Космос эпоса
Вне всякого сомнения, одно из сущностных звеньев описываемой мировоззренческой революции состоит в осознании фактора времени как некоей стратегической основы принципиально нового способа упорядочения мира культурных символов.
Отныне все мифологические события начинают нанизываться на единую векторную ось "прошлое - настоящее". И это точка, в которой возникает феномен сознания, которое можно было бы определить как "жреческое". Это сознание, являющееся по сути пред-философским, поскольку это первый случай, когда человек вступает в сознательный диалог с мифом.В этой связи напомню, что в одной из ранних глав настоящего исследования, а именно, в главе "Языки мифа" мною был сделан принципиальный вывод о том, что на ранних ступенях становления человеческого мышления пространство мифа - это достаточно хаотичное нагромождение "мифов происхождения", которые перекликаются друг с другом, имеют общих героев и общие темы, но не имеют сколько-нибудь целостного сюжетного построения и не претендуют на такого рода построение. Смысл этих мифов не в том, чтобы представить сколько-нибудь целостную картину мира, а просто в том, чтобы создать систему избыточных семантических полей предметов и явлений окружающего человека мира. Но человек при этом не испытывает никакого дискомфорта оттого, что его мифология не выстроена в сколько-нибудь целостную систему: он просто не знает и не подозревает об этом, поскольку мифы первоначально не имеют словесной формы бытования, а представлены в системе обрядово-ритуальных действий. А, следовательно, это такое положение дел, в котором человеку нет нужды становиться философом, т.е. человеком, осуществляющим
500
некую рефлексивную деятельность по отношению к основаниям собственного сознания.
Жреческая позиция сознания (подчеркну: речь пока идет о жреческой позиции сознания, а не о жречестве как о социальном институте) - это позиция, которая предваряет позицию философскую.
Ведь если человек растворен в своей мифологии без остатка, у него нет нужды становиться жрецом собственной мифологии, т.е. человеком, который пытается искусственно сохранить мир своего мифологического "Я". Наоборот, жреческая позиция это та, которая уже предполагает некоторый уровень дистанцирования. И потому жреческая позиция - это та, которая занимает промежуточное положение между позициями непосредственно-мифологической и философской. Жрецы ранних религий вовсе не пытаются встать в сознательную рефлексивную позицию по отношению к мифу, они просто пытаются выполнить работу по упорядочению и систематизации мифа; однако такого рода работа неизбежно дистанцирует миф и создает возможность для последующей рефлексии.Доповествовательно-мифологический человек просто живет, живет в состоянии полного согласия и равновесия с собственным мифом, тогда как философ - это человек, который живет, мучась. Философ - это человек, который находится в состоянии подчеркнуто рефлексивного отношения к мифу: он не просто погружен в миф, но и обладает способностью видеть этот миф со стороны и испытывать чувство дискомфорта от того, что его мифология разрознена и разобщена. Иначе говоря, философ - это человек, который ставит вопрос о смысле, а суть этого вопроса как раз и состоит в неудовлетворенности качеством упорядоченности его мифологии.
Разумеется, было бы крайним преувеличением заявить, что создание эпосов - это уже по сути философская работа. Но, если напрячь слух, пожалуй, здесь можно будет обнаружить гул приближающегося состава - можно будет увидеть некоторые предзнаменования того, что будет в последующем названо философией, а пока можно было бы определить как своеобразную пара-философию или прафилософию.
В самом деле, попытка словесного описания мифологического пространства, попытка переконструирования мифов с помощью слов впервые создает почву для дискомфорта: возникает проблема некоей взаимной сюжетной или смысловой несостыкованности и несочлененности различных мифов происхождения.
Здесь-то и возникает проблема создания общей рамки и единого смысла - та проблема, которая традиционно считается базовой проблемой философии. И потому проблема создания любого эпоса- это по сути своей парафилософская проблема, поскольку это проблема создания множества искусственных сцеплений между разрозненными мифологическими сюжетами, проблема построения целостного здания повествования, имеющего общее начало и общий конец. И заняться решением этой задачи могли только
501
достаточно продвинутые в рефлексивном отношении люди, способные увидеть факт разобщенности мифов, обретших повествовательную форму. В этом и состоит, похоже, феномен раннего жречества. Впрочем, о тайне раннего жречества речь чуть позже.
Вне всякого сомнения, задача сведения разрозненных мифов воедино - это задача огромной интеллектуальной сложности, учитывая тот факт,
что мифология любого народа чрезвычайно объемна. Хорошо известно, что дошедшие до нас эпические сказания имеют в своем арсенале многие десятки тысяч строк - можно себе представить, сколь фундаментальная работа упорядочения производилась безвестными составителями этих эпосов в процессе их создания. И нет никаких сомнений в том, что сами мифы, становившиеся сырьем для этих эпосов, подвергались весьма существенному переконструированию в процессе эпосотворчества.
