Память в камне

Это чрезвычайно важно, чтобы ситуация, в которой происхо­дит первичный галечный скол, была не просто внешней, но внут­ренней, связанной с каким-то предельным стрессовым (либо пози­тивным, либо негативным) напряжением - только в этом случае содержание, скрывающееся за случайным сколом, станет содер­жанием воистину сверхзначимым, и будет не просто естественным образом всплывать при взгляде на соответствующий скол, но и будет (впоследствии) специально храниться в виде соответствую­щего, случайно сколотого камня, а так же специальным (праритуальным) образом вызываться к жизни.

373

Понятно, что на этом этапе речь может идти не об утилитар­ной, а исключительно о мифологической, знаковой ценности ско­лотого камня - о ценности тех переживаний, которые ассоцииру­ются с данным сколотым камнем. И сколотый камень становит­ся, соответственно, значим именно потому, что он оказывается способен вызвать к жизни эти переживания.

Итак, все начинается со случайно расколотого галечного камня в контексте той или иной экзистенциально значимой ситуации. Выше была предложена гипотеза о переживаниях в связи с фрустрационными напряжениями в условиях несовпадения сексуаль­ных стратегий мужских и женских особей, однако вполне веро­ятна и иная этиология экзистенциально значимых переживаний, "запечатлеваемых" в расколе каменной гальки. Важно, чтобы в принципе состоялся фрустрационный выплеск энергии, и чтобы этот фрустрационный выплеск энергии оказался направлен. на камень с гладкой галечной поверхностью.

Впрочем, эмоциональная этиология первичных каменных рас­колов - являлись ли они сублимированным выходом подавленной сексуальности или же имели иной энергетический источник - не так уж важна. Тем более, что сам по себе расколотый камень не несет в себе ни грана культуры, и вовсе не является культурным знаком, т.е. вовсе не выступает меткой в момент своего раскола. Меткой его делает не раскол сам по себе, а лишь ПОСЛЕДУЮ­ЩИЙ КОНТЕКСТ - контекст, в котором происходит узнавание некогда сделанного скола. А это происходит далеко не сразу, и относится далеко не к каждому раскалываемому камню, а только к тем, на поверхности которых можно идентифицировать некогда оставленный след, и только для тех существ, которые обладают достаточным уровнем психического развития, чтобы осуществить такого рода идентификацию.

То, что первичное пракультурное измерение расколотого кам­ня возникает лишь тогда, когда сделавшее этот раскол существо обладает способностью идентификации, способностью узнава­ния сделанных им некогда случайных каменных осколков, пред­ставляется очевидным. Только этом случае некий осколок кам­ня начинает вызывать некоторые ассоциативные воспоминания тех переживаний, которые сопровождали ситуацию раскола. А это, между прочим, тот уровень психического развития, кото-

374

рый существенно превышает возможности шимпанзе, но зато вполне вероятен для существа с уровнем развития Homo habilis.

Бродяжничающий антропоид (а бродяжничество - это нормаль­ное состояние высших приматов), обнаруживал на них оббитые им некогда в каких-то фрустрационных ситуациях гальки, кото­рые запускали в нем сложный ассоциативный механизм и актуа­лизировали переживания, значимые в какое-то давнее время. Ес­тественно, что эти гальки становились для него сверхзначимыми, сверхценными, или, что в данном контексте одно и то же, куль­турно значимыми, культурно ценными. Они оказывались нагру­жены тем, что можно было бы назвать элементарной мифосемантикой - неким избыточным, надпредметным содержанием, содер­жанием долговременной эмоционально-ассоциативной памяти. И постепенно (а это "постепенно" могло охватывать многие сотни тысяч лет) возникала потребность в ХРАНЕНИИ этих особых, мифосемантических галек, а в последующем - и потребность в их сознательном скалывании в новых экстремальных ситуациях.

В этом-то, возможно, и состояла суть произведенной хабилисом революции. Он действительно начал производить галечные сколы, но производить вовсе не с целью утилитарного использо­вания полученных обломков, а без всякой цели, но с несомнен­ным смыслом, каковым могло быть, снятие фрустрационного напряжения и одновременно обуздание свободной сексуальной энергии мужских особей с последующим формированием у них качественно новой сексуальной стратегии.

