Фаллос как стержень мифологического познания

Драма инициации, драма обрезания и других сопровождаю­щих его кровавых обрядов - это и есть тот шоковый сценарий, который предопределяет удивительную эффективность взаимо­отношений первобытного человека с тем миром гигантской ин­формации, которую он усваивает с помощью мифа.

Драма инициации - это процесс, который повязывает обрета­ющего статус взрослого подростка с миром культурно значимой информации самыми глубокими и прочными психологическими узами - узами крови и секса. Обряд инициации - это обряд, в результате которого любые, сколь угодно сложные и непонятные знания обретают для первобытного человека статус личностно значимых знаний. Это тот шок, который сопровождает человека всю жизнь, и на протяжении всей жизни является энергетичес­ким носителем познавательной активности человека. Обрезанный, укрощенный фаллос - это и есть тот стержень, на который нани­зываются знания первобытного человека, тот источник энергии, в гравитационном поле которого удерживается гигантский калей­доскоп всевозможных знаний. Обрезанный фаллос - это подлин­ный стержень мифологического познания в первобытных культу­рах. Пройдя драму инициации, подросток оказывается психоло­гически готов к тому, чтобы полностью и безоглядно посвятить себя идее служения - служения племени, служения племенному мифу. И это оказывается главной мотивационной пружиной, ко­торая стимулирует его к абсолютному и безусловному запомина­нию той информации, которая является священной для его племени, т.е. запоминанию всей той разветвленной системы ми­фов, которая составляет содержание его духовной культуры. Но другая сторона дела заключается в том, что первобытный человек служит священному миру знаний, сокрытых в эзотерике племен­ных мифов, нимало не заботясь о каком бы то ни было личност­ном отношении к этому миру знаний. Его вполне удовлетворяет роль безликого служителя. Он не выбирает знания, которые он должен удержать в памяти, он запоминает ВСЕ, и такого рода абсолютное запоминание всего является нормой жизни в перво­бытном обществе.

Наоборот, человек цивилизации уже не должен удерживать в своей памяти всю культурную информацию, коль скоро возника­ет феномен письменного слова. И это позволяет ему становиться личностно свободным по отношению к получаемой информации. Вместе с тем возникает институт школы, где человек осваивает способность письма и чтения в условиях жестко-авторитарной педагогики внешнего принуждения. И потому человек цивилиза­ции - это человек, переживающий драму встречи со школой, дра-

285

му встречи с миром отчужденного знания, и это либо схлопывает в нем познавательную активность, либо вызывает в нем позицию творческого самостояния, позицию личностного отношения к зна­нию. Если познавательная активность схлопнута, познание осу­ществляется только из-под палки, по внешнему принуждению, и оттого заведомо неэффективно. И только .если у человека оказы­вается разбужено творческое начало, его познавательная деятель­ность в этом случае осуществляется как потребность.

Впрочем, и у творческой активности цивилизованного челове­ка, как это показал Фрейд, есть глубокая сексуальная подоплека - вытесненная и сублимированная сексуальность. Что здесь явля­ется той внутренней драмой и травмой, которая будит в человеке энергию интенсивного информационного поиска в мире чужого? Ведь ему не приходится переживать тех шоковых психологичес­ких нагрузок, которые в первобытном обществе укрощают фал­лическую энергию подростка и становятся на долгие годы вперед энергетическим источником познавательной активности первобыт­ного человека. И даже в отношении сохраняющейся в ряде рели­гий практики обрезания можно достаточно определенно сказать, что она, скорее, дань традиции, нежели поворотная точка в жизни маленького ребенка: в ней совершенно отсутствует тот фантасти­ческий энергетический заряд, который мы наблюдаем в инициациях первобытного человека.

Однако современная цивилизация изобретает свои, весьма и весьма нетривиальные способы "обрезания", стимулирующие трансформацию сексуального порыва в энергию творческой само­реализации личности.

Юношеская любовь, в которой переживается драма действи­тельной или иллюзорной отвергнутости - это и есть современный аналог первобытной мистерии обрезания. Именно в этой психо­логической драме обрезания, драме у-корочения юношеского вздыбленного фаллоса холодной и презрительной неприступ­ностью объекта избранничества - исток множества творческих по­рывов, характерных для христианско-европейской цивилизации.