Естественно, что создание эпосов требовало не одного столетия и даже не одного тысячелетия, коль скоро их создание означало подлинную мировоззренческую революцию. Любой эпос предполагает некую отрефлексированную целостность мировосприятия и событийную простроенность ab ovo, "с самого начала". А, стало быть, предполагает идею начала всего сущего и идею времени как некоей, определенным образом организованной связи событий. Любой эпос предполагает некую событийную последовательность, предполагает, что все события мифологического корпуса взаимно организованы во времени - вещь, совершенно немыслимая для первобытного мифологического сознания в его наиболее архаических формах.
В любом эпосе есть принципиальная сложенность, искусственная выстроенность событий.Замечу, что племена, так и оставшиеся на ступени первобытности - это племена, не создавшие феномена словесно остраненной мифологии, и, соответственно, не создавшие эпических структур. Каждый "миф происхождения" так и остался у них существовать сам по себе, и уже только силами этнографов-наблюдателей мифология этих племен насильственно превращалась в более или менее упорядоченные словесные формы и более или менее систематизировалась в мифологических сборниках, где на первые места выдвигались "мифы происхождения" Солнца, Луны и человека, а на последующие определялось все остальное, хотя это вовсе не соответствовало внутреннему распорядку функционирования этих мифов в самих племенах.
Это обстоятельство, которое отмечают многие исследователи мифа: чем древнее мифология, тем в большей степени проблема происхождения имеет в ней локальный характер, тем в большей степени миф равнодушен к проблеме происхождения мира как такового. "Такое равнодушие к вопросам происхождения мира -признак чрезвычайной архаичности австралийских мифов, и однотипных с ними - папуасских..., некоторых палеоазиатских..." 1Э, подчеркивают исследователи. "Австралийское мышление мы застаем на той ступени мифотворчества, когда космогоническая
502
проблема еще не стоит перед человеком, когда отдельные разрозненные мифы еще не слились в пусть противоречивую, но всеобъемлющую систему, когда не сложился любимый народный тип героя-культуртрегера, демиурга. В многочисленных мифах австралийцев действуют серые, еще обезличенные, однообразные и нехитрые герои, появляющиеся только однажды, чтобы уступить место другим безымянным персонажам" 20.
Чем древнее, чем архаичнее мифология, тем меньше в ней мотивов, претендующих хотя бы на какую-то космогоничность, тем меньше в ней претензий на выстраивание целостной системы всего сущего. Это дает основания для допущения, что в наиболее древних своих формах, т.е.
формах непосредственно ритуально-обрядовых, миф вообще не предполагал никакой космогонии, не предполагал никакой последовательности происхождения мира, да и вообще был глубоко равнодушен к самой проблеме происхождения мира.Это, в общем и естественно, если исходить из предложенной выше гипотезы о семантической природе мифа. Если миф по своей сути есть развертка семантического кода к различным словам, организующим пространство культуры, а, значит, к словам, обозначающим вещную, предметную реальность окружающего человека мира; если, другими словами, миф есть средство семантического упорядочения взаимоотношений человека с предметами и явлениями окружающего его мира, - то должно быть очевидным, что миф в своих наиболее архаических формах должен быть глубоко предметным. Попросту говоря, первобытному человеку необходим миф Луны или Солнца а так же мифы сотен и тысяч конкретных вещей и предметов, потому что это единственная основа для упорядоченного с ними взаимодействия, и оттого такого рода предметные мифы оказываются принципиально возможными. Но как, с какой стати должен у него возникнуть миф "всего сущего" или миф "космоса" или миф "мира вообще"?
Напомню: человек поименовывает окружающий его предметный мир, и посредством этого поименования каждому предмету этого мира ставит в соответствие свой миф - а, значит, навязывает этому предмету некоторые искусственные, культурные, иллюзорные смыслы, и за счет этих избыточных смыслов оказывается способен упорядочить свой диалог с миром. Но само собой разумеется, что в окружающей человека среде нет предмета под названием "космос" или под названием "вселенная", и, в общем-то, достаточно нелегко (если не сказать - невозможно) найти хоть какие-то основания для того, чтобы уже на самой древней ступени развития первобытного сознания понятие космоса, вселенной или "всего сущего" появилось. И не менее трудно предположить, что у человека этого периода могло произойти самопроизвольное зарождение идеи времени и идеи развития - а ведь любая космогония предполагает и то и другое.
Впрочем, дело ведь не только в предположениях, но и в фактах. А факты свидетельствуют о том, что и идея космоса, и идея
503
времени, и идея развития - суть идеи, характеризующие эпический тип сознания, а, значит, идеи, рождающиеся на определенной, достаточно высокой ступени развития первобытного мышления.