Когда некоторые расколотые камни начинают играть роль мифосемантических следов, т.е. начинают выполнять роль ме­ток, это есть не что иное, как первая позитивная форма бытия культуры. Однако и в этом случае вряд ли можно вести речь о

375

возникновении, так сказать, сознательной меточной деятельнос­ти, определяемой потребностью сохранить нечто сверхзначимое с помощью специально оббитых галек. В том-то и состоит пара­докс культуры, что она возникает и длительное время существует вполне бессознательно, не "для того, чтобы", а "потому, что...". И лишь неизмеримо позднее, уже на развитых ступенях социаль­ности, о которых пойдет речь ниже, возникает специальная ме­точная деятельность в процессе которой человек оказывается спо­собен оставлять сознательные зарубки на память.

Так или иначе, но в развитых формах древнейшей каменной индустрии олдувайского человека постепенно складывается та­кое положение, когда каждая обработанная галька становится не чем иным, как своего рода напоминанием о той или иной экстре­мальной ситуации и, в какой-то степени, носительницей тех пере­живаний, которые оказались связаны с этой ситуацией. Иначе говоря, галечный камень, обработанный рукой прачеловека, ста­новится ЗНАКОМ, способным вызвать к жизни, способным актуализовать те переживания, которые сопровождали некогда эту фрустрационную ситуацию.

Специально подчеркну: такого рода знак-напоминание вызы­вает воспоминания не просто об объективно пережитом, но некий СУБЪЕКТИВНЫЙ образ пережитого. Первичный культурный знак метит не сами события, но ПЕРЕЖИВАНИЯ этих событий, и взгляд на соответствующий меточный камень вызывает к жизни воспоминания об ощущениях, воспоминания о переживаниях.

Между прочим, такого рода актуализация образов пережито­го с помощью каких-то предметов безусловно характерна и для высших животных, а вовсе не является каким-то исключитель­ным изобретением человека. Скажем, собака, увидевшая пред­мет, принадлежавший ее умершему хозяину, начинает скулить и тосковать. Тем более способность к актуализации прошлых пере­живаний с помощью предметов характерна для высших прима­тов. Актуализация переживаний - это как бы проживание заново тех чувств, которые были когда-то испытаны в той или иной экс­тремальной ситуации. Другое дело, что животным не знакома какая бы то ни было форма собственной предметной деятельнос­ти, в которой происходило бы (хотя бы и неосознанно) запечатлевание их переживаний. Прорыв хабилиса заключался именно в том, что он впервые в истории эволюции создает феномен ис­кусственного предмета, и уже созданные хабилисом искусствен-

376

ные предметы (сколотые гальки) становятся объективно носите­лями каких-то сверхзначимых чувств и переживаний.

С другой стороны, еще раз подчеркну, что сама по себе меточ­ная деятельность так же не является специфически человеческим изобретением: меточная деятельность как таковая хорошо извест­на в животном мире. Животные помечают ареал своего обитания, используя для этого естественные выделения и ориентируясь по­том по этим оставленным меткам. Эти пометки нужны животным как знаки той территории, которая ими уже освоена и одновре­менно как определенные сигналы для других особей: для кого-то эти сигналы будут сигналами угрозы, для кого-то - сигналами сексуального призыва. Таким образом, благодаря этим пометкам создается совершенно своеобразная система ориентиров на мест­ности для того, кто эти пометки оставил и для тех, с кем посред­ством этих пометок осуществляется заочная коммуникация.

Я указываю на эти два фундаментальных этологических фак­та - факт способности высших животных к актуализации своих переживаний с помощью предметов и факт способности этих животных к особого рода меточной деятельности - как на факты, которые свидетельствуют о принципиальной возможности возник­новения у существ, находящихся на ступени хабилисов, той со­вершенно особой формы меточной деятельности, которая, с, одной стороны, имеет производящий, а, с другой, - мифосемантический характер, когда обработанный предмет несет на себе не просто след скола, но след некоего экзистенциального переживания, каковое и становится первичным содержанием мифа. Таким об­разом, у хабилисов происходит как бы соединение двух указан­ных этологических фактов в одной точке, в результате чего и возникает феномен долговременной эмоциональной памяти, опи­рающейся на искусственно создаваемые культурные знаки.

