с этим она сохраняет за чело­веком огромные возможности свободного выбора и даже свобод­ного конструирования своей конкретной модели поведения, и, прежде всего, сексуальной модели поведения.