Блестящее описание этой психологической драмы находим у Андрея Платонова: "...И никто не знал, что было сердце и стра­дание у инженера Вогулова. Такое сердце и такая душа, каких не должно быть у человека. Он двадцати двух лет полюбил девуш­ку, которая умерла через неделю после их знакомства. Три года Вогулов прометался по земле в безумии и тоске; он рыдал на пустынных дорогах, благословлял, проклинал и выл. Он был так страшен, что суд постановил его уничтожить. Он так страдал и горел, что не мог уже умереть. Его тело стало раной и начало

286

гнить. Душа в нем истребила сама себя. И потом в нем случилась органическая катастрофа: сила любви, энергия сердца хлынула в мозг, расперла череп и образовала мозг невиданной, невозможной, неимоверной мощи. Но ничто не изменилось - только любовь ста­ла мыслью, и мысль в ненависти и отчаянии истребляла тот мир, где невозможно то, что единственно нужно человеку - душа дру­гого человека..." 3

Три года испытаний, которые фигурируют во множестве ска­зочных сюжетов, - это, между прочим, тот средний срок, кото­рый требуется на посвящение мальчика во взрослый статус муж­чины и проведение цикла обрядов, центрированных обрядом об­резания. И, в сущности говоря, Платонов очень точно описывает психологическую канву обрядов инициации.

Педагогика в гениталъных тонах

Так или иначе, но наиболее эффективный способ усвоения информации - это способ мифологический. Обрядово-ритуальные инструменты мифологической педагогики позволяют ей до­биваться поразительной информационной эффективности. Мис­терия инициационного обряда способна превратить любое знание в экзистенциально значимое для подростка, а наличие феномена экзистенциальной значимости - это и есть то, что обеспечивает эффективность усвоения.

"Мы знаем то, что делают животные, каковы потребности боб­ра, медведя, лосося и других существ, поскольку некогда люди вступали в брак с ними и приобрели эти знания от своих жен-животных... Белые все записывают в книгу, чтобы не забыть; но наши предки поженились на животных, узнали все их жизнен­ные хитрости и передали эти познания от поколения к поколе­нию" * - рассуждает североамериканский индеец, абсолютно точ­но фиксируя источники, характер свои познаний и форму куль­турной трансляции этих познаний из поколения в поколение. Се­вероамериканскому индейцу не нужны книги как источник ин­формации. Чтобы вспомнить ту или иную культурную информа­цию, он вступает в ПРЯМОЙ контакт со своими тотемными пред­ками посредством исполнения священного ритуала, и "прочиты­вает" в исполняемом им ритуале всю необходимую ему по тому или иному поводу информацию.

Например, это может выглядеть так. Члены племени разы­грывают длинный мифологический обряд с участием новопосвя­щаемых, и в этом обряде вступают в ритуальные сексуальные свя­зи с теми или иными животными (роль которых тоже играют люди) и посредством ритмики, пластики, жестов, имитаций и

287

песенных текстов озвучивают всю ту информацию, которую "по­лучили люди от своих жен-животных".

Но, таким образом, подросток приобщается к новой для себя информации на фоне сложной игры, в центре которой находится сексуальное возбуждение и его культурное подавление. И не уди­вительно, что получаемая в рамках такого рода мистерий инфор­мация оказывается окрашена для подростка, а затем и для взрос­лого человека в тона экзистенциально-драматических пережива­ний с сексуальным оттенком. А в результате - как бы ни была сложна и объемна усваиваемая информация, она никогда не но­сит отчужденного характера для первобытного человека. Любой, самый тупой подросток будет воспринимать эту информацию с широко открытыми глазами, в состоянии огромного психологи­ческого напряжения. Такая информация принципиально не мо­жет быть скучной - в отличие от той информации, которую полу­чает обучающийся в школе ребенок цивилизации. И в этом - один из секретов первобытной педагогики, педагогики мифа.