Но, таким образом, если идея целесообразно-утилитарного происхождения древнейшей каменной индустрии находится в несомненном противоречии как с логикой, так и с фактами, то принципиальная возможность актуализации каких-то пережива­ний с помощью искусственно создаваемых предметных меток со­вершенно не противоречит интеллектуальным и психическим воз­можностям существ с уровнем развития хабилисов. И, как бы это ни выглядело парадоксальным, но деятельность по изготовлению утилитарных орудий оказывается... неизмеримо более сложной в интеллектуальном отношении деятельностью, если сравнивать ее с деятельностью по изготовлению знаков. И потому именно знаковое, а не утилитарное производство оказывается историчес­ки первой формой культуры как таковой. Каждая сколотая галь­ка представляет собой не что иное, как первичную знаковую ре-

377

альность культуры, и эта первичная знаковая реальность имеет заведомо надутилитарный характер.

Прачеловек, осуществляющий обработку галечных камней с помощью сколов, не преследует никаких утилитарных целей. Он скалывает гальку совершенно произвольным, нецелесообразным образом, вовсе не предполагая какое-то дальнейшее утилитарное применение полученного произведения. Но в конечном результате получается так, что он оставляет метку, и объективный смысл этой метки заключается в том, что она становится хранительницей некоей тайной мифосемантики (а, значит, и своего рода прасловом).

Впрочем, долгое время оставленные хабилисом метки явля­ются метками исключительно для оставившего их существа, но отнюдь не метками для других. Иначе говоря, первоначальная мифосемантика сколотых галек не имеет ровным счетом никакого социального, коммуникативного измерения. И лишь спустя многие сотни, а то и тысячи поколений сколотая галька становится пред­метом социальной коммуникации, когда "автор" того или иного скола научается с помощью жестов и звуков (вот она, первичная матрица для последующего ритуала!) делать эту метку значимой для других. О том, как это происходит - подробная речь впереди; сейчас же важно заметить, что человеку, впервые создающему каменную индустрию, вовсе не приходится в момент обработки камня выстраивать никаких интеллектуальных проекций в буду­щее, не приходится примериваться ни к какой деятельности, в которой бы ему пришлось использовать полученный результат. Он обрабатывает камень совершенно нецелевым образом, и его устраивает ЛЮБОЙ характер сколов на поверхности гальки. А поскольку его деятельность не опосредована утилитарной целью, постольку производимые им сколы могут носить достаточно про­извольный, достаточно хаотический характер, и эта деятельность оказывается вполне доступна существу с интеллектом хабилиса. И, таким образом, парадокс хабилиса, обозначенный в предше­ствующих главах, оказывается принципиально разрешен.

Во всяком случае, многое в феномене древнейшей каменной индустрии становится понятным, если принять принципиальную гипотезу: галечная индустрия вовсе не являлась орудийной инду­стрией, и генетический смысл галечных псевдоорудий вовсе не в их утилитарном использовании. Если рассматривать эти наиболее древние свидетельства предметной активности человека в качест­ве семантических меток, в качестве первичных знаковых систем, а не в качестве простейших орудий труда, оказывается возмож­ным объяснить многие их таинственные особенности.

Становится понятным и то, почему создатели древнейшей каменной индустрии предпочитали использовать в качестве осно­вы именно гальки, причем гальки преимущественно из желтого кварцита (на их поверхности отчетливо видна структура произ­веденных сколов), и почему олдувайского человека почти не ин­тересовали весьма разнообразные по своим формам негалечные камни (на их поверхности искусственный скол не виден, так как

378

смешивается со сколами естественного происхождения), и поче­му каждая искусственно обработанная галька обладала своим неповторимым рисунком сколов, (поскольку каждая галька не­сет свою мифосемантическую информацию, она просто обязана обладать своим индивидуальным рисунком сколов), и почему количество искусственно обработанных галек в олдувайской куль­туре так велико (для практических нужд могут потребоваться считанные десятки, а вот на роль меток - практически неограни­ченное количество), и почему на протяжении полутора миллионов лет эти псевдоорудия не прогрессируют (коль скоро они не ути­литарны, естественно, что поиск и естественный отбор наиболее эффективных в утилитарном отношении форм не происходит).