В самом деле, вопрос о происхождении мира - это по сути своей философско-эпический вопрос, поскольку сама его суть заключается в том, чтобы стянуть в одну точку - точку всеобщего происхождения - все локальные мифы и найти для всех разрозненных мифов некое общее и универсальное основание. Вопрос о происхождении мира - это вопрос о той точке отсчета, или, быть может, точке опоры, опираясь на которую можно было бы структурировать принципиально гомогенное пространство архаической мифологии (гомогенное в том смысле, что все мифы в нем принципиально равновесны, никакой миф не является приоритетным) и сделать его тем самым негомогенным, неравновесным. А структурирование хаоса разрозненных мифологических повествований в эпически организованное целое есть по сути своей работа философского сознания. Сознания, способного поставить вопрос о начале сущего, и сознания, способного поставить вопрос о структурировании хаоса. Это еще, конечно, не философия как сознательно-рефлексивное строение картины мира, но уже проступающая тенденция стихийного философствования.
Эпос не гомогенен уже потому, что у него есть начало и конец. Эпос не гомогенен потому, что в нем представлена ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ происхождения и представлена временная несоразмерность различных событий. Эпос - это то, что ПО СВОЕЙ СУТИ предполагает космогонию как особую абстракцию происхождения всего сущего. Только после того, как мифы выстраиваются в ту или иную более или менее связную последовательность, оказывается возможным философский вопрос о тайне происхождения всего сущего, оказывается возможен вопрос о начале мира как такового - вопрос, который бессмысленно искать в наиболее архаических мифологиях, но который становится своеобразным правилом хорошего тона во всех мифологиях, прошедших эпическую обработку и попробовавших вкус цивилизации. И чем более развита культура, тем в большей степени отрывочные и разрозненные "мифы происхождения" сплетаются друг с другом в некую более или менее целостную систему, объединенную идеей последовательности событий.
На основании сказанного можно выдвинуть достаточно неожиданную гипотезу: идея хаоса как первоначально-неструктурированного состояния Вселенной и идея последующего космогенеза как упорядочения хаоса вовсе не является на первых порах мировоззренческой идеей, но является МИФОвоззренческой идеей. Иначе говоря, она представляет не столько идею генезиса самой вселенной, генезиса окружающего человека мира, сколько идею превращения в целое хаоса повествовательных мифов, идею превращения разрозненной повествовательной мифологии в космос эпического повествования.
504
Таковы основные звенья эволюции мифа в архаическом обществе - те звенья, которые подготавливают духовную почву для возникновения феномена цивилизации. От неявной формы существования мифа, от мифа спрятанного в обрядах и ритуалах как тайное семантическое поле сакральных слов, через повествовательное отчуждение мифологической семантики, через формирование мифологических нарративов, и, наконец, к эпосу, как определенным образом упорядоченной системе отчужденных мифов - таков путь, который в соответствии с предложенным анализом проходит миф в истории первобытного общества.
Впрочем, было бы явной неточностью сказать, что с появлением эпических форм происходит гибель мифа в его генетически исходных, доповествовательных формах, и что рожденный как полисемантическое измерение слова миф словом же - но словом, обретшим инструментальную форму существования, - оказывается в конце концов убит. Просто пространство существования мифа расширяется, и расширяются формы трансляции мифа в культуре. И каждая новая ступень развития мифа никоим образом не отменяет и не преодолевает старую.
Можно говорить о трехуровневом существовании мифа на развитых ступенях культуры. И, соответствующим образом, о троякой трансляции мифа на этих поздних ступенях.
Во-первых, продолжает транслироваться само семантическое пространство языка через систему обрядово-ритуальных действий с различными предметами культуры. Между прочим, этот механизм всецело сохраняет свои права и по нынешний день. И хотя обрядово-ритуальная практика современного человека мало похожа на обрядово-ритуальную практику человека первобытного, нельзя не заметить, что дети современной культуры усваивают семантическое пространство родного языка исключительно через устойчиво воспроизводимые ритуальные схемы повседневности, каковыми до отказа насыщена жизнь любого обыкновенного человека. Назовем эту форму трансляции мифа бытом. Именно в быте осуществляется подлинное и наиболее глубокое бытие мифа, и это именно та сфера, в которой культурный миф оказывается представлен наиболее полным и значительным образом. Одна беда: реконструировать миф, опираясь на мертвые предметы быта, невозможно. Его можно расшифровать лишь наблюдая за функционированием этих предметов в живой повседневной (= обрядово-ритуальной) практике.
Во-вторых, происходит трансляция повествовательной мифологии в виде рассказов, историй, сказок, назиданий, а так же ритуальных текстов, оторванных от обрядовой практики и превращенных в факт поэзии - всего того, что представляет собой отчужденную форму существования мифа. Назовем эту форму трансляции мифа литературой.
И наконец, в-третьих, происходит трансляция специальным образом упорядоченных систем мифов, и, в частности, особых,
505
сакрализованных эпосов, которые представляют собой не что иное как попытки представления повествовательной мифологии как некоей целостности. Назовем эту форму трансляции мифа религией.
Последняя форма трансляции мифа приобретает решающее значение на этапе цивилизации. Почему - об этом речь ниже.