Как сложно дается современной школе искусство заставить ребенка что-то знать. Учитель только и делает, что напихивает в ребенка новую информацию, а ребенок - только и делает, что эту информацию выпихивает из себя. Она ему скучна, она ему неин­тересна. Поэтому первобытный человек (а речь идет о любом, рядовом члене первобытного сообщества), способный удерживать в своей голове ошеломительные объемы встроенной в мифы ин­формации, это воистину загадочный феномен с точки зрения учителя современной школы.

Еще раз обращусь к этнографическим данным, свидетельству­ющим об объемах информации, которые хранятся в сознании первобытного человека.

"Туземцы имеют точное представление о типичных деревьях, кустах и травах, присущих каждой "растительной ассоциации", если использовать это выражение в экологическом смысле. Они способны, нимало не колеблясь, перечислить с указанием основ­ных деталей деревья, присущие каждой ассоциации, тип волокна и древесной смолы, травы и добываемое из них сырье, а также млекопитающих и птиц, которые встречаются в каждом из мест обитания. Познания туземцев настолько точны и обстоятельны, что они обозначают и промежуточные типы... По каждой ассо­циации мои информаторы, не колеблясь, описывали сезонную

288

эволюцию фауны и пищевых ресурсов" 5 - находим у К.Леви-Строса ссылку на полевые наблюдения Темпсона. И что самое удивительное - всеми этими гигантскими объемами информации, касаются ли они растений, животных, или способов производст­ва орудий и приготовления пищи, обладает каждый полноправ­ный член первобытного общества, т.е. эти знания не носят специ­ализированного характера. ''Даже ребенок часто может отожде­ствить вид дерева по мельчайшему фрагменту древесины и, более того, пол этого дерева, в соответствии с идеями, поддерживаемы­ми туземцами относительно пола растений; и это - на основе на­блюдения внешнего вида древесины, коры, запаха, твердости и других подобных характеристик. Туземцам знакомы дюжины и дюжины рыб и ракушек, а также присущие им черты, повадки, а в рамках каждого типа - половые различия..."

Возникает закономерный вопрос: как такое возможно?

Когда чудеса мифологической памяти демонстрирует малень­кий ребенок, это как-то не вызывает удивления: ведь он помнит лишь то, что входит в пространство его непосредственного жизненного интереса, т.е. помнит для самого себя. А ведь здесь идет речь о коллективной, социальной памяти для других.

Подчеркнуто запретный и глубоко сексуальный характер об­рядов, в ходе которых передается все это море информации, как раз и дает ответ на искомый вопрос. Первобытная педагогика в буквальном смысле этого слова держит ребенка за гениталии -ведь именно в этом состоит обрядовая сторона фаллоцентричных процессов инициации. Подросток, переживающий экзистенциаль­ную драму инициационного обряда, - это подросток, готовый к усвоению каких угодно объемов культурной информации, кото­рая носит для него отныне социально сверхзначимый характер. И оттого он впитывает эту информацию с удивительной легкостью и эффективностью. Что и делает совершенно излишней культуру школы для первобытного человека. Универсальный характер мифологической рамки, в которую оказывается встроена сколь угодно обширная информация, транслируемая из поколения в поколение, делает излишним институт школы: зная миф своего племени, человек знает тем самым ВСЕ, ибо миф содержит ВСЮ культурную информацию, которой располагает данное сообщест­во. И всякая новая информация впитывается мифом как губка, и через транслирующий механизм мифа (обряд, ритуал, церемо­нию) становится достоянием все новых и новых поколений. Лю­бой новый технологический прием, любая новая информация о животном или растительном мире удобно размещается на безраз­мерных полочках мифологических сюжетов.

Эффективность, с которой педагогика мифа транслирует куль­турную информацию из поколения в поколение, является прак­тически абсолютной, и достигается эта высочайшая эффектив­ность мифологической педагогики за счет того, что транслируе­мая информация оказывается помещена в контекст сверхзначи­мых обрядово-ритуальных процедур. Любой представитель пер-

289

вобытного общества демонстрирует поразительную способность усваивать практически неограниченные объемы культурной ин­формации. И все неисчерпаемые залежи информации, которой располагает первобытный человек, хранятся с помощью мифа.