Рождение утилитарности

Итак, нами сформулирована гипотеза, что древнейшая каменная индустрия - это стихийное производство первичных знаковых систем, выступающих материальной основой формирования и существования первичной вещной мифосемантики; что га­лечные псевдоорудия - это первичные вещные конструкты, на которых держится феномен зарождающегося ПРАМИФА, т.е. некоей особой, сверхчувственной смысловой реальности, "пря­чущейся" за поверхностью расколотой гальки. Этот прамиф есть память об экзистенциально значимом переживании, которое оказывается намертво сцеплено с неким искусственным галеч­ным разломом и становится предметом ПРАКУЛЬТОВОГО к себе отношения, т.е. отношения как к некоей сверхценности. И, между прочим, с помощью системы этих первичных прамифов человек осуществляет постепенную смысловую, мифологичес­кую иерархизацию окружающего его вещного мира по парамет­рам его МИФОЛОГИЧЕСКОЙ, т.е. абсолютно искусственной и условной, абсолютно субъективной значимости. Ведь сколо­тые гальки - это ЛИЧНО значимые гальки, и эти лично значи­мые гальки формируют своего рода силовые линии смыслов, вдоль которых и происходит постепенное упорядочивание всей предметной реальности. И это есть не что иное как первично мифологическое упорядочение мира.

Но если происхождение галечных псевдоорудий не связано с утилитарностью, а связано с формированием первичного мифо-семантического пространства, то значит ли это, что утилитарное использование галечных псевдоорудий вообще не происходит? Разумеется, нет. Есть все основания предполагать, что по мере развития первичных знаковых систем и накопления более или менее обширных арсеналов галечных псевдоорудий, являющих­ся предметом пракультового к ним отношения, феномен споради­ческого применения некоторых из них в утилитарных целях в конце концов возникает. Но если это и происходит, то утилитар­но используется уже не просто нейтральный камень, а камень, насыщенный сложной мифосемантикой.

379

То, что меточные камни могут использоваться в утилитарно-прагматических целях, в качестве орудий - несомненно, и навер­няка это происходит уже в олдувайскую эпоху. Однако суть дела заключается в том, что по своему происхождению это все же не орудия, а знаки, вовсе не предназначенные исходно для орудий­ной деятельности. И хотя с развитием галечной индустрии неизбежно наступает момент, когда эти знаковые камни начи­нают использоваться вполне прагматичным образом, отнюдь не в этом суть их происхождения. По своему происхождению и ис­ходной культурной нагрузке создаваемая хабилисом галечная индустрия - это именно знаковая индустрия. Это индустрия ка­менных меток, которые становятся основанием выстраивания пер­вичных форм упорядочения предметного мира, а вслед за тем и социальной коммуникации. Но ни в коем случае это не инду­стрия орудий труда, ни в коем случае это не индустрия, предна­значенная для изготовления орудий как утилитарных предметов. Принципиально важно подчеркнуть, что орудийность не являлась и не могла являться функционально первичным качеством этих камней, а если и возникала, то возникала как своего рода над­строечная конструкция, как функция второго порядка.

Вместе с тем, ключевым обстоятельством понимания феноме­на культуры, и, в частности, феномена утилитарного измерения культуры (коль скоро такое утилитарное измерение культуры безусловно существует), является то, что древнейший человек начинает утилитарно использовать не просто какие-то случайные природные обломки, а исключительно те предметы, которые уже имеют культурное измерение, обладают какой-то встроенной мифосемантикой.

Я уже писал о несостоятельности распространенного среди антропологов мнения, будто периоду изготовления искусствен­ных орудий труда предшествовал период использования в ору­дийных целях неких естественных каменных обломков или обломков костей. Ведь прежде чем научиться видеть естествен­ные обломки и прежде чем научиться ими утилитарно пользо­ваться, человек должен быть культурно возделан. И вот как раз это доутилитарное культурное возделывание человека и происхо­дит на этапе создания первичной меточной культуры галечных псевдоорудий.

Итак, вначале прачеловек изготавливает не орудия, а камен­ные знаки-метки, и лишь значительно позже, уже создав мир первичной каменной культуры, уже насытив некоторые камен­ные обломки первичной мифосемантикой, он обнаруживает осо­бую способность этих каменных обломков выполнять какие-то утилитарные функции. И обнаруживает он эту удивительную способность не у природных безликих обломков, а у тех обломков, которые уже обладают мифосемантическим лицом, являясь ре­зультатом его собственной, меточной деятельности.

Чрезвычайно трудно ответить на вопрос, насколько рано воз­никает орудийное измерение меточных камней. Вполне возможно,

380

что прошло немало времени, прежде чем некоторые хабилисы начали использовать некоторые меточные камни в генетически нехарактерной для этих камней орудийной роли. И, думается, это было ошеломляющее открытие архантропа, когда он обнару­жил, что меточные камни, несущие на себе важную мифологи­ческую информацию, можно помимо всего прочего использовать в неких утилитарных нуждах.

Подчеркну: речь идет не о изготовлении орудий а всего-навсе­го об использовании уже изготовленных знаковых камней в ору­дийной функции. Ведь интеллект и практический опыт хабилиса, как это было показано выше, остаются совершенно недоста­точными для какой бы то ни было целенаправленной и созна­тельной деятельности по изготовлению орудий. И потому на про­тяжении всей олдувайской эпохи не может быть еще никакого целенаправленного изготовления орудий, не может быть ника­ких прагматических, утилитарных целей - все это слишком сложно для интеллекта вчерашнего австралопитека, еще не прошедшего школу культуры. Сознательное изготовление орудий требует многоуровневого целеполагания и способности осуществлять надбиологический выбор, а хабилис к этому совершенно не готов. Однако уже сам факт изобретения утилитарности следует при­знать революционным. Открытие того обстоятельства, что меточ­ный камень помимо своих прямых, знаковых обязанностей мо­жет быть применен в дело и выступить в роли, допустим, инстру­мента для разделки мяса - это открытие, значимость которого невозможно переоценить. И, чтобы такое открытие произошло, потребовалась, вероятно, не одно поколение, в течение которых происходило своеобразное возделывание предчеловека в процес­се создания им культуры меточных камней. За это время сфор­мировались совершенно новые интеллектуальные и психофизио­логические параметры хабилиса, приблизившие его морфофизиологическую организацию к организации питекантропа, и это стало одним из условий того, что он оказался способен к открытию орудийного измерения галечных псевдоорудий. Что ж, как бы ни казалось это неожиданно, способность к изготовлению неутили­тарных меточных камней является гораздо более простой вещью, нежели способность к их утилитарному использованию. Ведь чтобы оставить каменную метку, не требуется столь сложного интеллектуального опосредования, как это предполагает изготов­ление любых, даже самых примитивных орудий труда. .

Так или иначе, но то, что открытие утилитарного измерения меточных камней - это все-таки заслуга хабилиса, едва ли может быть подвергнуто сомнению. Во всяком случае приходящая на смену олдувайской ашельская индустрия, созданная наследни­ком хабилиса питекантропом, уже однозначно является орудий­ной, т.е. однозначно является индустрией по производству ору­дий труда, поскольку в ашельской индустрии мы впервые встре­чаемся с феноменом инвариантных орудийных форм. Но понят­но, что индустрия, основанная на идее орудийного инварианта,

381

не могла возникнуть из ничего. Требовался определенный (и до­статочно длительный) подготовительный период, когда еще не было идеи инвариантной орудийной формы, но уже существовал феномен утилитарности. Поэтому резонно предположить, что, если в самом начале Олдувая изготавливаемые хабилисом предметы имели исключительно знаковую функцию, то по мере развития олдувайской культуры, по мере развития меточного производст­ва каменные знаки должны были все чаще становиться предме­том практического использования.

Впрочем, на первых порах такого рода использование носит заведомо случайный и необязательный характер. Хабилис - это существо, которое пока еще не способно осуществлять сознатель­ный утилитарный выбор среди изготовленных им осколков, пока еще не способно осуществлять операцию интеллектуального примеривания изготовленных осколков к той или иной практичес­кой ситуации. Как уже отмечалось, такая операция интеллекту­ально сложна и потому недоступна для неразвитого интеллекта вчерашнего австралопитека. Кроме того, чтобы она была возможна, нужны какие-то базовые культурные образцы. Поэто­му на первых порах открытие утилитарности заключается в том, что хабилис просто начинает всячески манипулировать имеющи­мися в его распоряжении мифосемантическими камнями, и в ре­зультате открывает те или иные утилитарные возможности этих мифосемантических камней.

Иначе говоря, хабилис начинает манипулировать не со вся­ким природным камнем (природный камень ему по-прежнему неинтересен: утилитарные возможности этого камня ему еще не­известны, коль скоро их еще только требуется изобрести, а какой бы то ни было личностный мифосемантический смысл у этих камней заведомо отсутствует), а лишь с таким камнем, который как бы помечен личностным мифом, у которого есть, так сказать, мифосемантическое лицо. Иначе говоря, хабилис осуществляет экспериментальные практические манипуляции не с абстрактно-бессмысленным природным камнем (а, как уже неоднократно подчеркивалось выше, у живого существа не может возникнуть интерес к камню, не имеющему прямого биологического смыс­ла), но со СМЫСЛОНЕСУЩИМ камнем - камнем, у которого уже есть персональное имя и персональная мифосемантика. И это объясняет парадокс возникновения абиологического интереса у биологического существа.

Итак, хабилис вовсе не решает задачу подбора каменного ос­колка под решение той или иной практической задачи (повто­ряю, такой подбор сверхсложен в интеллектуальном отношении и для хабилиса невозможен), а просто играет, просто манипули­рует с некоторым обломком камня, но не с любым, а с таким, который имеет для него какое-то мифосемантическое значение, и уже в процессе этих манипуляций обнаруживает утилитарные возможности этого обломка. При этом первоначальная мотива­ция к камню, заставляющая хабилиса экспериментировать, то

382

бишь играть и манипулировать, носит у него совершенно внеутилитарный, мифосемантический характер.

Все, что есть исходно у знакового камня - это загадка его тайной мифосемантики - загадка того переживания, которое актуализуется при взгляде на галечный скол. Это переживание как бы извлекается из камня в процессе своеобразного диалога с ним. Но эта мифосемантика принципиально не может быть извлечена как нечто абсолютно ясное: о ней все время приходится интуи­тивно догадываться, и оттого знаковый камень - это всегда таин­ственный камень. Эта таинственность, эта загадочность и являет­ся причиной того, что в отличие от обыкновенных камней, т.е. обломков, имеющих естественное происхождение, знаковый или меточный камень - это камень, который вызывает к себе повы­шенный интерес. Он не просто значим, он ЗАГАДОЧНО значим. Он ПРИТЯГАТЕЛЕН самим фактом своей сверхчувственной сущ­ности - сущности, заключающейся в том переживании, которое актуализуется с помощью этого камня, и которое окутывает дан­ный искусственный осколок некоей мифосемантической дымкой. И это безусловно достаточное основание для совершения самых разнообразных манипуляций в отношении такого мифосемантического камня.

В этом и заключается суть: знаковый камень обладает апри­орной, доопытной, мифосемантической ценностью, и это обстоя­тельство объясняет парадоксы, связанные с возникновением ору­дийного производства.

В частности, становится понятно, почему хабилису совершен­но не интересен естественный, природный каменный арсенал, в котором, как уже говорилось, можно обнаружить камни самых различных конфигураций. Казалось бы, нет ничего проще: подо­брать тот или иной камень со сколом и использовать этот острый скол с той или иной целью. Однако в том и состоит суть дела, что хабилис, как и обезьяна, попросту не видит того, что тот или иной камень имеет утилитарную конфигурацию. Ведь феномен утили­тарной конфигурации еще нужно открыть, а чтобы совершить та­кое открытие, нужен, как минимум, определенный практический опыт. Откуда может возникнуть само представление об утили­тарных возможностях той или иной конфигурации каменного ос­колка, представление о том, что та или иная форма, та или иная конфигурация могут оказаться полезными, если пока еще отсутст­вуют какой бы то ни было практический опыт, способность к аб­страктному моделированию и какие бы то ни было базовые куль­турные образцы для осуществления выбора. Увидеть утилитарный потенциал того или иного обломка способен только глаз, возде­ланный опытом, а откуда этому опыту взяться, если предположить, что каменная индустрия с самого начала утилитарна?

А так - все становится на свои места. Хабилис с самого начала производит не утилитарные, а, так сказать, ценностные камни, т.е. камни, обладающие мифосемантической ценностью. Ему аб­солютно не интересны камни, которые не являются знаками, ко-

383

торые не несут в себе ни грана мифосемантики, которые созданы самой природой и разбросаны в изобилии вокруг. Какой бы потенциально утилитарной формой эти камни ни обладали, они для хабилиса принципиально безлики и потому принципиально не интересны; не удивительно, что он демонстрирует к ним равноду­шие не меньшее, нежели то, которое демонстрирует по отноше­нию к камням любая обезьяна. Хабилис просто не способен уви­деть потенциально утилитарную форму произвольного природ­ного осколка, потому что ему просто-напросто неизвестны те виды деятельности, в которых эта форма могла бы быть применена. Точно так же, как не способен увидеть эту потенциально утили­тарную форму представитель высших обезьян.

Но зато камни, нагруженные какой-то мифосемантикой, камни, являющиеся знаками - это камни, у которых есть свое лицо, есть свое имя, и, стало быть, это камни, способные вызывать к себе абиологический и одновременно доутилитарный интерес.